Так или иначе, а он наконец сюда добрался, увидел равнину с людьми после того, как четверо суток пребывал в полнейшем одиночестве и единении с землей; он увидел равнину, курящуюся дымками костров, словно в больших пятнах дегтя вокруг длинного состава, застывшего на рельсах. Он смотрел на эту картину со своей лошади, которая трусила рысцой по шалфейному полю, а детали рисовались все четче: вагоны как дома на колесах, полные женщин и детей; на крышах вагонов - солдаты, дымящие сигаретами и самокрутками.
Итак, он у цели.
Он там, где хотел быть. Трясясь в седле, спрашивал себя, что известно ему об этой стране. Перед его голубыми глазами промелькнуло далекое видение: редакция "Сан-Франциско кроникл", где известия из Мексики медленно плыли по воздуху, а не разили как стрелы, заставляющие репортеров бросаться за такими сенсациями, как домашние скандалы, политические пертурбации. Журналисты из империи Уильяма Рэндолфа Херста - энергичные парни, североамериканские Ахиллы, а не мексиканские черепахи, - они всегда в погоне за новостями, сочиняя, если требуется, эти самые новости, которые ястребами врываются в окна, разбивая стекла в редакции Херста: сенатор Лафоллетт выдвинул популистскую программу и добился избрания в кандидаты от Висконсина; Джирам Джонсон - снова губернатор Калифорнии, Эптон Синклер опубликовал роман "Джунгли", Тафт пришел к власти, обещав провести реформу тарифов, а престарелый фараон, увешанный орденами, продолжает устраивать приемы в замке Чапультепек, изо дня в день приговаривая: "Поддать им жару, пуль не жалеть", - и не ложится в гроб хотя бы потому, что боится и ненавидит сопилотов, кружащих над всеми дворцами и церквами Мексики. Бдительный старец, сокровище для журналистов, дряхлый тиран, способный повторять расхожие фразы, например: "Бедная Мексика, так далеко она от Бога и так близко от Соединенных Штатов". Бывали новости мелкие и раздражающие, новости, подобные крупным зеленым мухам, залетающим летними вечерами в зал редакции "Сан-Франциско кроникл", где медлительные вентиляторы коричневого цвета не в силах размешивать тяжелый воздух. Затем Вильсон становится кандидатом при большой поддержке Принстонского университета, Тедди Рузвельт формирует свою партию из "мятежных" республиканцев, а в Мексике бандиты по имени Карранса, Обрегон, Вилья и Сапата с оружием в руках намерены отомстить за смерть Мадеро и свергнуть пьянчугу-тирана Уэрту, но - и это главное - отнять земли у господина Херста. Вильсон разглагольствовал о "новой свободе" и сказал, что обучит мексиканцев демократии. Херст требовал своего: интервенция, война, возмещение ущерба.
- Ты не должен был ехать в Мексику, чтобы тебя убили, сын мой, - говорила ему тень его отца. - Помнишь, когда ты взялся за перо? Кое-кто даже пари держал, что ты проживешь долго-предолго.
- Он все что-то бормочет, не иначе как молится. Святой человек, - говорила Куница.
- А вот тебя в святом месте не закопают, - смеялся Иносенсио.
- Как бы не так, - возражала Куница. - Я уже договорилась со своими родными в Дуранго. Когда я помру, они скажут, что отдала Богу душу моя тетка Хосефа Арреола, которая была так невинна, что о ней теперь и вспомнить некому. Да и священники помнят только грешников.
- Мы еще посмотрим, кто он есть, этот гринго - святой или грешник?
- И чего этот гринго у нас тут ищет?
Старый гринго знал, что в отрядах Панчо Вильи крутится множество таких, как он, журналистов, и потому его никто не остановил, когда он проезжал по лагерю. Только смотрели на него с удивлением. "На газетчика не похож, совсем не похож", - говорил молоденький полковник Фрутос Гарсия. Да и как им было не смотреть с удивлением на этого высокого тощего старика с белыми волосами и голубыми глазами; розоватые щеки изрыты морщинами, как маисовое поле - бороздами, а ноги болтаются ниже стремян. Отец Фрутоса Гарсии был испанец, торговавший в Саламанке и в Гуанахуато, и потому полковник говорил, что вот так же, во все глаза, глядели пастухи и деревенские девицы на Дон Кихота, когда тот совался незваным гостем в их деревни на своей кляче и грозил поразить копьем полчища волшебников.
- Доктор! Доктор! - кричали ему из битком набитых вагонов, завидев его черный саквояж.
- Нет, я не доктор. Где Вилья? Мне нужен Панчо Вилья! - кричал им в ответ старик.
- Вилья! Вилья! Вива Вилья! - орали все хором, пока какой-то солдат в буром - от пота и пороха - сомбреро не завопил, хохоча на крыше вагона: - Мы все тут - Вильи!
Старый гринго почувствовал, что кто-то дергает его за штаны, и посмотрел вниз. Мальчик лет одиннадцати с черными как агат глазами и с крест-накрест перехлестнувшими грудь патронными лентами, сказал ему:
- Вы ищете Панчо Вилью? Наш генерал поедет к нему сегодня вечером. Пойдемте к генералу, сеньор.
Мальчик взял лошадь старика под уздцы и повел к вагону, где какой-то человек с узкими желтыми глазами и обвислыми усами перемалывал крепкими челюстями горячие тако, поминутно выпячивая нижнюю губу, чтобы дунуть на непокорную рыжеватую прядь, падающую на глаза.
- Ты кто, гринго? Опять журналист? - сказал из открытых дверей вагона этот человек, еще больше сощурившись и покачивая ногами в кожаных крагах. - Или хочешь продать нам оружие?
"Он приехал сюда за своей смертью", - хотел сказать Иносенсио Мансальво своему начальнику, но Куница вовремя прикрыла ему рот: ей хотелось узнать, кто из них троих оказался прав в своих догадках насчет незнакомца.
Одиннадцатилетний мальчуган подвел его лошадь поближе.
Старик отрицательно мотнул головой и сказал, что приехал присоединиться к армии Вильи.
- Хочу воевать.
Прищуренные глаза чуть раскрылись, пыльная маска лица сломалась хохотом. Куница сейчас же весело захихикала, а за ней залились смехом и женщины в длинных рваных юбках с шалями на плечах, выскочившие из кухни с другого конца вагона поглядеть, что так развеселило генерала.
- Ну, старик! - смеялся молодой генерал. - А не слишком ли ты стар? Иди-ка лучше поливай свой садик, старый! Чего тебе тут делать? Нам не нужны ошметки. Мы и военнопленных-то в расход пускаем, чтобы за собой не таскать. Это - армия партизан. Понятно?
- Я пришел воевать, - сказал гринго.
- Он пришел помирать, - сказал Иносенсио.
- Мы передвигаемся быстро и неприметно, а твои волосы светятся ночью, как белый костер, старик. Иди-ка своей дорогой, тут - войско, а не богадельня.
- Не торопись, испытай меня, - сказал старик, и сказал это очень твердо, вспоминает молоденький полковник Фрутос Гарсия.
Женщины было подняли шум, но тут же замолчали, когда генерал взглянул на старика с той же холодной твердостью, с какой тот произнес свои слова. Генерал вытащил, из-за пояса длинноствольный кольт. Старик не шевельнулся в седле. Тогда генерал бросил ему пистолет, и старик поймал кольт на лету.
Все ждали. Генерал засунул руку в глубокий карман походных штанов и вытащил блестящее серебряное песо, большое, как яйцо, и плоское, как часы, и подбросил его вверх, высоко и прямо. Старик не шелохнулся, пока монета не оказалась в метре над головой генерала, и лишь тогда грянул выстрел; женщины вскрикнули, Куница оглянулась на женщин, полковник и Мансальво смотрели на своего начальника, и только мальчик смотрел на гринго.
Генерал лишь головой чуть дернул. Мальчик кинулся искать монету, поднял из пыли, слегка потер погнутый диск о патронную ленту и подал генералу. В самой середине орла зияло крохотное отверстие.
- Возьми монету, Педрито, это ты его к нам привел, - ухмыльнулся генерал, а кусочек серебра, казалось, жег ему пальцы. - Я думаю, для кольта-44 самое подходящее дело дырявить такие монеты, как эта, хотя она была моим первым богатством. Ты ее заработал, Педрито, говорю - возьми себе.
- Этот человек пришел сюда помирать, - сказал Мансальво.
- Теперь уж и не знаю, святой ли он, - сказала Куница, понюхивая свои цветочки на груди.
"Что может понадобиться гринго в Мексике?" - спрашивал себя молоденький полковник.