- Да, да, рабочих науськивают и на экспедиторов, словом, служащих - на принципалов, а Вена исподтишка посмеивается. Возможно ли это, спросите вы, разве наши рабочие - не чехи? Разве для них не так же важно, как для нас, чтобы наш народ занял подобающее ему место среди других культурных европейских народов? Отвечаю: нет, это для них не важно, потому что у них не пробудилось национальное самосознание. Ах, друзья мои, томясь в тюрьме, я оказался в одной камере с неким рабочим по фамилии, кажется, Пецольд. Он был арестован за участие в запрещенном рабочем митинге в Жижкове; наблюдая его, я составил себе ясное представление о духовном уровне этих людей. Это ужасающий уровень, поверьте, ужасающий! Сколько я убеждал этого парня, сколько разъяснял, как важно единство и какая мрачная перспектива открывается перед нами, если чех пойдет против чеха, рабочий против предпринимателя! Он ничего не понял, таращил на меня глаза и молчал.
- Пецольд? Эту фамилию я хорошо знаю, - живо откликнулась Мария, - Я знала неких Пецольдов, их отец тоже сидел в тюрьме.
И Недобылу эта фамилия была хорошо знакома, и он знал семью Пецольдов, у которых отец сидел в тюрьме; ему было неприятно слышать эту фамилию, самый звук ее растравлял его еще не зажившую рану.
"Какого черта я вообще пришел сюда? - подумал он и нахмурился. Он сам не понимал почему, но вдруг все здесь стало ему противно - ковры, и лошадиные головы, и Борн, и его красивая супруга, и даже Мария Шенфельд. - Какое мне до нее дело, ведь она совсем ребенок, ей еще далеко до того, чтобы стать женщиной!"
- Не понимал, потому что у него были серьезные заботы, его мысли, вероятно, были заняты другим, - ответил Гафнер. - Я расскажу, что произошло с Пецольдом, и этот случай покажет вам, что венскому правительству вовсе не надо поддерживать социалистическое движение - предприниматели сами делают все возможное, чтобы восстановить рабочих против себя.
Он мрачно, брезгливо и презрительно посмотрел на Недобыла, а потом устремил взгляд поверх голов собравшихся гостей куда-то в пространство, на противоположную стену.
Бетуша перехватила этот мрачный взгляд. "Ну вот, теперь-то все и начнется, - в страхе, граничившем с гневом, подумала она. - Сейчас произойдет самое ужасное".
Присмиревшая Гана уже отказалась от попыток спасти испорченный вечер.
- Вам крепкого чаю или слабого, пан Недобыл? - спросила она, отходя к самовару. - Со сливками или с ромом?
- С ромом, пожалуйста, и покрепче, - ответил Недобыл. "Что я ему сделал? - несколько растерянно думал он. - Неужели я - единственный предприниматель, восстанавливающий рабочих против себя?"
- Я знал этого несчастного человека, - начал Гафнер, - лучше, чем его мог узнать пан Борн, со мной он не молчал, не таращил на меня глаза, а рассказывал о своих заботах. Заботы у него были, можно сказать, самые обычные, какие в эти тяжелые времена угнетают тысячи людей, что нисколько не облегчает их ужасной тяжести, - заботы о судьбе семьи, которая состояла из жены, старушки-матери и четырех детей. Так вот, Пецольда мучил вполне обоснованный страх, что, если принципал, или, как теперь говорят, шеф, уволит его, семья потеряет не только заработок, но и кров, потому что Пецольды жили в доме, принадлежавшем их хозяину, в каком-то имении или усадьбе за Новыми воротами.
"Верно, верно, за Новыми воротами, в "Комотовке", - думал Недобыл с каким-то злобным удивлением. - Значит, речь идет действительно о моем Пецольде, о моих Пецольдах. Зачем он говорит о них в моем присутствии? Видно, знает, как мне это больно!" Первый приход Валентины в "Комотовку" вспомнился ему с невыносимой четкостью. Он снова ясно видел, как она, незабываемая, незаменимая, весело, почти пританцовывая, шла в халупку старухи Пецольдовой, вся в лиловом, с лиловым бантом на поясе, с длинным белым пером, спускавшимся с лиловой шляпы, видел смеющийся взгляд, который она бросила ему через плечо, входя в дверь, и так же четко видел, как через некоторое время она вновь появилась во дворе, изменившаяся до неузнаваемости - в бумазейной юбке старухиной снохи, в сером переднике и в старых разбитых ботинках Пецольда.
- Не пяльте глаза, Недобылочка, - сказала она, забавляясь его удивлением. - Если уж я сюда попала, то хочу все осмотреть. Не лазить же мне в кринолине по вашим горушкам, я ведь не серна.
Откуда-то снизу, из груди к горлу Недобыла подкатил комок. "Не вырвать мне ее из памяти, - думал он, - не вырвать, не забыть".
- В таком положении был Пецольд, когда я с ним познакомился, - рассказывал Гафнер. - Но тут случайно выяснилось, что один из заключенных в нашем коридоре, офицер в отставке, прекрасно знаком с его шефом. Этому офицеру было очень жаль Пецольда, и он обещал похлопотать за него и его семью. Офицер был убежден, что шеф Пецольда выполнит его просьбу, если не по доброте сердечной, то просто из благодарности за то, что он много лет назад спас ему жизнь.
- Кто кому спас жизнь, офицер шефу или шеф офицеру? - спросила Гана. "Слава богу, Говорят уже не о социализме, а о чем-то другом, про какую-то печальную историю".
- Офицер шефу, - ответил Гафнер.
- А кто этот шеф? Известный человек? - заинтересовалась, внимательно разглядывая Гафнера в лорнет, аристократически хрупкая и стройная дама, супруга тайного советника Страки, опекавшая здесь Лауру Шенфельд и ее сестренку.
Всем известный. Однако поскольку это история позорная я не скажу вам его имени, буду называть хотя бы Новотным. Так вот, много лет назад, когда этот Новотный, будущий шеф Пецольда, отбывал воинскую повинность в Вене, за какой-то проступок его присудили к ужасному наказанию - прогнать десять раз сквозь строй, а это, как правило, кончается смертью. Наш товарищ по заключению, бывший тогда офицером действительной службы, случайно получил аудиенцию у императора и воспользовался ею, чтобы попросить о помиловании Новотного. Император его просьбу удовлетворил, но, по-видимому, за нарушение правила об обращении по инстанции, уволил офицера в отставку.
"Позорный случай! - изумленно думал Недобыл. - Что я совершил позорного, я, первый чешский экспедитор? И почему он рассказывает обо мне под вымышленным именем?"
"Хоть бы вспыхнул пожар, - мечтала Бетушка, - хоть бы началось землетрясение, и Гафнер не смог бы продолжать!"
"Что общего между этой скучной историей и нашим спором?" - думал Борн. Великие идеи братского содружества всех слоев народа, легенды о лозе Сватоплука, о драконе, который погиб, потому что его голова поссорилась с собственным хвостом, теснились в его изобретательном, утонченном уме, и ему не терпелось их высказать.
- Потом Новотный вернулся с военной службы домой, отставной офицер потерял его из виду и лишь спустя девять лет узнал, что он разбогател, стал крупным и всеми уважаемым предпринимателем и, между прочим, как уже было сказано, шефом нашего несчастного Пецольда.
"Кто этот крупный предприниматель Новотный, кого имеет в виду Гафнер? - думала Гана. - Господи, а вдруг это кто-нибудь из присутствующих? Этот Гафнер настолько невоспитан и бестактен, что с него станется рассказать некрасивую историю об одном из моих гостей и вызвать в моем салоне скандал!"
- Ты не знаешь, о ком говорит Гафнер? - шепотом спросила она Борна, прикоснувшись к его рукаву.
- Я занят своими мыслями и не слушал, - ответил он.
- Наивно полагая, что Новотный обрадуется случаю отблагодарить офицера за оказанную когда-то услугу, - продолжал Гафнер, - наш бывший офицер написал ему письмо, в котором убедительно просил не выселять из своего дома и поддержать семью несчастного Пецольда до его освобождения, а затем снова принять его на службу. К сожалению, Новотный, совершенно забыв о страхе, пережитом в ожидании смерти под шпицрутенами, забыв, что, если бы не этот офицер, его уже девять лет не было бы в живых, не обратил внимания на просьбу и тотчас безжалостно выгнал семью Пецольда на улицу, ничуть не беспокоясь об их судьбе.
"Так вот в чем мой позорный поступок! - подумал Недобыл, и это так поразило, даже обрадовало его, что он едва не расхохотался. - Все дело в том, что я на законном основании выселил кого-то из своего дома? Что не обратил внимания на его письмо? Да знаешь ли ты, дурень, сколько писем с просьбами, предложениями и требованиями я получаю ежедневно? Ты, конечно, таких писем не получаешь, потому что ты никто, нуль, а когда человек становится кем-то, добивается богатства и положения, к нему без конца пристают с просьбами. До чего бы я дошел, если бы выполнял все просьбы?"
- Разрешите, сударыня, еще чашечку чаю с ромом? - обратился он к Гане.
- С удовольствием, - ответила Гана, и в самом деле была довольна. Она было заподозрила, что этот загадочный Новотный не кто иной, как Недобыл, но легкомысленное выражение его лица и просьба дать чашку чаю с ромом рассеяли это подозрение.
"А больше ни к кому из присутствующих это относиться не может, - подумала Гана, наливая кипяток из самовара. - Ну и прекрасно".
- И кусочек торта с заварным кремом, пожалуйста, - попросил Недобыл.
- С удовольствием.
- Даже лучше два.
- С удовольствием, право же, с удовольствием, - сказала Гана.
А что было с Пецольдами после того, как этот злой пан Новотный выбросил их на улицу? - спросила Мария Шенфельд, - Не переехали ли они случайно к нам… как это говорится… на "Brezelverkäuferin"?
Да, усадьба, где Пецольды нашли приют, называется "Крендельщицей", - подтвердил Гафнер.
Не беда, вот салфетка, вытрите досуха, - сказала Гана Недобылу, который нечаянно пролил немного чая на лацкан пиджака.
- Ну, значит, это они, - с удовлетворением произнесла Мария. - "Kteine und Grosse Brezetverkäuferin" - моя усадьба, понимаете? Она принадлежит мне пополам с Лаурой.