Молодые друзья Сумарокова шли гораздо дальше его самого. Они обижались похвалами Ломоносову в сумароковской эпистоле о стихотворстве и находили, что нельзя, требуя простоты и естественности слога, хвалить оды Ломоносова, по их мнению - чересчур громкие и надутые.
Занятый кадетским театром и ссорами канцеляристов лейб-компании, Сумароков не торопился к новому фавориту Ивану Ивановичу. Лишь в конце августа, перед возвращением двора на зимние квартиры в Петербург, он, сердясь и вздыхая, выбрал время для своей поездки и поскакал в Сарское Село.
2
Злые языки в Петербурге уверяли, что Сумароков на вопрос отца, Петра Панкратьевича: "Что полновеснее - ум или глупость?" - дерзко отвечал: "Глупость, батюшка: вас возит шестерка лошадей, а я обхожусь двумя".
На паре разъезжали младшие чины, шестерню могли закладывать особы первых пяти классов империи по табели о рангах, сочиненной при государе Петре Алексеевиче. Сумароков остер в речах и к старшим относится без должного почтения, следовало из этого разговора.
…Четверка лошадей оставила позади домишки петербургской окраины и побежала по укатанной дороге. В загородный дворец ехал полковник Сумароков, и прохожие могли узнать о чине, глядя на запряжку.
За Средней рогаткой его карету обогнала другая. Шестеро лошадей летели бешеным карьером. На первой паре всадники-форейторы визгливо кричали: "Пади! Сторонись!" - подхлестывали нагайками взмыленных коней. В императорскую резиденцию поспешала важная персона - действительный тайный советник. Лица его Сумароков увидеть не успел - карета в секунду проскочила мимо, подняв густое серое облако пыли.
Елизавета Петровна любила быструю езду. На место загнанной лошади подставлялась запасная, а вынужденная остановка наверстывалась в считанные минуты. Подражая государыне, опрометью поскакали сановники, галопчиком потрусили нечиновные дворяне, кому закон разрешал запрягать только одну лошадь.
Влево и вправо от дороги Сумароков видел павших коней. С карканьем разлеталось воронье, завидев приближающуюся карету, и, пропустив ее, снова садилось на трупы.
Сумароков беспрестанно приказывал погонять - нетерпеливость была в его характере очень заметна - и приехал в Сарское Село близ полудня. Час этот для обитателей дворца был ранним - они ложились спать на рассвете. Сумароков остановил карету в Софии и пошел пешком по аллеям парка.
Ивана Ивановича Шувалова он знал уже несколько лет, с тех пор как тот попал ко двору. Его ввели двоюродные братья Александр и Петр, первые камер-юнкеры Елизаветы, сопровождавшие цесаревну в Зимний дворец памятной ночью двадцать пятого ноября. Младший, Петр Иванович, женатый на камеристке Елизаветы Мавре Егоровне, с тех пор присвоил себе власть в делах Русского государства.
Старший брат, Александр Иванович, начальствовал в Тайной канцелярии и оберегал престол, откуда сыпался на Шуваловых золотой дождь. Направление и силу его регулировал Иван Иванович, сумевший овладеть сердцем императрицы, за что и платила она всей семье с неимоверной щедростью.
Сумароков не любил этих безродных выскочек, но волей-неволей должен был с ними считаться. Он с горечью думал об этом, подходя к боковому подъезду дворца.
Иван Шувалов, молодой человек с мягким, благообразным лицом, сидел в кресле перед уборным столиком. Он милостиво кивнул, увидев Сумарокова, которого провожал камер-лакей в расшитой ливрее. Сверх бледно-голубого камзола Шувалов накинул меховой халат - в комнате было сыро и холодно.
- Как здоров граф Алексей Григорьевич? - спросил он.
Сумароков ответил, что граф здоров, надеется, что его превосходительство Иван Иванович также в добром здравии пребывает, а ему, генеральс-адъютанту, велел испросить приказаний по театральной части. Так не угодно ли приказать?
- Нет, не угодно, Александр Петрович, - ответил Шувалов, щеточкой начищая блестящие ногти. - Граф Алексей Григорьевич с вашей помощью весьма удачно распоряжал спектаклями, а его опытность всегда одержит верх над моими стараниями угодить государыне.
Сумароков сообразил, что Ивану Ивановичу очень хочется и самому подать какую-нибудь команду, но он не знает, что придумать, и нуждается в совете.
- Всем ведомо, Иван Иванович, - сказал Сумароков, - как вы на утеху ее величеству заботы свои простираете о российском театре и как благоразумно учению ярославских актеров споспешествуете. Для того и надобно их возможно более обучить, чтоб способнее играть были.
- Так что же? - нерешительно спросил Шувалов, перестав натирать ногти и глядя на Сумарокова.
- Вот и я это самое говорю, ваше превосходительство. Французские актеры будут увеселять двор, а русскую комедию отложим, пока не подготовим нашу труппу, в чем успехи кадет, особливо же Федора Волкова, сомневаться не позволяют.
- Я рад, что ваше мнение с моим согласуется, - непринужденно сказал Шувалов. - Смею думать, что государыня этот план одобрит и тем приблизит час открытия русского театра…
Не успел Сумароков подивиться ловкости наудачу предпринятого хода - он имел все основания не доверять своим способностям дипломата, - как в комнату вошел новый гость, и, увидев его, Шувалов приподнялся с кресла.
- Здравствуйте, Михайло Васильевич! - приветствовал он Ломоносова. - Что изобрели, с кем воюете, чем нужно помочь?
Сумароков с обидой заметил разницу в приеме, оказанном ему и профессору, и гордо отвернулся от вошедшего. Но тот не заметил неприязненного жеста.
- Здравствуйте, ваше превосходительство Иван Иванович, - звучно говорил Ломоносов. - Давненько явиться бы должен, и не по нужде какой, а по велению сердца, да верите ли, делами в Академии замучен. Здравствуйте, Александр Петрович, как, ваше благородие, поживаете?
Сумароков молча нагнул голову.
- Право, и сейчас еще за чудо почитаю, что с вами разговаривать могу, Иван Иванович, - продолжал Ломоносов. - Ведь Рихмана убило в тех же точно обстоятельствах, в которых и я был в ту грозу у своей электрической машины.
Как и все в городе, Сумароков знал, что во время опытов с атмосферным электричеством сотоварищ Ломоносова профессор Рихман был поражен молнией, ударившей в железный прут громоотвода. Сумароков не мог не уважать бесстрашия Ломоносова, видел его увлеченность исследованиями природы, но все это не вызывало в нем сочувствия. Такие занятия казались Сумарокову неподходящими для истинного поэта. По-настоящему значительным в его глазах было только то, что относилось к общественным интересам, к борьбе политической, к управлению страной и народом. Физики не решали таких вопросов, а стихотворец должен отвечать на них, и Сумароков считал себя обязанным делать это как можно подробнее.
- Опыт плачевный, что и говорить, - закончил Ломоносов, - но смерть его прекрасна. Он умер, исполняя по своей профессии должность. И мы теперь знаем, что громовую силу отвратить можно, однако шест с железом надо ставить на пустом месте, в которое бы гром бил сколько хочет.
- Вы написали мне об этом случае в Москву, - сказал Шувалов, - и я очень за вас порадовался. Не скрою, что те, кто рассказывал о смерти профессора Рихмана, порицали ваши опыты - они, дескать, гневят бога, и надобно удивляться, что одного только зашибло.
- Я знаю, Иван Иванович, и более всего опасаюсь, чтобы этот случай не был у ее величества истолкован против наук. Тут на вас надежда. И о том еще прошу, чтобы семье несчастного Рихмана назначить, сколько следует, на пропитание - остались вдова, теща и трое детей. Старший сын, пяти лет, добрую показывает надежду и может быть воспитан таким же любителем наук, как его отец.
- И это помню, Михайло Васильевич, - уверил Шувалов, - да ведь у нас дело-то не скоро делается, сами знаете. За мной ведь и еще один должок есть: мнение ваше о Московском университете я получил и вам свой план вскоре сообщу. Он с вашим весьма различествовать не будет. Однако наперед скажу: пункты о том, чтобы доставлять образование всем сословиям, не исключая и податных крестьян, апробации не удостоятся. Подлый народ учить нам не нужно, - кто ж землю потом пахать станет?
Сумароков неожиданно для себя вмешался в разговор.
- Подлый народ - бездельники, а не земледельцы и ремесленники, - резко возразил он. - У нас это имя дается всем тем, кто не дворянин. О несносная дворянская гордость! Невежды - вот прямая чернь, Иван Иванович, и не в поле крестьянском, а в Петербурге обитают они.
- Ваше превосходительство, - медленно и твердо сказал Ломоносов, - а мне обратно в Холмогоры идти прикажете? Если не землю пахать, так рыбу ловить, как отец мой и соседи его в том упражняются?
Шувалов слегка смутился:
- Я не о вас говорю, Михайло Васильевич, как вы могли этакое подумать…
Недовольный тем, что его прервали, Сумароков торопился досказать:
- Собрались невежды в Петербурге, и многое знать называется у них "знать по-школьному", "по-педантски", а малое знать, или, погрубее выговорить, ничего не смыслить, слывет "знать по-кавалерски".
- Кто ж тут педанты и кто кавалеры? - спросил Шувалов, ухватившись за повод лишить разговор личного свойства, который придал ему Ломоносов.
- Педанты, по мнению невежд, суть профессоры и прочие ученые люди. А кавалеры, иначе сказать - дворяне, знают, сколько благородному человеку пристойно, то есть мало и неосновательно. Столько, чтобы уметь начинать говорить обо всем и окончать ни о чем, скакать из материи в материю.
- Ловко вы кавалерское знание честите, Александр Петрович! - засмеялся Ломоносов.