- После, после… - пробормотал он.
Головкина втиснули в сани между двумя солдатами и повезли.
Графиня, упав на ковер, билась в рыданиях. Офицеры по одному покидали дом бывшего сановника.
Наступило утро нового царствования.
Сумароков неважно чувствовал себя в декабрьские дни: граф Михаил Головкин был объявлен государственным преступником, репрессии легко могли захватить и его адъютанта. Но время шло, следствие развивалось, а кроме арестованных в ночь переворота вельмож, больше никого не трогали.
Через полтора месяца после арестов начался суд, и 16 января 1742 года огласили приговор. Судьи предложили смертную казнь, Елизавета показала милосердие и заменила смерть ссылкой.
Головкину было поставлено в вину то, что он желал провозгласить Анну Леопольдовну императрицей… "И в том, что нас, - писала Елизавета в манифесте о преступлениях вельмож, - от наследства безбожно и против всего света законов отлучить намерен был, оный Головкин признал себя виновным".
За это его сослали на вечное поселение в острог Ерманг, расположенный на реке Колыме, двумя тысячами верст севернее Якутска. Графиня Екатерина Ивановна пожелала разделить судьбу мужа.
Почти три года добирались Головкины до Ерманга и провели там десять лет. Оттуда в 1755 году графиня вернулась одна, привезя в Москву залитый воском труп мужа, похоронила его в Георгиевском монастыре и в течение всех тридцати пяти лет своего вдовства аккуратно навещала могилу.
Несмотря на мрачное состояние духа, Сумароков писал стихи. Не рискуя поздравлять государыню - в данных обстоятельствах ода могла показаться неискренней, - он все же пробовал силы в торжественной лирике. Воспоминания о победах Петра I были хороши для всех случаев, и Сумароков посвятил им свою новую оду.
От начала перьва века
Такового человека
Не видало естество, -
восклицал он и подробно пересказывал деяния Петра. Названы были строительство Петербурга, Петергофа, создание флота, расцвет промышленности и торговли, развитие наук. Сумароков деловито повествовал о том, что было достигнуто в петровское царствование, и выражал скорбь по поводу утраты государя-работника.
Ломоносовские оды явили неведомую еще благозвучность и силу русского стиха: они были написаны четырехстопным ямбом. По правде сказать, очень немногие люди в России разглядели и поняли значение этой особенности двух газетных стихотворений, и Сумароков был едва ли не первым из них. Он сочинил оду, в которой на обширном историческом материале трактовал извечную тему суетности мира, мнимого величия завоеваний. Сумарокову пригодились тут корпусные уроки истории и собственная начитанность.
Полны глубокого смысла суровые обличения коварства португальских завоевателей, вторгшихся в пределы Мексики. Жители мирной Страны солнечных врат встретили их как небесных гостей, "что молнией повелевают и гром из рук своих бросают", и сразу же поняли, что те, кого они сочли бессмертными богами, на самом деле пришли завладеть их землею.
Ум, хранящий добродетель в сердце, а не грубая сила оставляет след в истории, утверждал Сумароков. Истина дает настоящую славу, без нее любые завоевания - "в неправде то единый звук".
Эта зрелая мысль составляла убеждение Сумарокова, вслед за ним ее повторяли многие прогрессивные русские писатели, и особенно охотно - Державин.
4
Министры Анны Леопольдовны отправились в ссылку, на их места сели другие вельможи из окружения Елизаветы Петровны, служащих перетасовали, и государственная машина продолжала свой ход.
Канцелярия графа Головкина была расформирована, адъютанты его разбрелись кто куда. Петр Панкратьевич Сумароков стал действительным тайным советником и устроил сыну Александру карьер - определил с повышением, в ранге капитанском, адъютантом к Алексею Григорьевичу Разумовскому, объявленному теперь камергером и лейб-компаний поручиком. Назначение получить оказалось нетрудным - Сумароков начинал пользоваться некоторой известностью как стихотворец.
Судьба Разумовского сложилась для него необычайно счастливо. Крестьянский сын, черниговский пастух, кое-как чемерским дьячком обученный грамоте, он овладел фортуной и прославил семейное прозвище, полученное в насмешку, - отец его имел обыкновение в пьяном виде похваливать себя словами: "Эй, що то за голова, що за розум!"
Петербургский полковник в 1731 году проезжал через село Чемер. Пока меняли лошадей, он зашел в церковь, восхитился голосом и красотой молодого певчего - и увез его с собой для придворного хора.
Бывший пастух несколько лет пел в церкви и на дворцовых праздниках, пользовался милостями знатных дам, пока его однажды не увидела Елизавета Петровна и не выпросила у обер-гофмаршала Левенвольде для своего двора. Разумовский - фамилию ему дали на русский образец по отцову прозвищу - увеселял опальную цесаревну, а когда голос ему изменил, перевелся в придворные бандуристы. Впрочем, дело теперь было не в музыкальных способностях - Елизавета его полюбила.
Разумовского назначили управлять имением цесаревны, а вскоре и всем ее двором, и сделался он самым необходимым для Елизаветы человеком. После переворота ему подарили крупные вотчины на Украине и в России, дачи под Петербургом, возвели в графское достоинство, наградили орденами. Осенью 1742 года Елизавета, коронованная императрица, негласно обвенчалась с Разумовским, и он занял в царском дворце покойное и прочное место.
В государственное управление Разумовский не вмешивался, держался скромно, властью своей не пользовался. Но пил он много - оттого и с голоса спал, - во хмелю же был буен и скор на расправу. Тяжелой его руки собутыльники опасались.
При дворе пошла мода на украинское. Земляки Разумовского потянулись в Петербург. Младшего брата Кирилла фаворит отправил на два года для просвещения за границу с воспитателем Тепловым, сделал президентом Академии наук. В 1750 году на Украине возобновили гетманское управление - Кирилл Разумовский был выбран гетманом. И Украиной и Академией наук правил при нем Григорий Теплов, умный и опасный делец.
В народе знали о Разумовском - мужик, сошедший с голоса певчий, живет с царицей. Слышно о нем было не много, в сражениях он не отличался, на войну не ездил, от министерских дел стоял далеко, а все-таки не лежало к нему сердце. Залетела ворона в царские хоромы…
Говорили о том, что Разумовский в Петербурге держал команду черкас - украинцев - и много та команда русского народа убила, мертвые тела привозили в полицию, и там дивовались, кто это все делает. За верное передавали, что старинные, прежних царей вещи и других государей подарки, что во дворце хранились, Разумовский вывез и отослал своей матери, а мать переправила их в Польшу, Государыне докладывали о таком воровстве, только она ничего ему сделать не изволила.
Иной раз обвинения были и потяжелее. Злоумышлял Разумовский на жизнь и здоровье великого князя Петра Федоровича. Фальшею графа Алексея Григорьевича наследник придавлен был потолком обвалившимся, чудом спасся. После по приказу Разумовского должны были его высочество сонного на постеле задушить, а солдат, к тому назначенный, о таком злодействе донес, и на постелю положили другого, а кого - неизвестно, и когда того убитого погребали, то его высочество изволил говорить: это-де Алексея Григорьевича удавленник…
Хитер граф Разумовский и колдовство ведает, - иначе как бы все ему с рук сходило? А он в полной милости, и любовь Елизаветы Петровны к наследнику совсем остудил, только его она и слушает. И оттого слушает, говорили, что в платье, которое государыня всего более изволит носить, зашито волшебное, подобное как рыбка, и через него граф Алексей Григорьевич государыню прельстил.
Так толковали в народе, и за такие байки ссылали в Сибирь, заточали в монастыри. Дворцовые происшествия отражались порой в этих слухах, - например, в гостилицкой мызе Разумовского, спешно приготовленной к приезду императрицы, действительно рухнул потолок, - но иные легенды никаких оснований не имели. А тем, кто рассказывал про волшебное в виде рыбки, зашитое в платье Елизаветы Петровны, было совсем невдомек, что она, с тех пор как стала императрицею, дважды не надевала ни одного платья и беспрерывно шила себе новые. Так что волшебства и на полдня бы не хватило, а Разумовский владел ее сердцем годами.
Получив приказ, Сумароков явился во дворец для представления новому начальнику.
Часовые легко его пропустили. Разумовский в халате сидел за столом, уставленным тарелками с обильным завтраком.
- Кто таков? - спросил он грудным, низким голосом.
Сумароков отрапортовал.
- Грамоте умеешь?
- Окончил Шляхетный кадетский корпус, о чем аттестат имеется.
- То хорошо… - подумав, сказал Разумовский. - Горилку пьешь?
- Пью, господин лейб-компании поручик.
- То нехорошо. Привыкать не треба. А кто привык, тому ничего. Выпей.
Разумовский налил две рюмки и чокнулся с Сумароковым.
- Про то, что государыня императрица изволила лейб-компанию учредить, знаешь?
- Знаю, господин лейб-компании поручик.
- То хорошо. Вот и занятие тебе, - Разумовский посмотрел на верхний лист лежавшей перед ним стопки бумаг, - господин адъютант Сумароков. Живи во дворце, а потом и квартиру сыщем. Пойди пока. Или нет. Здоровье государыни выпьем.
Он встал и снова наполнил рюмки.
- Теперь иди. Эти бумаги возьми, в жалобах разберись, мне доложишь. А я отдохну.
Сумароков, повернувшись налево кругом, вышел в соседнюю комнату. Подвинув к окну тонконогий перламутровый столик, он принялся читать листы голубой и белой бумаги, исписанные лихим канцелярским почерком, со множеством росчерков и завитушек.