- Для него, гада, это, может, и деньги, а для меня - просто конфетти…
XIII
Донья Роселия все глаза себе выплакала. Она рыдала днем и ночью с тех пор, как Аделаидо, расправив скрюченные ревматизмом члены, яростно набросился на своего сына Лино Лусеро и выгнал парня из дому, - только благодаря тому, что она вступилась за Лино, валяясь в ногах у мужа, Аделаидо не нанес ран лезвием мачете, а ограничился ударами обуха.
Донья Роселия взывала к святой троице, святому Харлампию и апостолу Фаддею, глотая пыль, которую поднимали боровшиеся, и лишь когда Лино, бледный, дрожащий, скрылся за холмами и банановыми рощами, она дала волю слезам, которые сдерживала изо всех сил, чтобы еще больше не рассердить мужа, а он рухнул на стул, обливаясь потом.
Донья Роселия почтительно дала ему напиться и примостилась на корточках рядом. "Семирамида" без детей была для нее теперь как чужой дом, потому что - одно к одному - Хуанчо арестовали за участие в бунте, хотя по этому поводу старик и не расстраивался. Окажись мальчишка вором, тогда родителям только могилу себе рыть. Но в защиту своих прав можно и отсидеть, доказать, что ты мужчина. Вот оно как. Деды молчали. Они, отцы, молчали. Но третьему поколению поручено говорить за всех: за живых и за мертвых.
Сарахобальда, к которой затем поспешила донья Роселия, осталась безмятежной, как земля под их ногами, когда кума рассказала ей, что… она не решалась выговорить… что… сжимала в кулаке платок, мокрый от слез и пота… что… утирала платком лоб и глаза… что…
Сарахобальда знала, в чем дело, и пришла ей на помощь:
- Он связался с морской чертовкой…
- Да, вот до чего мой сынок докатился! А уж жена у него какая славная, черная страдалица! Раз уж всем мужикам положено беситься, я всегда молила бога, чтобы Лино не бросил мать своих детей - бедные ребятишки! Ведь эту женщину-рыбу никто не видел.
- Никто, кума…
- Ну а он, стало быть, видит: вспомните, что в детстве он был лунатиком. С божьей помощью вы его вылечили, а то ведь он ходил спящий - с открытыми глазами, но спящий… Какого страху на нас нагонял… А может, мы тогда плохо сделали, что налили ему воды под кровать - пусть-де спустит ноги на пол и проснется от холода. Теперь он во сне не бродит, но, Сарахобальда, этот парень не в себе.
- А про Хуанчо что слыхать?
- Мистер Мид поехал в столицу вызволить изтюрьмы его и Бастиансито. Бастиансито ведь тожезабрали. День ото дня хуже, Сарахобальда, на старости лет теряешь последнее. Но больше всего у меня за Лино сердце болит. Арестованных можно выгородить. А вот с Лино как быть? Если бы вы посоветовались с колдуном…
- Рито Перрах куда-то запропастился, не видать его. Но насчет Лино… Лино - мой крестник…
- Да, ваш крестник, вы нам оказали честь…
- С ним что-то вроде ереси…
- А это что такое, кума?
- Ересь?
Сарахобальда умолкла, затрудняясь объяснить слово.
- Ладно, не важно… Присядем-ка, кума.
- Верно, присядем. Я так разволновалась, что гостью стоя принимаю.
- Голова кругом идет. Да еще вот вы сказали "ересь"… Раньше еретиков-то жгли.
- Коли ересь, это бы еще не беда - натереть освященным маслом, все и пройдет. Господи, сними с него напасть, отгони видения!
- Да, кума, бедняжка совсем высох.
- Пойду на розыски Рито Перраха. Я ворожила на семи зернышках неочищенного риса - раздавила их на камнях и засунула на ночь в нос, чтобы набухли. И пока не пропел петух, я - чих, чих - высморкалась в костер из шишек синей сосны.
- Синей сосны, кума?
- Да, синяя сосна растет высоко в горах и похожа на ползущую змею. У меня в очаге еще тлели угольки.
- Но как же с Рито Перрахом?
- Да, Рито Перрах может дать хороший совет. Мудрец он, умеет так повернуться, что каждая из четырех сторон его тела глядит на одну из четырех частей света; орлиные глаза буравят и разгоняют тьму; зубы от заклинаний стали у него белей, чем парусина навеса; пальцы - длинные, как стручки кассии, а ногти - цвета жареных бананов.
Лино Лусеро прислушивался к шумам леса. На дне глубоких оврагов журчала вода; на песок легли тяжелые тени - не обычные, бесплотные, а жесткие, ранящие каждой темной песчинкой. Наконец, устав слушать и смотреть, не разглядев ничего во мраке, он застыл на месте, держа ладонь у рта - слюна была солено-сладкой, - у рта, похожего на ранку в зеленой мякоти бананового ствола.
Раз угрозы бессильны, он просто-напросто ее задушит, не внимая стонам этого зверя с телом из бананов, мха и тьмы, тьмы, источающей пот и воду.
Она в ответ на побои изо всех сил впилась в него зубами - так глубоко, как только доставали ее собачьи челюсти; но сжав острые клыки и почувствовав на синеватых деснах теплую кровь Лино Лусеро, она понемногу разжала зубы и вытянулась на земле, на стыке моря и банановой рощи.
Лино Лусеро не терял времени. Нос у него был заложен, а ртом он дышал с трудом; он обливался потом, тело его, казалось, рвали на куски. Но времени он не терял - склонился над ней, упершись коленями в землю, с тоской убийцы в душе. Уже он забрался руками под покров из водорослей на единственной ноге - второй у нее не было. И внезапно его до краев затопила тоска человека, который хочет выскочить из собственной кожи, или того, кто не в силах добраться до чего-то самого заветного - знает, что надо отступить, и не отступает, но в конце концов отступит, чтобы взять верх.
Она вырвалась, исчезла.
- Лино! Вот ты где, проклятый! - в пятом часу утра разбудил его легким пинком Макарио Айук Гайтан. - Смотри куда ты забрался во сне… жена тебя повсюду ищет… напился ты, что ли? Дерево обхватил, думал, небось, это женщина… со мной тоже так было когда-то…
В жарком утреннем тумане Лино Лусеро свернулся клубочком возле Макарио Айук Гайтана, Косматого. Только Лино мог понять Макарио. И Макарио рассказал:
- Так вот, я не соврал, со мной это было. Только не во сне - я был в своем уме и твердой памяти. В душу мне забрался какой-то злой жар и стал толкать меня. И загнал сюда, в это самое место. Полумесяц на небе и зной: зной от земли, зной в воздухе, все так и пышет жаром. Много ли прошло времени, мало ли, я брел наобум, вдруг из бананового ствола ко мне протянулись зеленые руки - пухлые, свежие, как у молодых покойниц, - такие являются нам во сне… От ярости, что меня искушает дьявол, я набросился на нее и зарубил своим мачете.
- Какая жестокость! - воскликнул Лино и весь съежился, словно это на него обрушились удары ножа.
- Да, Лино, жестокость. Ствол раскрылся и упал на меня, но это уже было не дерево, а женщина с одной ногой… Листья что-то шептали мне на ухо… Зеленый свет свежих сочных побегов мешался с сиянием луны… Один я знаю, братец, какое это наслаждение… Я навалился на самку… Да, жаль, что я сразу же ушел и больше с ней не встретился…
Помолчали. Теплое, соленое, дышащее соблазном море… Донимала жара, еще до восхода солнца.
- Надо же так… Я рассказал тебе свою историю только потому, что и с тобой случилось похожее. Ты обнимал вон тот банановый ствол.
- Не знаю и никогда не узнаю, Макарио, что меня пригнало сюда и в котором часу я ушел из дому… Одно точно - моя ночная женщина живет не в банановой роще, а в море. Я видел, как она нырнула в пену прибоя, вон там, смотри, там, где свет играет с тенью… Я побоялся плыть за ней…
- Еще чего! Слава богу, что не утоп и не превратился в акулу, ящерицу или рыбу. А что ты думаешь, Лино, о рассказах Рито Перраха?
Лино дрожал в приступе лихорадки.
- Если здесь, на земле, - толковал Макарио Косматый, - мы видим целый мир, то и там, под водой, на глубине каких-нибудь двух-трех сотен метров, водятся чудища с человечьими головами и глазами ястребов. Они приросли к скалам, как окаменевшие деревья, но между ветвей колышется слизь, да плотная такая… Раки же до того прожорливы, что если в море попадает овца, от нее в один миг не остается ни косточки, ни шерстинки - копыта и те сгложут. А вслед за раками тысячи золотых рыбок проворно очищают воду от кровяных пятен… А еще есть морские звезды, которые ходят и говорят…
- Не морочь мне голову своими баснями, я и так весь дрожу от страха!
- Теперь, чтобы избавиться от мерзкого осадка, тебе надо одно - и будешь чистенький, словно тело тебе вылизал теленок, - в полдень, когда жарче всего печет солнце, приложи ко лбу серебряную монету: холод металла дойдет до сердца и прогонит усталость от объятий рыбы.
- Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там не едят того, что ем я!
- А что такое ты ешь, ну-ка?
- Чешую рыб со дна морского…
Лино схватил ее, горя желанием поцеловать, но она ускользнула, ослепительно сверкнув зубами под покровом жаркой звездной ночи. Глаза козы - только морской, впалый лоб, черные гладкие волосы, влажные от соленой воды и пота жгучей женщины.