В сумраке можно было различить статную фигуру мужчины, одетого, как городские мещане, - в простой сюртук и высокие сапоги. На лице выделялись только длинные густые усы.
- Добрый вечер, - ответила Бригида и остановилась на пороге, прислонившись спиной к косяку.
Мужчина подошел к самому крыльцу.
- Не сердитесь, панна Бригида, что я пришел в такой поздний час… Я услышал голоса во дворе и решил, что, может быть, вас еще застану.
Бригида молчала.
- Мне очень грустно и неспокойно на сердце, - продолжал он, - мне так хочется знать, не рассердились ли вы на меня за то, что я… сегодня сказал вам… Не обидел ли я вас?
Она помолчала еще с минуту, а потом удивительно нежным голосом серьезно ответила:
- Я вам очень благодарна…
Радостно и вместе с тем удивленно он воскликнул:
- За что благодарить! Вот уже два месяца, как я ежедневно гляжу на вас и сперва стал уважать вас и ценить… а потом так полюбил…
Тем же нежным голосом она проговорила:
- Я вам благодарна… это первый раз в моей жизни…
- Ну так решайте! Зачем откладывать! - воскликнул он. - Я готов хоть завтра вести вас к венцу.
Она отрицательно покачала головой.
- Я не могу еще.
Он помолчал с минуту.
- Ну, понимаю, понимаю, - сказал он, - надо матушку подготовить, уговорить, да и самой свыкнуться с мыслью, что барышня из хорошей семьи за такого, как я…
- Нет, нет! - с жаром вскричала Бригида.
Он понял, очевидно, что этим коротким восклицанием она возражала против того, что ей надо свыкнуться с мыслью о браке с таким, как он, человеком. Он взял ее руку в обе свои ладони.
- Я понимаю и благодарю вас. Я не буду настаивать, не буду ни о чем спрашивать. Буду ждать. Мне все равно… нужно прожить еще два месяца в Онгроде, пока не кончу строить дом… Я ведь взял подряд и нанял рабочих до осени… Буду терпеливо ждать…
Теперь Бригида прошептала:
- Благодарю вас.
Она хотела отнять руку, но он не выпускал и, слегка поглаживая ее, тихо говорил:
- Хорошая ручка! Милая ручка… сильная и работой не гнушается… Если бы она была моей… если бы я мог вложить эту ручку в старые руки моей сизой голубки и сказать: "Я привез тебе, матушка, невестку!.. Вот тебе то, чего ты так желала… и внуки будут…"
На этот раз из груди девушки, неподвижно стоявшей у порога, вырвалось что-то похожее на тихое рыдание и рука ее, "хорошая, не гнушающаяся работой", ответила молодому человеку крепким и долгим пожатием.
- Спокойной ночи. До свидания, - прошептала она и быстро исчезла в темных сенях.
Когда свет зажженной лампы упал на ее лицо, можно было заметить, как сильно и глубоко она взволнована. Это волнение придавало особенную прелесть ее красоте. Лицо ее прояснилось. Большие черные глаза пылали сквозь слезы, волосы, цвета воронова крыла, упали на разгладившийся белый лоб.
Ее чтут и любят! Она гордо вскинула голову, а на ее алых губах появилась нежная, счастливая улыбка.
Когда через час-другой Эмма вернулась домой, дочь сидела у лампы и усердно занималась починкой ее белья. Запыхавшаяся, возбужденная Эмма сняла шаль и накидку и принялась шагать из угла в угол. Оживленно жестикулируя и сверкая глазами, она рассказывала:
- Замечательная вечеринка! Говорю тебе, замечательная! Какие милые люди, эти Ролицкие! Как умеют принимать гостей! Даже у нас, при жизни твоего покойного отца, лучше не бывало. Света в залах много, лакеи все время что-то разносят… то чай, то сладости, то фрукты превосходные… Ах, как я люблю фрукты… Прекрасные фрукты разносили… Сама Ролицкая одета с большим вкусом, в черном бархатном платье, совершенно закрытом, а остальные дамы почти все декольтированы и с цветами… В столовой один угол заставлен цветущими растениями, распространяющими чудесный аромат…
Не поднимая головы от работы, Бригида спросила:
- Разве аромат был слышен даже через закрытые окна?
Эмма не почувствовала иронии в голосе дочери, она даже не поняла, о чем та говорила.
- Что? - спросила она рассеянно. - Что ты говоришь?
И, не дождавшись ответа, продолжала рассказывать, что Стась Жиревич прекрасно танцевал и чаще всего приглашал дочерей предводителя дворянства Кожицкого, которые были в розовых тарлатановых платьях, и что, присев у окна, он заметил ее и подмигнул в знак привета. Ей даже показалось, что он сказал тихонько: "Добрый вечер, тетушка". Но она не вполне уверена, и ей очень, очень хотелось бы знать, сказал он это на самом деле или ей только почудилось.
У Бригиды с грохотом упали на пол ножницы. Шум этот отвлек Эмму от нахлынувших на нее сладостных воспоминаний. Она остановилась посреди комнаты.
- А ты так и не пошла посмотреть? - спросила она.
- Нет, мама, - так же усердно продолжая шить, ответила Бригида.
- Почему?
- Потому что меня ничуть не интересует то, что делается у Ролицких.
По сияющему лицу вдовы пробежала тень недовольства.
- Вот то-то, - менее кротко, чем обычно, заявила она, - вот то-то и беда, что все благородное, возвышенное тебя не интересует…
- К чему мне возвышенное, - силясь, видимо, сохранить спокойствие, ответила Бригида, - я никогда не буду ни встречаться с этими людьми, ни жить так, как живут они.
- Потому что сама того не хочешь и уже во всяком случае ведешь себя так, словно нарочно собираешься закрыть себе доступ в лучшее общество! - закричала Жиревичова, и в ее голосе слышались гнев и обида. - Кстати, хорошо, что зашла речь об этом, потому что у меня постоянно голова кругом идет от забот, и я, наверно, забыла бы сказать тебе… Я хочу сказать, впрочем, то, что уже тысячу раз говорила: башмаки, которые ты носишь, ужасны, отвратительны, неприличны и ты действительно выглядишь в них, как простая девка.
Бригида молчала. Однако взгляд ее невольно упал на маленькую ножку матери в не слишком роскошном, но тонком и изящном ботинке, выглядывавшем из-под оборок платья. Девушка, вероятно, подумала, что если бы она не носила грубых, тяжелых, простых башмаков, то у ее матери не было бы легких и изящных. Но она ничего не сказала. Жиревичова, все выразительнее жестикулируя, продолжала:
- А твои крики и ссоры с панной Розалией… Разве это красиво? Она ведь дочь помещика, и тебе следовало бы, напротив, подружиться с ней. Может быть, она познакомила бы тебя с порядочными людьми, ввела бы в хорошее общество… Они хоть и обеднели, но у них еще сохранились кое-какие старые связи. Да и вообще так повышать голос неприлично, особенно женщине… Ты только огорчаешь меня и ничего больше!
Бригида молчала.
Жиревичова продолжала:
- Ты никогда не доставляла мне радости… Ты всегда была упрямой, холодной, скрытной, не любила того, что нравилось мне… не делила со мной ни тоски моей, ни печали, ни мечтаний, ни радостей… Я несчастна, потому что в родной дочери не нашла близкой души.
Бригида молчала. Мать в сильном возбуждении прошлась несколько раз по комнате и, видимо, решив высказать на этот раз все, что накипело у нее на душе, снова начала:
- У тебя отцовский характер… Отец твой тоже был…
На этот раз работа соскользнула с колен Бригиды, а сама она резко вскинула голову. Щеки ее пылали, глаза метали искры.
- Мама, - вскричала она, заломив руки, - об отце ни слова! Прошу тебя, мама! Обо мне говори все, что хочешь, но об отце… ничего плохого!
Жиревичова заметно смутилась.
- Откуда ты взяла, что я собираюсь сказать плохое о твоем отце? Когда я о нем плохо говорила? Отец твой был хороший… лучший в мире… и хотя вкусы наши не вполне сходились, он любил меня, преклонялся предо мной. Я тоже была ему верной и преданной женой, да ты сама видела, какой я была преданной…
- Да, - промолвила уже спокойно Бригида, - ты очень плакала; когда отец умер…
- Вот видишь! Ох, как я плакала. И теперь всякий раз, как вспомню о нем, плачу…
Действительно, на глазах у нее выступили слезы. Она села на диванчик и принялась расчесывать свои завитые локоны.
- Отец твой, - продолжала Жиревичова, - был очень вспыльчивым, часто сердился, а в гневе мог даже грубости наговорить… Но со мной он никогда не бывал груб. Я обезоруживала его своей мягкостью. Раскричится, бывало, кулаком по столу стучит, а как взглянет на меня, так прощения просить начинает, руки и ноги целует. "У тебя, говорит, глаза, как у голубки… Когда я вижу, как ты испуганно молчишь, меня такая жалость берет, что гнев тут же пропадает". Он всегда всем говорил: "Мне нужна была именно такая жена, как моя дорогая Сильфида. Всякая другая выводила бы меня из себя, и я способен был бы совершить что-нибудь ужасное". А в последние годы мы жили особенно дружно. Он свыкся с моими вкусами, я уже знала, как нужно вести себя, чтобы не раздражать его… И потому, когда он умирал, его последний взгляд, его последнее слово были обращены ко мне…
- Верно! - прошептала Бригида.
Жиревичова вытерла слезы и стала накручивать на толстые шпильки пряди своих уже слегка поседевших волос.
- Мама, - не отрываясь от шитья, окликнула ее немного спустя Бригида, - я хочу кой о чем спросить тебя.
- В чем дело? Что тебе надо?
- Скажи, пожалуйста… аккуратно ли платит пан Станислав проценты за деньги, которые взял у тебя взаймы?
- Что за вопрос? Что это взбрело тебе в голову? Ты всегда думаешь только о таких низменных вещах…
- Сегодня базарный день, я хотела пойти на рынок купить продукты, и… в ящике я нашла только два злотых.
Жиревичова покраснела.