- Полагаю, что излишне будет вас спрашивать, куда вы отправляетесь, - пытливо проговорил Олмэйр, - Потому что если вы едете к Абдулле, то я…
- Я не к Абдулле еду. Ну, теперь отваливайте.
ЧАСТЬ IV
I
Ночь была очень темна. Бабалачи, выйдя из своей бамбуковой хижины, стоял, обратившись лицом к реке. Как ни тиха бывает ночь, она никогда не может быть вполне безмолвной для чуткого уха, и Бабалачи показалось, что он различает другие звуки, кроме журчания воды. Ему послышался шум, странный шум. Он не мог ничего различить, но какие-то люди в лодке должны были быть очень близко, так как до него долетали слова.
- Ты думаешь, что это и есть то самое место, Али? Я ничего не вижу.
- Должно быть тут, туан, - отвечал другой голос. - Не попробовать ли пристать?
- Нет, подрейфуем немного: в темноте легко наскочить у берега на бревно. Мы можем увидеть свет из какого-нибудь дома. Ведь в усадьбе Лакамбы много домов, не правда ли?
- Великое множество, туан, - но я не вижу нигде света.
- И я тоже, - проворчал снова первый голос.
- А я вижу. Теперь я знаю, где причалить, туан.
Несколько взмахов весел повернули шлюпку носом вверх по течению к самому берегу.
- Окликни, - послышался очень близко бас, который, как был уверен Бабалачи, должен был принадлежать белому, - Окликни, не выйдет ли кто-нибудь с факелом. Я ничего не вижу.
- Кто говорит на реке? - спросил Бабалачи тоном, выражавшим изумление.
- Белый, - ответил Лингард с лодки. - Неужели в богатой усадьбе Лакамбы не найдется факела, чтобы помочь гостю причалить?
- Нет ни факелов, ни людей. Я один здесь, - нерешительно ответил Бабалачи.
- Один! - воскликнул Лингард. - Кто ты?
- Слуга Лакамбы. Но причаливай, туан, и посмотри на меня. Вот моя рука… Теперь ты в безопасности.
- И ты один тут? - спросил Лингард, осторожно входя во двор. - Какая темнота, - пробормотал он про себя. - Можно подумать, что весь мир вымазали черной краской.
- Да, один. Что ты еще сказал, туан? Я не понял. f - Ничего. Я рассчитывал найти здесь… Да где же они все?
- Не все ли равно, где они, - мрачно ответил Бабалачи. - Разве ты пришел к моим родичам? Последний из них отбыл в дальний путь… и я здесь один. Завтра и я ухожу.
- Я приехал повидать одного белого, - сказал Лингард, медленно продвигаясь вперед. - Он не ушел ведь?
- Нет, - отвечал Бабалачи. - Человек с красной кожей и жесткими глазами, чья рука сильна, а сердце слабо и безумно.
- Он здесь? - спросил Лингард.
- Нет, не здесь, - ответил Бабалачи, - не здесь, туан, но и не далеко. Не отдохнешь ли ты в моем жилище? Найдется, может быть, рис, рыба и чистая вода, не из реки, а ключевая…
- Я не голоден, - сухо прервал его Лингард, - и я приехал не для того, чтобы отдыхать у вас. Проводи меня к белому, который ждет меня. Я не могу терять времени.
- Ночь длинна, раджа Лаут.
Лингард вздрогнул.
- Ты меня знаешь! - воскликнул он.
- Э… да. Я видел тебя много лет тому назад. Ты меня не помнишь, но я не забыл… Таких людей, как я, много, но раджа Лаут один.
Он быстро взобрался по ступенькам лесенки и, стоя на площадке, жестом руки пригласил Лингарда войти, что тот после некоторого колебания и сделал.
Упругий бамбуковый пол хижины погнулся от тяжести старого моряка, который, стоя за порогом, старался проникнуть взором в дымную мглу низкого жилища. Вделанный в расщепленную палку факел, отбрасывая от себя красноватый свет, озарял несколько грязных циновок и угол большого деревянного ларя, терявшегося в темноте. В глубине хижины виднелось острие копья, медный поднос висел на стене и длинное дуло ружья, прислоненного к ларю, блестело в мерцании скользнувших по нему лучей света.
Бабалачи бродил в потемках, перешептываясь с неясными тенями, мелькавшими в глубине хижины. В темноте слышались бесшумные шаги, подавленные восклицания, вздохи, нетерпеливо вырывавшиеся и тотчас заглушаемые снова. Затем вновь наступала тишина. Бабалачи приблизился к Лингарду и уселся у его ног на свернутом тюке циновок.
- Будешь ли ты есть рис и пить саггир? - спросил он. - Я поднял на ноги моих домашних.
- Друг мой, - сказал, не глядя на него, Лингард. - Когда я прихожу к Лакамбе или к его слугам, я никогда не чувствую ни голода, ни жажды. Понимаешь, никогда. Ты думаешь, что я лишен рассудка и что у меня ничего тут нет?
Он многозначительно постучал пальцем по лбу.
- Ай, ай, ай! Как ты можешь так говорить, туан! - в ужасе воскликнул Бабалачи.
- Я говорю то, что думаю, я не вчера родился, - небрежно процедил Лингард и, протянув руку к ружью, принялся его рас сматривать с видом знатока.
- Хорошая штука. Матарамской работы. Притом старинное, - продолжал он. - Тебе бы не следовало давать ему ржаветь.
- Хорошее ружье, - повторил Бабалачи. - Бьет далеко и метко. Лучше, чем вот это. - И концами пальцев он нежно дотронулся до ручки револьвера, высовывавшегося из правого кармана белой куртки Лингарда.
- Руки прочь! - быстро проговорил Лингард, но добродушным голосом и не сделав ни малейшего движения.
Бабалачи усмехнулся и отодвинулся.
- Ну, как же насчет белого человека? - спокойно спросил Лингард.
Бабалачи как будто не расслышал вопроса. Он долгое время выводил пальцем какие-то узоры на циновке. Лингард недвижно выжидал. Наконец, малаец поднял голову.
- Га, белый человек. Знаю, - рассеянно прошептал он. - Этот ли белый или другой… Туан! - громко выпалил он с неожиданной живостью, - Ты человек моря?
- Ты меня знаешь. Чего же ты спрашиваешь? - тихим голосом отвечал Лингард.
- Да, человек моря - такой же, как и мы. Настоящий оранг-лаут, - задумчиво продолжал Бабалачи. - Не то, что прочие белые.
- Я такой же, как и другие белые люди, и не люблю попусту тратить слова. Я приехал сюда, чтобы повидать белого человека, который помог Лакамбе против Паталоло, моего друга. Покажи мне, где живет этот белый, я хочу с ним поговорить.
- Только говорить, туан? Зачем же тогда торопиться? Ночь длинна, а смерть не долга, как ты должен знать, ты, который принес ее стольким людям моего племени. Много лет тому назад я стоял против тебя с оружием в руке. Разве ты не помнишь? Это было на Каримате, далеко отсюда.
- Не могу же я помнить всех бродяг, которые попадались мне на пути, - ответил Лингард.
- Ай, ай, - невозмутимо и задумчиво продолжал Бабалачи. - Много лет тому назад. Тогда все это, - и, взглянув на бороду Лингарда, он покрутил пальцем под своим собственным, лишенным растительности подбородком, - все это блестело, как золото на солнце; теперь же это похоже на пену разъяренного моря.
- Может быть, может быть, - терпеливо сказал Лингард, легким вздохом невольно отдав дань воспоминаниям молодости, вызванным словами Бабалачи.
Он так долго прожил с малайцами и так с ними сжился, что крайняя медленность и разбросанность их умственного процесса не слишком его раздражали. Ему было ясно, что Бабалачи хочет что-то сказать ему, и надеялся, что этот разговор осветит беспросветную тьму необъяснимой измены и озарит, хотя бы на секунду, того человека, над которым ему предстоит привести в исполнение приговор правосудия. Только правосудия* Мысль о мести была далека от него. Он не хотел думать о том, каким образом это правосудие должно совершиться. Он не мог совладать с мыслями, которые роились в его голове под звуки монотонного голоса Бабалачи, и они невольно возвращались к тому слепому, роковому случаю, побудившему его много лет тому назад спасти умиравшего с голода беглеца с голландского судна на Самарангском рейде. Как понравился ему этот человек, его самоуверенность, настойчивость, желание пробиться вперед, его высокомерное добродушие и эгоизм. Ему нравились самые его недостатки, отчасти свойственные и ему самому. Он всегда справедливо к нему относился и будет справедлив к нему и теперь, до самого конца. При этой мысли на лицо Лингарда пала угрожающая тень. Так сидел он, сжав губы и с тяжелым сердцем, в то время, как в спокойной тьме снаружи безмолвный мир, казалось, ждал с затаенным дыханием той справедливости, которую он держал в своей руке, в своей твердой руке, готовой ударить - и не решающей шевельнуться.
II
Бабалачи наконец замолчал. Лингард слегка переменил положение и тихо покачал головой. История происшедших в Самбире событий, представленная с точки зрения хитроумного политика, послужила ему как бы руководящей нитью для выхода из лабиринта мрачных мыслей.
- Все это сделало ваше племя, - сказал наконец Лингард, - и вы раскаетесь в этом, прежде чем подуют сухие ветры. Голос Абдуллы приведет сюда голландцев.
Бабалачи неопределенно взмахнул рукой.
- Если я когда-либо и говорил с Паталоло, как старший брат, то это было для вашего добра - и для пользы всех, - с большой серьезностью продолжал Лингард.
- Так говорят все белые, - воскликнул Бабалачи с горечью, - Мы знаем вас. Все вы так говорите, а сами заряжаете ружья и точите мечи. Когда вы готовы, вы говорите слабым: "Повинуйтесь и будьте счастливы или умрите". Странные вы люди, белые. Вы думаете, что правда только в вашей мудрости, в вашей добродетели и вашем счастье. Вы сильнее диких зверей, но не так мудры, как они. Даже черный тигр знает, когда он сыт, а вы не знаете. Он знает разницу между собой и тем, кто может говорить, а вы не знаете разницы между собой и нами, - которые тоже люди. Вы мудры и велики, но всегда будете дураками.
Лингард с любопытством смотрел на возбужденного малайца.
- Ana, апа, что с тобой? - успокоительно протянул он. - Кого я здесь убил? Где мои ружья? Что я сделал? Кого я про глотил?