- Мадленка, - обратился он к ней тихим взволнованным голосом, - соберитесь с духом, вы видите, пани Катержина женщина приветливая, она будет вам, как сестра, вы можете во всем быть с нею откровенной. Поверьте, я не привел бы вас сюда, если бы не знал, что тут живут добрые люди.
- Ах, Гаек, мне кажется, будто весь мир на меня валится и вот-вот задушит, - с тоскою вздохнула Мадла, прижимая его руку к своей груди.
С какой радостью прижал бы он ее к сердцу и унес отсюда далеко за пределы Вены, где так неохотно оставлял ее. Но он молчал. Молчал, чтобы не выдать чувства, целиком охватившего его душу.
- Гаек, ведь вы придете завтра? - стыдливо спросила девушка и подняла на него глаза с мольбой во взгляде и росинками слез.
- Приду, Мадленка, даже если умирать буду, - прошептал Гаек. Тут открылась дверь, и в комнату ввалился пан Михал, толстый мужчина с полным, веселым лицом.
- Здравствуй, брат! - по-немецки поздоровался он с Гаеком, приветливо похлопав его по плечу, но тут взгляд его упал на Мадлену. Щелкнув пальцами, он воскликнул:
- Господи, какая хорошенькая девушка!
- Дорогой мой немец, это чешка, с нею надо говорить по-чешски, - сказал Гаек, видя, что такое приветствие привело Мадлу в замешательство.
- А-а, по-чешски... я не умею, - пожал плечами Михал.
- Стыдись, пятнадцать лет пани Катержина учит тебя чешскому языку, а ты так ничему и не научился, - поддразнивал его Гаек.
- Знаешь... у вас какое-то дьявольское произношение, чтобы научиться говорить, нужно специальный язык заказывать.
- Вы только поглядите на него! - вступила в разговор пани Катержина, вошедшая в комнату и слышавшая последние слова мужа. - Ты мог бы на чешском язык сломать, а я разве не могла свой язык сломать на немецком? И не стыдно вам заставлять нас, женщин, ради вас учить немецкий, а вы ради нас учить чешский не хотите? Не будь мы такими дурочками, вы бы тоже научились.
- Мы господа... а вы должны все делать по-нашему, - сказал Михал, стуча себя в грудь.
- Вы господа, но правит тот, кто умнее, - улыбнулась пани Катержина, показав при этом на свою голову. Потом, положив руку на плечо мужа, добавила: - Милый Михалек, скажи спасибо мне, что мы понимаем друг друга... если бы я не умела говорить одинаково хорошо по-чешски и по-немецки, разговаривали бы мы с тобой, как глухой со слепым.
- И все равно мы бы поняли друг друга, Каченка! - засмеялся Михал. Потом, повернувшись к Гаеку, спросил, как зовут девушку. А когда Гаек сказал, что зовут ее Мадленка, он никак не мог понять, пока пани Катержина не объяснила ему - это все равно что Лени.
- А, ну тогда совсем другое дело. Радуйтесь, что вас зовут не Кача. Все Качи злые.
- Но уж если она окажется доброй, то добрее не бывает, - сказал Гаек, - а тебе попалась как раз такая.
- Что поделаешь, придется оставить ее себе, - пожал плечами Михал. Но пани Катержина его уже не слушала, ушла на кухню, а оттуда пришла Анча, застелила стол, вскоре накрытый к ужину, при этом женщинам помогал Яноушек, отмытый и чистый, как стеклышко.
Мадленка предложила свои услуги, но пани Катержина удержала ее, сказав:
- Вы еще успеете послужить, садитесь-ка лучше за стол рядом со своим земляком.
- Коль уж мамаша так рассудила, то садитесь, - сказал Гаек, подавая ей стул.
Издавна было заведено, что каждый раз, приезжая в Вену, Гаек один вечер проводил с Михалом. Для этого не нужно было приглашения. Мать Гаека в каждую поездку сына посылала мамаше масло, сыр и прочие яства, что для Вены считалось дорогим подарком, дороже, чем все остальное. Пан Михал ставил хорошее вино, пани Катержина готовила одно-два любимых кушанья Гаека, а потом целый месяц все ждали, когда опять настанет такой вечер. Анча всегда садилась за стол вместе со всеми по деревенскому обычаю, согласно которому хозяин и его работники ели из одной миски.
В тот вечер, как и всегда, ничего изысканного на столе не было, только яичница, тушеная говядина, масло, нарезанный сыр и вино, но все очень вкусное.
- Я вас уговаривать не буду, пусть каждый ест что хочет и сколько хочет, - сказала пани Катержина, усаживаясь на свой мягкий стул, когда все уже стояло на столе.
- Ну, вот так-то лучше, - сказал Гаек. Все с аппетитом принялись за еду, кроме Мадлены, у которой сердце словно клещами сжало. Кусок не шел ей в горло. Анча же украдкой подкладывала самые лакомые кусочки из своей тарелки Яноушеку, словно ее желудок хорошую еду не смел принимать.
- Ну, Мадленка, берите маслице! - предлагала мамаша. - Ароматное, вкусное! Это мать Гаека посылает мне такие "жирные приветы", как он выражается.
- Я знаю, что вам оно тут кстати, а у нас этого хватает. Мне самому, когда я домой возвращаюсь, вкуснее всего кажется домашний хлеб со свежим маслом, - сказал Гаек.
- А если бы еще тебе все это любимая жена приготовила? - улыбнулся Михал.
Гаек готов был вспыхнуть и радовался, что Мадла не понимает по-немецки.
Мадла действительно не обратила внимания на сказанное и, отрезав себе масла, сказала:
- У нас в деревне жиры экономят. Все масло идет в город Плес.
- И у нас в горах, - сказал Гаек, - живут тоже очень скудно и нередко отрывают от себя то, что хотят продать. Масло, яйца чаще всего носят в ближайшие города, а потом все это скупают пражские торговцы маслом. Бедные едят только суп, сухую картошку да иногда что-нибудь мучное. Даже хозяева могли бы при тех же расходах питаться лучше. Они просто иначе не умеют. Наши женщины готовят так, как наши прабабки готовили, а о том, чтобы сварить повкуснее, и говорить нечего. Одни и те же кушанья переходят из поколения в поколение и еще долго, наверное, будут переходить.
- Свет ты мой! У нас в деревне было так же. Мясо только на рождество, на пасху и в троицу, да и то не у каждого, а лишь у зажиточных. Бедные радовались, если лепешка была чуть белее. Коровок, извините, те, что побогаче, имели две-три, бедная семья кормилась одной, да еще приходилось сколько-то масла в год продать. Свет ты мой! Хлебнули мы нужды досыта, и все-таки хотела бы я там еще разок побывать. А знаете ли вы, пани Катержина, что прошло уже больше двадцати лет, как я оттуда уехала?
- Годы утекают, как вода. Я тоже в Вене уже двадцать лет, в первый день думала, что через неделю надо возвращаться, если не хочу здесь умереть от тоски. Но человек ко всему привыкает, - ответила пани Катержина.
- А вы, Анча, откуда? - поинтересовался Гаек.
- Я оттуда же, откуда и пани Катержина - из Елинкова за Прахатицеми. Я Едличкова... но мы друг друга не знали, пока случайно не встретились здесь в одном доме, где я служила, и не разговорились. Нас свело провидение божье, потому что вскоре я заболела и тут пани Катержина...
- Налей-ка, Анча, вина Гаеку, - прервала ее пани Катержина и, чтобы Анча не могла продолжать свой рассказ, стала говорить сама: - Словно во сне вспоминаю я ту деревню, горы и леса вокруг, как все там было удивительно зелено, когда мы ходили за земляникой, все там носили фамилию Едлички. Потом мои родители умерли, домик достался брату, он женился, а я взяла узелок на спину и пошла служить в Будейовице, оттуда со своей хозяйкой приехала в Вену, с той поры живу здесь, повидала всякого - и плохого, и хорошего. В те далекие годы иногда мне еще снилась и деревня, и зеленые леса, такие красивые во сне, что утром я не знала, куда деваться от тоски.
- Я тоже долго не могла привыкнуть, хуже всего мне было от здешнего обычая носить воду в бадейке на голове.
- Это всем дается нелегко, пока не привыкнут. Я бы вам советовала, Мадленка, прежде чем по воду пойти, поучиться этому дома. На голову кладется мягкое кольцо, вроде венка, и на него ставится бадейка, тогда она стоит ровно и голове не больно. Сперва научитесь носить пустую бадейку и только потом наполненную, вначале походите с нею дома по кухне, пока не привыкнете уверенно держать голову и тело. Завтра я вам покажу, как это делается.
- Спасибо. А нельзя мне носить воду в бидонах? Я к ним привыкла, нести их легко, и воды за один раз принесла бы больше, - робко спросила Мадла.
- Девонька моя, понятно, что вы бы за один раз больше воды принесли, но всюду свои обычаи, и под них у хозяев посуда приспособлена. Например, в Праге воду носят в больших бадьях на спине. В такую бадью помещается фунтов шестьдесят, поднимешь ее на третий или на четвертый этаж, и ноги дрожат, как осиновый лист, еле дух переводишь. А то, что в бадье больше воды принесешь, это верно.
- А лучше всего ведра, в которых у нас везде воду носят, в ведрах легче всего носить, - высказалась Анча.
- В ведрах? - удивились Гаек и Мадла.
- В ведро входит столько же воды, сколько и в бидон. Оно круглое, как бадейка, а наверху железное полукольцо, за которое ведро цепляют к коромыслу.
- Всюду свои обычаи, и если хочешь жить с людьми по-доброму, волей-неволей приходится к ним подлаживаться, - сказал Гаек.
В разговорах прошел ужин, и Анча стала собирать со стола. Но Михал снова налил вина, выпили за здоровье и "кому за что хочется". Мадла отказывалась, но пришлось выпить из уважения. Вино ее развеселило. Заговорили о разном, о делах Михала и Гаека, о знакомых, о том, кто как живет, о самих себе.
Наконец Гаек завел речь о мальчиках, которых оставил в трактире под присмотром Якуба, и спросил Михала, не знает ли он мастера, который бы их взял.
- Это может быть любой ремесленник, не обязательно сапожник, - добавил он, - лишь бы человек был порядочный и добросердечный.