Мамины слова произвели на меня сильное впечатление. Но меня мучило любопытство: что пришелец из дальних стран сообщает папе под таким секретом? Из-за плотно закрытой двери я слышал шепот, бормотание, вздохи, наконец, приглушенные рыдания. Голос принадлежал папе, и казалось, что он еле сдерживает себя, чтобы не взорваться. Но с чего бы папе быть недовольным таким блистательным ученым посетителем? Что там происходит? Мама тоже, очевидно, заинтересовалась, поскольку голоса в кабинете звучали все громче. Уже не было сомнения в том, что там происходит спор, даже ссора. Неужели они так горячатся из-за строк Талмуда или толкования Закона? Мама подошла к двери и попыталась послушать. Потом спросила почти сердито:
- Почему твой отец так кричит?
Вдруг дверь распахнулась, и появился папа. Я никогда не видел его таким - растрепанным, красным и взволнованным, с каплями пота на лбу и смятением, негодованием, страхом в глазах. Его рыжая борода тряслась, пейсы, почти черные, шевелились.
- Дай мне денег, скорее! - кричал он, обращаясь к маме.
- Сколько?
- Сколько есть! Мама робко возразила:
- Но я не могу отдать последнее, что у нас есть!
- Прошу тебя, не заставляй меня ждать! Я не хочу, чтобы этот мерзавец оставался в моем доме хотя бы еще минуту! Я хочу скорее забыть о нем!
- Почему мерзавец?
- Дай мне денег, не то я уйду из дома! Его присутствие оскверняет…
У меня в глазах появились слезы. Мама, бледная, дрожащими руками шарила в ящике кухонного стола. Дверь была открыта, и я мог видеть "великого ученого". Он стоял посреди папиного кабинета и, пощипывая бороду, разглядывал керосиновую лампу. Папа вернулся к нему, чтобы продолжить спор. Потом дверь кабинета снова открылась, оттуда вышел посетитель. Он взглянул на маму и сказал на своем германизированном идише:
- До свидания.
Через минуту после его ухода папа ворвался на кухню с криком:
- Какое горе! Неслыханное горе! Этот человек - еретик, отвратительный отступник, наглый язычник, самонадеянный грешник! При такой учености - самый низкий из негодяев!
- Почему ты так кричишь? Чего он от тебя хотел? - не могла понять мама.
- Он предлагал продать мне вечную жизнь… - папин голос звучал неузнаваемо.
- Что?
- Нет, ты не ослышалась. Он предложил мне свою долю на том свете за сто рублей.
- Он сумасшедший?
- Нет, не сумасшедший. Просто совершенно неверующий! Элиша бен Авуя!
И папа, с трудом выговаривая слова, рассказал, какую сделку предлагал ему этот человек. По его заявлению, глубоко изучив Тору и другие священные книги, он приобрел огромную порцию вечной жизни, часть которой пришел продать. Папа объяснил ему, что у неверующего нет прав на вечную жизнь. Но посетитель процитировал Талмуд, доказывая, что благодаря учености вечная жизнь ему обеспечена и он может ею распорядиться по своему усмотрению. Сам он в загробную жизнь не верит и, поскольку ему нужны деньги, готов продать свое право на нее.
Мама с удивлением посмотрела на папу:
- И поэтому ты отдал ему наши последние несколько рублей?
- Мне надо было избавиться от него. Он грозился, что без денег не уйдет.
- Но как я теперь приготовлюсь к Субботе?
Папа не знал, что ответить. Он побежал к умывальнику, чтобы вымыть руки, очиститься от этого "мерзавца", и остался там стоять, свесив голову, смущенный, как будто его побили. Столько учености - и столько ереси! Такой знаток Священного Писания - и такой отступник! Исав продал свое первородство за чечевичную похлебку, а этот негодяй отказывался от вечной жизни взамен на несколько рублей.
- Конец света! Конец света! - шептал папа. - Сколько еще дней оставаться ему на земле? Он уже немолод…
Взглянув на меня, он добавил:
- Пусть это послужит тебе уроком!
Затем мы узнали, что этот ужасный человек посетил всех варшавских раввинов, ученых и влиятельных людей. Предлагая ту же грешную сделку каждому из них, он везде получал по меньшей мере несколько рублей. Этот попрошайка был психологом: вначале он добивался уважения своих жертв, затем внушал им отвращение к себе, вызывал у них гнев и страх, а в заключение требовал от них денег за то, чтобы он оставил их в покое. Говорили, что находились богатые дураки, которые давали ему до ста рублей. Таков был его промысел, с этим товаром он пробивал себе дорогу в мире.
ЗАВЕЩАНИЕ
К папе пришел человек с такой длинной бородой, какой я никогда больше не видел за всю свою жизнь. Огромная, густая, черная, как смоль, она сверкала так, что казалась пышной листвой дерева, доходила до колен, а потом разветвлялась на маленькие бороденки. На ее обладателе, высоком, плотном мужчине, были дорогие на вид пальто и шляпа, сапоги из козлиной кожи. Чтобы не натереть переносицу, очки в золотой оправе были подбиты ватой. Его окутывала аура самодовольства и хасидского благодушия.
Папа приветствовал незнакомца, предложил ему сесть, после чего спросил:
- Что скажете нам хорошего?
- Я хочу составить завещание, - заявил гость.
Я (который, разумеется, был тут же) испугался. Отец сначала не шевельнулся, а затем стал заикаться. К нему редко приходили с таким делом, и были это очень старые люди.
- Но вы похожи на человека в расцвете лет, - возразил он посетителю.
- Прежде всего, я не юноша. Кроме того, никто не знает, что с ним произойдет завтра, - внес ясность бородатый гость и процитировал стихи из Торы и Талмуда, доказывающие, что каждый должен быть всегда готов к смерти.
Произнося это, он зажег сигару, затем вынул коробочку и предложил папе понюшку табаку. Коробочка была необычная, из слоновой кости, украшенная резьбой, и напоминала сувенир, привезенный с курорта. Незнакомец снял пальто и остался в новехоньком сюртуке. Он вынул часы с золотой цепочкой, и я увидел, что у них три крышки, а на циферблате вместо цифр - еврейские буквы. Было ясно, что это человек богатый, что он хасидского происхождения, соблюдающий традиции.
- Какая у вас профессия? - спросил его папа прямо, без церемоний.
- У меня книжный магазин на Свентокшиской.
- Книги?
- Конечно, никакого еврейского просвещенства, упаси Бог. Книги для неевреев, польские, немецкие, русские, французские, на всех языках. Книг атеистов на идише, как и на иврите, в моем магазине нет.
- И вы знаете все эти языки?
- Мне часто приходится беседовать со знаменитыми людьми, профессорами. Если нужна польская или латинская книга, они обращаются ко мне, и я указываю им, где искать. Меня знают во всей Польше. Мне пишут профессора из Кракова. У меня репутация во всем мире. Я то, что называется библиограф.
- Ну, раз это не для евреев… - произнес папа.
Через некоторое время бородатый стал диктовать папе наводившее ужас завещание. В нем предписывалось, какие молитвы читать, когда он испустит дух, как переносить тело покойного, какие псалмы петь тем, кто будет сидеть у него перед похоронами, как совершить погребение. Он хорошо изучил завещания известных раввинов и, если отец говорил, что какой-то пункт не соответствует Закону, ссылался на одно из этих завещаний. Посетитель знал обычаи не хуже папы. Когда мелким папиным почерком был покрыт большой лист, он медленно и с явным удовольствием прочел все и приписал: "Таковы слова опочившего". Свою подпись он снабдил красивыми завитушками.
Уплатив три рубля за работу, посетитель сделал признание папе. Хотя выглядит он неплохо, легкие у него не в порядке, и врачи говорят, что жить ему осталось недолго. Странно, что он установил в завещании только религиозные церемонии: как молиться, как раздавать милостыню, какие тексты цитировать, как отмечать его йорцайт. О мирском - ни слова. Видимо, оно нашло отражение в завещании, составленном нотариусом.
Когда с делом было покончено, гость послал меня купить ему половину пирога и пинту кипяченого молока. Вымыв руки, он произнес благословение над едой, а поев - благодарственную молитву. Потом снова закурил сигару, выпуская кольца дыма, и посмотрел на меня.
- Учишься?
- Да.
- Что ты учишь?
- Бава Кама.
Он стал задавать мне вопросы по этому трактату Талмуда и в знак одобрения ущипнул меня за щеку. Пальцы его были мягкие и теплые, но я испытал чувство, будто ко мне прикоснулся мертвец. Он дал мне монетку и предостерег:
- Смотри, не попади в беду.
Три рубля были весьма уместной добавкой к скудному бюджету нашей семьи, но после ухода посетителя в доме наступило неловкое молчание. Этот человек так точно устанавливал, как шить ему саван, как омыть тело… Он уже купил участок на кладбище, заказал надгробие. Уточнил до последней детали, как нести гроб, как уложить его руки, ноги, голову. Все это переходило границы разумного. Мне казалось, что он болезненно наслаждается мрачными подробностями. В то же время пирог, который я ему принес, он ел с завидным аппетитом, извлекал из бороды крошки и проглатывал их. Отправляя меня за покупками, он наказал мне удостовериться, есть ли на молоке пенка.