ГРИБУЙЛЬ, с простоватым видом . – Наверняка, мадмуазель, наверняка там были птицы. Зачем нужна клетка без птиц?
ЭМИЛИ, оглядываясь вокруг . – Где же они? Я их не вижу.
ГРИБУЙЛЬ. – Не беспокойтесь, мадмуазель, они недалеко.
ЭМИЛИ. – Я очень хотела бы на них посмотреть; вы можете их мне принести, Грибуйль?
ГРИБУЙЛЬ. – С этим надо немного подождать, мадмуазель. Птица же не человек: это такое же животное, как и другие. Как бы я их ни звал, как бы ни объяснял, что мадмуазель желает с ними познакомиться, им все равно. Вы же понимаете, мадмуазель, тут нет злого умысла с моей стороны, я готов на все, чтобы доставить удовольствие мадмуазель, но передать разум животным я не в силах.
ЭМИЛИ, с насмешливой улыбкой . – Нет, нет, об этом я не прошу. Берегите свой разум для себя, Грибуйль; и неплохо бы даже его получше устроить; я ничего не понимаю в том, что вы говорите, и никак не могу узнать, где птички, которых мне послала кузина Люси?
ГРИБУЙЛЬ. – Они гуляют, мадмуазель; они очень устали сидеть в клетке и отправились на прогулку. Это и понятно: бедняжкам надоело, в конце концов, вечно находиться взаперти.
ЭМИЛИ, удрученная . – Так это вы их выпустили?
ГРИБУЙЛЬ. – Конечно, мадмуазель: кто сжалится над бедными крошечными невинными созданиями, как не я? Я выпустил их; но они скоро вернутся, потому что я запер садовую калитку, и все отлично устроится так, что им придется вернуться, когда увидят, что все закрыто.
ЭМИЛИ, нетерпеливо . – Да вы стали еще глупее, чем раньше, бедный Грибуйль. Вы только и делаете, что глупости! Никому бы в голову не пришло выпустить канареек!
ГРИБУЙЛЬ, с возрастающим раздражением . – Но говорю же вам, мадмуазель, что я запер калитку. Я сделал, что смог. Что вы хотите, чтобы я сделал? что мне было – полететь за ними? Что у меня, крылья есть? Я, что ли, виноват, что эти животные лишены здравого смысла, раз не соображают, что должны вернуться? Все это, знаете, просто злобная выходка с их стороны. Они знают, что мне попадет. Может быть, им бы дороже обошлось вернуться, прежде чем вы увидели пустую клетку! Вечно одно и то же: все против меня; я не могу больше это выносить. Даже попугай с канарейками, и те устраивают заговоры, чтобы мне влетело!
И бедный Грибуйль кидается на стул, падает грудью на стол и, закрыв лицо руками, заходится рыданиями. Эмили, удивленная словами и слезами Грибуйля, подходит и берет его за руку.
ЭМИЛИ. – Ну не надо, мой бедный Грибуйль! Не стоит огорчаться из-за таких мелочей.
ГРИБУЙЛЬ, рыдая . – Ничего себе мелочь! Мадмуазель называет это мелочью! Все, что я делаю, оборачивается против меня. Я только и слышу от всех: "Грибуйль дурак! Господи, какой он дурак!" От всех, вплоть до моей собственной сестры; лучший, единственный друг – и она говорит то же самое. И мадмуазель считает, что все это можно терпеть! а еще и животные меня оскорбляют! И что за животные! Попугай и канарейки! Нет, нет, я больше не могу, я застрелюсь или умру; я слишком страдаю, я уже не понимаю, что говорить, как поступать; я чувствую, что теряю рассудок!..
Грибуйль вскочил и принялся бегать по комнате, в крайнем отчаянии он пинал мебель, бился о стены, стучал кулаком по голове, рвал волосы. Эмили помчалась за Каролиной.
XIII. Клетка
Оставшись один, Грибуйль снова рухнул на стул.
Каролина, предупрежденная Эмили, осторожно входит в комнату, видит неподвижного Грибуйля, бесшумно приближается к нему и хочет взять его за руку. Грибуйль подпрыгивает на стуле, Каролина вскрикивает.
ГРИБУЙЛЬ. – Ну что? И ты тоже думаешь, что я сержусь на тебя? И ты считаешь меня злым и неблагодарным? Хочешь меня бранить, как все прочие?
КАРОЛИНА, нежно . – Нет, мой бедный братец; нет… Ты хорошо знаешь, что я тебя люблю. Если я тебя и браню иногда, то это же для твоего блага…
ГРИБУЙЛЬ, в отчаянии . – Мое благо, мое благо! Я охотно сбежал бы куда подальше от такого блага! Я не хочу, чтобы меня без конца бранили. Это надоедает, бесит, я начинаю терять рассудок!
КАРОЛИНА. – Послушай, братец, – вот помнишь, как ты разбил зеркало метлой?
ГРИБУЙЛЬ. – Да. И что?
КАРОЛИНА. – А то, что ты больше этого не делал, потому что стал внимательным.
ГРИБУЙЛЬ. – Отлично помню, ты меня так сильно побранила, что я потом плакал и даже не позавтракал. Только одну лепешку и хотелось съесть… Я много раз об этом пожалел, да.
КАРОЛИНА. – О твоей неловкости?
ГРИБУЙЛЬ. – Нет, о лепешке.
КАРОЛИНА, улыбаясь . – А!.. Ну все равно: ты больше ничего не задевал метлой, потому что я тебя побранила.
ГРИБУЙЛЬ. – Правда, это принесло мне пользу.
КАРОЛИНА. – Ну вот видишь, мой бедный Грибуйль: так что надо не злиться или огорчаться, когда тебя бранят, а стараться не повторять ошибок, чтобы тебя больше не бранили.
ГРИБУЙЛЬ. – А ведь ты верно говоришь. Слушай, дай я тебя поцелую. Ты такая разумная, так умеешь все объяснить, что мне и сердиться не на что. Даже если скажешь: "Грибуйль, ты скотина; Грибуйль, ты дурак; Грибуйль, ты животное…", я и то не разозлюсь; честное слово, не рассержусь на тебя. Что-то мне подсказывает: "Грибуйль, сестра тебя любит, пусть говорит что хочет".
КАРОЛИНА, грустно и нежно . – Да, Грибуйль, я люблю тебя и я единственная, кто тебя любит. Я пообещала матушке о тебе заботиться, заступаться за тебя, любить тебя так, как она нас любила. Я сдержала обещание, Грибуйль, взяла тебя с собой на службу и не останусь здесь, если тебя прогонят… Но что тогда будет с нами? Вот почему, мой бедный братик, ты огорчаешь меня, когда поступаешь нехорошо. Я все время дрожу, что хозяева рассердятся и уволят тебя и тебе придется страдать от голода и холода.
ГРИБУЙЛЬ, растроганно . – Милая Каролина! Я сделаю все, что в моих силах, уверяю тебя. Но видишь ли, когда все без конца говорят, что я идиот, меня это так волнует, что я и вправду перестаю соображать, что делаю, особенно когда этот проклятый Жако принимается меня оскорблять.
КАРОЛИНА. – Ах, мой бедный Грибуйль, просто делай свою работу и ни о чем больше не думай. Подметай, вытирай пыль, натирай полы, наводи чистоту; но зачем тебе надо было выпускать птиц? Зачем ты их трогал?
ГРИБУЙЛЬ. – Только из жалости, уверяю тебя; мне стало так жалко этих бедных маленьких животных! Представь, если бы нас вот так заперли в клетке… да еще таких маленьких!
КАРОЛИНА. – Они привыкли жить взаперти; им иначе и не надо. Они ведь не то, что мы.
ГРИБУЙЛЬ. – Да, верно… они не то, что мы… Вот я, например: подумаю, порассуждаю, да и скажу себе: "Я бы никогда так не поступил; я бы не позволил, чтобы Грибуйля бранили; я бы вернулся, как только увидел садовую калитку…" Ты знаешь, ведь я запер калитку, чтобы они не могли ее открыть. Это все-таки не так уж глупо придумано.
Входит г-жа Дельмис с Эмили.
– Грибуйль! – произносит она разъяренным голосом.
ГРИБУЙЛЬ, кротко . – Вот он я, сударыня.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Зачем вы напугали Эмили своими воплями? Зачем вы открыли клетку? Как вы посмели дать канарейкам улететь? Почему вы смотрите на меня, как тупое животное, и молчите?
ГРИБУЙЛЬ, любезно . – О, сударыня!.. я никогда не позволил бы себе смотреть на мадам, как животное! Я слишком уважаю мадам. Ведь мадам-то уж точно не животное, и мне так приятно это подтвердить.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Что он такое болтает? Каролина, что он хочет сказать?
КАРОЛИНА, в замешательстве. – Прошу вас, сударыня, будьте снисходительны. Он неправильно понял ваши слова… Он очень огорчен, что напугал мадмуазель. Мадмуазель показалось, что он сердится, а он просто расстроился, что птицы улетели… Он слишком хорошо сознает почтение, с которым он должен обращаться к хозяевам, чтобы позволить себе…
ГРИБУЙЛЬ, вмешиваясь . – Конечно, я слишком хорошо сознаю почтение, с которым я должен обращаться к хозяевам, чтобы позволить себе…
КАРОЛИНА, тихо . – Замолчи, ты все испортишь.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ну допустим! Но канарейки все-таки улетели.
ГРИБУЙЛЬ, с довольным видом . – Прошу прощения, сударыня, но они скоро вернутся: я запер калитку.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Калитку! Да что им за дело, открыта она или заперта?
ГРИБУЙЛЬ. – Мадам забывает, что у канарейки сил не больше, чем у мухи, и как бы они вдвоем ни старались открыть калитку, им это не удастся.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с гневом . – Да они перелетят ее, идиот! Каролина, по правде говоря, ваш брат чересчур глуп! Мое терпение исчерпано. Избавьте меня от этого типа: он невыносим.
КАРОЛИНА. – Как только мадам соблаговолит дать расчет, я сразу уйду, при всем моем нежелании покинуть ваш дом.
Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Что вы, я не хочу вас увольнять, я слишком ценю вашу службу, чтобы расстаться с вами; но Грибуйля я уволю.
КАРОЛИНА. – Хорошо, сударыня, но с ним уйду и я. Я пообещала умирающей матери никогда не оставлять брата. Поступая на службу к мадам, я надеялась, что она смогла бы смириться с его… его наивностями. Коль скоро мадам от них устала, мой долг – сопровождать брата. Бедный мальчик! что стало бы с ним без меня?