Пошло все наше несчастье с переписи, знаете, той. что была в пятьдесят девятом году. До этого времени жили мы с паном в добром согласии. Он нас трогать боялся, тогда, знаете, еще страх был среди панов, мазурскую резню помнили. А нам трогать его и надобности не было: пастбище у нас было, в лесу мы рубили, как и отцы наши, с давних пор, и всегда мы считали, что лес этот общественный, даже общественного лесничего держали. А тут бах - перепись. Знаете, народ темный, не знает, что к чему, испугался. Наш мужик-то все боится, чтобы податей не повысили. Так и тогда: переписывать будут не только людей, но и скот! Дело тут неспроста.
А тут как раз в воскресенье, только кончилась служба божия, люди, как всегда, вышли из церкви, собрались на берегу реки совет держать. Там и войт приказы какие-то оглашает, а другие о страде беседуют. А тут пан. "Так, мол, и так, господа крестьяне, дело важное, перепись. Я вам приятель, я теперь такой же мужик, как и вы. Знаете, император всех нас уравнял, нынче нет уже панов…" Ну, попросту говоря, начал он нас дурить. Мы и рты пораскрывали - ведь впервые слышим от нашего пана человеческое слово! "Так и так, - продолжает он дальше, - перепись важное дело. Кому угодно, прошу зайти ко мне, должен сказать кое-что важное: как вам следует держаться во время переписи". И пошел он прямо к себе во двор. А мы все, сколько нас было, толпою за ним. Вошли на панский двор. Стал он на крыльце, окинул взглядом людей, а потом вызвал несколько человек постарше к себе и пошел с ними в комнату. Стоим мы, дожидаемся. Возвращаются наши старики.
- Ну, ну, что пан говорил, что за дело?
А старики наши головами седыми качают и всё бормочут:
- Так-то так, оно-то правильно! - А потом к нам: - Идем в село, чего тут шум на папском дворе подняли? Место вам тут для сходки?
Пошли мы.
- Знаете, люди добрые, почтенное общество, - заговорили наши старики, когда мы снова расположились на берегу, - завтра должна приехать к нам перепись. Так вот пан наш, дай ему бог здоровья, просил нас предостеречь общество. Обратите внимание, говорит, на скот! Они переписывают скот, а потом наложат на нас по рынскому налога на каждую голову. А если скажете, что пасете в лесу, то будете и за лес двойной налог платить: раз за лес, а другой раз за то, что пасете. И вот советует пан сделать так: перво-наперво не говорить, что пасем в лесу, спрятать на день часть скота в лесу, а во время переписи показывать скота меньше, чем имеем. Так, говорит, делают и по другим селам. А лес, говорит, как был ваш, так и останется, ведь перепись землями не занимается.
Посоветовались, посоветовались и решили послушать пана. Вот ведь дураки! И у кого было пять голов скота, он - три в лес, а две для показу оставляет; у кого десять голов - семь в лес, а трех оставляет. Целое стадо коров со всего села загнали в лес, в дебри да заросли непроходимые, и ждем спокойно переписи. Так тяжело человеку приходится с этими податями, а тут еще пан напугал нас новой будто бы прибавкой, что мы и не колебались попросту обмануть эту перепись, чтобы только как-нибудь да уйти от беды.
На другой день рано, так около обеда, уже перепись в селе. Переписывают. Ну, мы все держимся, как нам посоветовали, показываем как можно меньше скота, отказываемся от того, что пасем в лесу, да еще радуемся, что так гладко идет дело. Но дошла перепись подконец и до пана. Кое-кто из люден пошел из любопытства вместе с ней. Вскоре прибегают в село, запыхавшись, испуганные…
- Что мы наделали! - кричат. - Тут что-то не так, тут дело плохо! Не толкнул ли нас пан на какую погибель? Он записал не только весь свой скот, но и наш, что в лесу спрятан, и комиссия поехала туда!
Мы остолбенели, услыхав о таком странном деле. Собрались тотчас все вместе и побежали в лес. Комиссии уже не было. Спрашиваем у пастухов.
- Были, - говорят, - паны и наш помещик, что-то писали, считали скот, но нас ни о чем не спрашивали.
Мы в село; говорят нам, что комиссия уже выехала со двора окольной дорогой. Двинулись мы за ней, догнали в другом селе. Так, мол, и так, рассказываем, - паны наш скот в лесу считали…
- Как он может быть ваш, если вы сами говорили, что больше скота у вас нет и в лесу вы не пасете?
- Правда, мы-то говорили, но это нам пан посоветовал.
- Так что же вы теперь хотите? Чтоб мы вторую перепись у вас проводили, что ли? До свиданья! Что сами натворили, то и получите. Что написано, то пропало. Впрочем, нет, вы можете подать жалобу, но говорим вам наперед, что жалоба вам не поможет, а только сами еще под суд попадете за то. что обманывали имперскую комиссию.
С тем мы и вернулись.
- Пропало, - сказали мы. - посмотрим, что из этого выйдет.
Ждем год, другой - нет ничего. Пан опять по-хорошему с нами, только если когда напомнишь про перепись, то усмехнется и скажет:
- Э, да что там, шутка, да и все!
Только на третий год слышим - какая-то комиссия едет в село, пастбище межевать.
"Черти тебя принесли! - думаем мы себе. - Это что еще, зачем, по какому поводу? Пастбище наше спокон веку, зачем его межевать?" Правда, мы в последние годы один кусок поделили между крестьянами и вспахали. Думаем себе: может, приехали вымерить, сколько мы запахали, а сколько еще осталось. А комиссия прямо к пану во двор. Пообедали, а затем на пастбище. Разложили планы, пан сам с ними ходит и показывает: отсюда тянется и до сих пор, а это они запахали.
Подошли мы к той комиссии, кланяемся издали, потом подошли поближе, опять кланяемся, а комиссия и не смотрит. Затем войт набрался смелости и говорит:
- Это, извините, наше пастбище, с самого начала, зачем вы его меряете и ставите вехи?
- А ты кто такой? - спрашивают паны.
- Я войт общественный.
- Ну и хорошо, - отвечают они, а сами свое продолжают.
Отметили вехами вспаханный кусок" а остаток опять-таки особо. Мы уже с войтом за ними ходим да поглядываем, но что они говорят, не понимаем - по-немецки лопочут. Потом кончили и садятся в бричку. Войт за ними, не отступает и все допытывается. Тогда один из панов встает в бричке и обращается к нам:
- Вы, люди, видели, как комиссия мерила пастбище?
- Да, видели, - говорим.
- И видели, как вехи ставила? - И это видели.
- И знаете, что вон там, - он показал на запаханную полосу. - это ваше, общественное, а вот это - панское?
- А, что, как? - вскрикнули мы все, как ошпаренные, и - к комиссии. Комиссия бежать.
На другой день гонят наши пастухи скотину на пастбище, а там панские слуги:
- Марш отсюда, это панское пастбище, не смей и ногой ступить сюда!
Пастухи завернули скот, гонят в лес, а там панские лесники и гайдуки:
- Марш отсюда, лес панский, не смей и за ров ногой ступить!
Пастухи, само собой, дети, в слезы, гонят скот назад домой. Крик, шум в селе такой поднялся, точно кто все село с четырех сторон поджег.
Что тут делать? Бабы кричат:
- Мы с ухватами пойдем и панским слугам головы поразбиваем!
Но мужья, кто постарше, кое-как их утихомирили и тотчас выбрали с десяток человек, чтобы ехали они в самый Львов, к адвокату, посоветоваться. Выбрали и меня. Поехали мы, нашли адвоката, украинца, заслуженного, говорят, и честного. Пришли к нему, рассказываем: так, мол, и так.
- Что ж, - говорит, - начнем процесс. Раздобудьте свидетелей, документы, денег, а тем временем сидите себе спокойно, ибо всякое сопротивление только повредит делу.
- Но, пан, милый ты наш, - говорим мы, - как нам тут сидеть спокойно, если некуда скотину выгнать? А без корму скотина и вовсе пропадет!
- А что ж, - говорит адвокат, - могу я вам посоветовать? Если выиграем процесс, должен будет пан возместить вам все убытки, а теперь изворачивайтесь, как можете.
С тем мы и ушли. Начался процесс. Сколько мы денег на него ухлопали, бог один ведает. Я одному только адвокату да на гербовые марки что-то больше семисот рынских отсчитал. Общество тянулось из последнего, хоть и нелегко ему приходилось. Ведь лес-то и пастбище в панских руках остались, и мы должны были большую часть скота продать тотчас почти задаром, потому что нечем было кормить. А остальной скот толкался, да и сейчас толчется то на гусином лужку, то на поле, что под паром лежит, то на огородах. Сады наши из-за этого попортились, пасеки повывелись, а скотинка ходит одна кожа да кости.
Семь лет тянулся наш процесс, и было так, будто кто семь лет подряд жилы тянул из общества. Совсем обеднели мы за это время, но к пану ни-ни, упорствовали. Пан тоже. Уж в каких мы судах, в каких инстанциях не побывали! И в округе, и в губернии, и в министерстве, и бог знает где. В одном месте проиграем - кассацию подаем; в другом выиграем - пан подает кассацию, а конца все нет да нет. Ну, наконец - слава тебе, господи! - дождались мы: приходит судебный пристав, приносит нам резолюцию из самой высшей министерии. Так, мол, и так, чтоб порешить спор между обществом и панским двором, назначается губернская комиссия, которая на спорном месте все и рассмотрит, документы проверит, выслушает свидетелей и вынесет окончательное решение. И должны обе стороны в назначенный день явиться на спорное место со всеми своими доказательствами. Решение этой комиссии апелляции не подлежит и будет приведено в исполнение. Ну, слава тебе, господи, подумали мы себе. Теперь уж наверняка наша правда будет, если комиссия будет судить на месте. Тут каждый сможет сказать все, что знает, каждого выслушают, а в таком случае должны же будут признать, что правда на нашей стороне.