II
Вошли в сени, где было совсем темно и страшно несло прошлогодней гнилой капустой.
- Видишь там? - сказал Грыцю один мальчик, показывая в темный угол.
- Визу, - сказал с дрожью Грыць, хотя совсем ничего не видел.
- Там яма, - сказал мальчик.
- Яма! - повторил Грыць.
- Если будешь плохо учиться, учитель посадит тебя в эту яму, и придется тебе сидеть целую ночь.
- Не хоцу! - закричал Грыць.
Тем временем другой мальчик шепнул что-то первому мальчику, оба засмеялись, а затем первый, нащупав дверь школы, сказал Грыцю:
- Постучи-ка в дверь. Живо!
- Зацем? - спросил Грыць.
- Надо! Так полагается, если кто в первый раз приходит.
В школе стоял шум, точно в улье, но когда Грыць застучал кулаками в дверь, стало тихо. Ребята тихонько отворили дверь и втолкнули Грыця в комнату. В то же мгновение захлестали крепкие березовые розги по его спине. Грыць очень перепугался и поднял крик.
- Тише, дурак! - кричали на него озорники-ребята, которые, услышав стук, спрятались за дверью и устроили Грыцю такой сюрприз.
- Ой-ой-ой-ой! - кричал Грыць.
Ребята испугались, как бы не услышал учитель, и начали унимать Грыця.
- Тише, дурак, это так надо! Кто в дверь стучит, тому надо по спине постучать. Ты этого не знал?
- Не-е-е зна-а-л! - всхлипнул Грыць.
- Почему не знал?
- Да я-а-а пе-е-лвый ла-а-з в сколе.
- Первый раз, а!.. - вскричали ребята, как бы удивленные тем, как можно первый раз быть в школе.
- О, тогда надо тебя угостить! - сказал один, подскочил к доске, взял из ящичка изрядный кусок мела и подал Грышо.
- На, дурак, ешь, да живо!
Все молчали и выжидательно глядели на Грыця, которым вертел в руках мел, а затем медленно положил его в рот.
- Ешь, глупый, да живо! - напоминали ребята, а сами задыхались от смеха.
Грыць принялся хрустеть и насилу съел мел. Хохот в школе раздался такой, что стекла зазвенели.
- Цего смеетесь? - спросил удивленный Грыць.
- Ничего, ничего. Может, хочешь еще?
- Нет, не хоцу. А сто это такое?
- Так ты не знаешь? Вот глупый! Да это иерусалим такой, это очень вкусно.
- Ой, не оцень вкусно, - сказал Грыць.
- Потому что ты еще не раскусил. Это всякий должен есть, кто в первый раз приходит в школу.
В эту минуту вошел учитель. Ребята, точно вспугнутые воробьи, бросились к партам, только Грыць остался со слезами на глазах и с губами, белыми от мела. Учитель грозно приблизился к нему.
- Как зовут? - крикнул он.
- Глыць.
- Что за Грыць? Ага, ты новый. Почему за партой не сидишь? Чего плачешь? Чем измазался? А?
- Да я ел елусалим.
- Что? Какой Иерусалим? - допытывался учитель. Ребята снова просто задыхались от смеха.
- Да давали лебята.
- Какие ребята?
Грыць обвел взглядом комнату, но не смог никого узнать.
- Ну, ну! Иди садись и учись хорошо, а Иерусалима больше не ешь, не то бит будешь!
III
Началось ученье. Учитель что-то говорил, показывал какие-то дощечки, на которых были нарисованы какие-то крючки и столбики; ребята время от времени что-то кричали, когда учитель показывал какую-нибудь новую дощечку, а Грыць ничего не понимал. Он даже не обращал внимания на учителя - уж очень смешными казались ему ребята, сидевшие вокруг него. Один ковырял пальцем в носу, другой сзади то и дело старался воткнуть небольшой стебелек Грышо в ухо, третий долгое время трудился весьма усердно, выдергивая из своего старого кафтана заплаты, нитки и бахромки; уж их перед ним на нижней доске парты лежал целый ворох, а он все еще дергал да щипал изо всех сил.
- Зацем ты это? - спросил Грыць.
- Буду дома с бовщом есть, - ответил шепеляво мальчик, и Грыць долго раздумывал, не обманул ли его этот мальчик.
- Да ты, парень, совсем не слушаешь! - крикнул на него учитель и дернул за ухо так, что у Грыця даже слезы невольно выступили на глазах и он так перепугался, что долгое время не только не мог слушать, но совсем ничего не помнил.
Когда он наконец пришел в себя, ребята уже начали читать склады на подвижных табличках, которые раскладывал и складывал учитель. Они неутомимо по сто раз певучими голосами повторяли: "а-ба-ба-га-ла-ма-га". Грыцю, неизвестно почему, очень это понравилось, и он начал своим пискливым голосом кричать: "а баба галамага". Учитель уже готов был признать его очень внимательным и способным мальчиком и, желая получше убедиться в этом, переставил буквы. Не ожиданно он выставил перед учениками буквы "баба", но Грыць, глядя не на них, а только на учителя, тонким, певучим голосом крикнул: "Галамага!" Все захохотали, не исключая и самого учителя, но Грыць, удивленный, оглянулся и снова громко сказал своему соседу: "По цему не клицис галамага?" Только тогда бедняга опомнился, когда учитель огрел его за понятливость розгой по спине.
- Ну, чему же тебя там в школе научили? - спросил отец, когда Грыць в полдень вернулся домой.
- Мы уцились "а баба галамага", - ответил Грыць. - А ты знал? - спросил отец, не вдаваясь в то, что это за такая удивительная наука.
- Да уз знал, - ответил Грыць.
- Ну, так старайся! - похвалил огец. Когда здесь, в селе, научишься, то пойдешь в город, в большую школу, а потом будешь попом. Жена, дай-ка ему поесть.
- Ну! - ответил Грыць.
IV
Прошел ровно год с того важного дня. Блестящие надежды отца на будущность Грыця давно рассеялись. Учитель прямо сказал ему, что Грыць "дурак набитый", что он лучше сделает, если возьмет его домой и снова заставит гусей пасти. И в самом деле, после года школьной науки Грыць возвращался домой таким же умным, каким был год назад. Правда, "а баба галамага" он твердо выучил наизусть, и не раз даже во сне с уст его слетало это странное слово, составлявшее как бы первый порог всяческой мудрости, который ему не суждено было переступить. Но далее этого слова Грыць в науке не пошел. Буквы как-то смешивались у него перед глазами, и он никогда не мог узнать их в лицо, которая из них "ш", а которая "т", которая "люди", а которая "мыслете". О чтении нечего и говорить. Была ли причиной тому его непонятливость, или скверное преподавание учителя, неизвестно; достоверно лишь то, что, кроме Грыця, таких "набитых дураков" среди учеников в том году было восемнадцать из тридцати и все они в течение учебного года тешили себя блестящей надеждой, как это будет хорошо, когда они избавится от ежедневных розог, затрещин, тумаков, ударов по ладони и подзатыльников, и как покажутся снова в полном блеске на пастбище.
Но уж кто-кто, а Грыць безусловно больше всех и чаше всех думал об этом. Проклятый букварь, который он за год трудов над научными вопросами истрепал и изорвал в клочья, проклятое "а баба галамага" и проклятые учительские придирки и "поощрения" к науке так надоели ему, что он даже исхудал и побледнел и ходил все время как во сне. Наконец сжалился бог и послал июль месяц, и сжалился отец и сказал однажды утром:
- Грыць!
- А! - сказал Грыць.
- С нынешнего дня ты не пойдешь в школу.
- Ну! - сказал Грыць.
- Сними сапоги, шляпу и ремень, надо спрятать их для воскресного дня, а ты подпояшься лычком, надень старую шапку да гони гусей пасти.
- Ну! - сказал радостно Грыць.
V
Гуси, конечно, глупые гуси, и в этот раз не знали о радостной перемене, ожидавшей их. В течение всего года школьной науки Грыця их пас маленький соседский мальчик Лучка, который обычно только тем и занимался на пастбище, что копал ямки, лепил куличи из грязи и играл в песке. О гусях он совсем не заботился, и они ходили без присмотра. Не раз им случалось забредать в хлеба, и тогда от пострадавшего приходилось им вытерпеть много проклятий и даже побоев. Кроме того, несчастье несколько раз в этом году зловещим крылом пролетело над стадом. Пять молодых гусей и десять гусынь хозяйка продала в городе; трудно было остальным разлучаться с ними. Старую серую гусыню убил хворостиной за потраву сосед и с варварским бессердечием привязал бездыханный труп за лапу к той же хворостине, протащил его так через все пастбище, а затем бросил хозяину на загон. А одного молодого гуся, красу и надежду стада, убил ястреб, когда тот однажды отбился от своей родни. Несмотря на все эти тяжкие и безвозвратные потери, стадо в этом году было больше, чем в прошлом. Благодаря белому гусаку и серо-желтой гусыне да двум-трем ее дочкам в стаде в этом году было больше сорока гусей.
Когда Грыць появился среди них с прутом, знаком своей наместнической власти, сразу все глаза обратились к нему и послышалось лишь постепенно замершее изумленное шипение. Но ни белый гусак, ни серо-желтая гусыня не забыли еще своего прежнего доброго пастыря и быстро вспомнили его.
С громким криком радости, хлопая крыльями, они бросились к нему.
- Где-где-где-где? - стрекотала серо-желтая гусыня.
- Да ведь в школе был, - ответил гордо Грыць.
- Ох! ох! ох! - удивлялся белый гусак.
- Не веришь, дурак? - крикнул на него Грыць и огрел его прутом.
- А сьто-сьто-сьто? А сьто-сьто-сьто-сьто? - лопотали, собираясь вокруг него, остальные гуси.
"Значит, чему я научился", сформулировал их вопрос Грыць.
- Сьто-сьто-сьто? - лопотали гуси.
- А баба галамага! - ответил Грыць.
Снова изумленное шипение, точно ни одна из этих сорока гусиных голов не могла понять такой глубокой премудрости. Грыць стоял гордый и недосягаемый.
Наконец белый гусак обрел дар слова.