Мы шли молча, напряженно вглядываясь в темноту. К счастью, никого не встретили, как и прежде, в этот поздний час редко кто выйдет из дому. У первых домиков свернули с дорога. Теперь следовало быть осторожными, чтобы не навлечь на себя собак. Миновали полуразрушенный двор Моллы-Байрама. Поблизости, у старого тутовника - мазанка моего деда. От нее сохранились одни стены. Деревья высятся над арыком, как и много лет назад.
Наконец мы приблизились к двору дяди Амана. Вот мазанка, две юрты. Огня нигде не видать.
Калитка в невысокой ограде оказалась на запоре. Видно, не миновать встречи с дядей Аманом - встречи, которая сейчас едва ли кстати. Но делать нечего, если потребуется, припугнем, чтоб молчал.
Я стукнул в калитку раз, другой. Ни звука в ответ. Перелезть через ограду? Нагоним страху на людей, нельзя… Шепотом я велел Ишбаю отойти подальше, убедиться, что никого вокруг нет. А сам застучал уже изо всех сил. Минуту спустя послышались шаркающие шаги, испуганный женский голос:
- Кто? Кого нужно в такой поздний час?
Мама!
- Откройте, - негромко проговорил я. - Мы не причиним вреда.
- Вах! - отомкнув щеколду, мать так и отпрянула, обеими руками зажала рот. - Это… это ты? Нобат-джан, милый…
Больше она не смогла говорить - обвила мою шею руками, прижалась к груди. Оказалось, я перерос маму на целых две головы. Слезы радости душили ее.
- Мама, успокойся, - я гладил ее по голове. - Видишь, пришел, жив-здоров… Пошли в дом, все расскажу. Не ждала, наверное?
- Ох, и думать боялась! Ведь ни одной весточки, как ушел ты строить дорогу для огненной арбы. Ничего! Сердцем-то я верила, что придешь, живей… Ну, а сегодня с утра - дергается да дергается у меня веко. Не возьму в толк, с кем же это встреча? И на тебе!
- Ни разу, значит, не слыхали обо мне с тех самых пор? - я про себя подивился: выходит, тогда, еще до войны, не известил моих родных знакомый Александра Осиповича и не исполнил своего обещания Сапар, которого мы в Бухаре освободили из зиндана.
- Нет, сынок. Думали, нет тебя в живых. Только я в это не хотела верить… Вах, радость-то какая! Ну, пойдем же, пойдем! - она потянула меня за рукав. Я тихонько окликнул Ишбая. Он подошел, поздоровался с моей матерью. Втроем отправились в кибитку.
Пока мы с Ишбаем разувались у порога, мать принесла хворосту, разожгла очаг, поставила тунче с водой. Я огляделся. Наша кибитка такая же, какой была раньше. В стороне, у стены, кто-то спал, завернувшись в лохмотья. Мальчик, вроде. Он зашевелился, засопел, когда мы вошли, и продолжал спать.
- Байрам, дяди Амана младший сынок, - пояснила мать. - Уже после твоего ухода родился.
- А дядя Аман?
- Ох, ты ведь не знаешь! Умер он… Тогда же, года не прошло. Мор стоял в ауле и других местах. Умер, недолго и болел. Теперь здесь хозяин Меред, брат его жены. Он из Бурдалыка, батрачил там, семьи не имел. Хороший человек. Позвать его?
- Погоди. Скажи, что с…
- Донди? Жива. Не волнуйся, сынок… Столько лет миновало, а девушка все одна. Тебя дожидается. В то время вон сколько тут перевидали сватов… А она будто отрезала: ни за кого, дескать, не пойду, жив Нобат или нет. Отец и угрозами, и лаской - хоть бы что. Ну, отступились наконец. А его не стало, она сама себе хозяйка. Да сейчас позову ее.
- Может не стоит? Время позднее…
- Не беда. Вот ведь наградил всевышний!
Накинув платок, она убежала. Ишбай молча осматривал наше убогое жилище.
- Невесту мою увидишь, - сказал я ему.
- Понятно. Счастливый ты человек.
Мать вернулась минуты две спустя, со счастливой улыбкой на морщинистом лице:
- Сейчас придет. Бедняжка от радости едва ума не лишилась…
У меня заколотилось сердце, я сам не понимал, что со мной. Радостно мне или тревожно? Какая она стала, моя Донди? Наступила та минута, к которой вели дороги длиной в восемь лет.
- Мама, ну-ка расскажи, что тут у вас. Слыхали про новость, что эмира прогнали? Кто верховодит?
- Ох, сынок… Много ли я вижу да знаю? Вот Меред-ага, тот дошлый, он тебе порасскажет. Еще бы, слыхали мы, большевики свергли эмира, и у нас бекча удрал со своими джигитами невесть куда. Но появились новые воротилы. Баба-мерген из Бурдалыка, слышал про такого? Стражником старшим был у тамошнего бека. Он всю власть к рукам прибрал, джигитов у него до пяти сотен. Головорезы… С ними и Курбан, Дурды-бая сынок. Нос задирает - не подступись! Эмир, говорит, вернется, а до его возвращения налоги я буду собирать. Зиндан, в котором ты сидел, взял под свою охрану. Узники-то разбежались, как власть переменилась… Так он, Курбан, грозится: кто против меня - засажу в колодку и все тут!
Зиндан! До конца жизни буду помнить твой запах, тяжесть колодки, в которую закованы ноги. А теперь, значит, Курбан верховодит, спесивый байский сыпок? Все правильно: богатые почуяли, что конец приходит их владычеству. Схватились за оружие. И кое-кого сумели еще запугать, обмануть, повести за собой.
Снаружи послышались чьи-то легкие шаги. Мать хотела подняться навстречу гостям, но я опередил ее. Живо натянул сапоги, выскочил за дверь. Шли две женщины, закутанные в платки. Когда приблизились, я разглядел: первой шла мать Донди. Я молча поклонился ей, прижав обе руки к груди. Женщина тихо скользнула в дверь нашей кибитки. Следом, наклонив голову, она… Подошла, остановилась передо мной.
- Здравствуй, Донди! - я протянул руку. Девушка не шевелилась. Тут только я заметил, что она правою руку прижимает как-то неловко к боку. Вспомнил: ведь она повредила руку, тогда в схватке с Ходжакули-баем! Кроме того, здороваться за руку аульным девушкам непривычно, вот это я забыл.
- Здравствуй… - несмело выговорила наконец Донди. - Благополучным да будет твое возвращение. Долго вестей не подавал.
- Прости! Далеко занесла судьба. Я все расскажу, ты поймешь… Донди, милая! Значит… я не напрасно верил в тебя?
- Я ведь обещала. Лучше смерть, чем нарушить слово…
Я приблизился, обнял девушку за плечи. Глянул в лицо. В темноте выделялись лишь глаза - прежние, большие, чуть раскосые. Неужели это не сон?
- Ты вернулся совсем?
- Да. Но только… Погоди, я расскажу. Ты ведь знаешь - эмира не стало, свобода. А тут у вас… Придется кое-кому поубавить спеси.
- Ой, Нобат, не связывайся ты с ними! Это свирепые волки, а не люди! Ты еще не знаешь. У них сообщники везде.
- Ничего, справимся со всеми. Для этого я сюда и прибыл. Только пока что ты должна молчать, никому не рассказывать, что видела меня. Думаю, недолго будем таиться. Но сейчас - необходимо, Запомни это!
- Пойдем, - она кивнула в сторону двери. - Неудобно, старшие ждут.
Со вздохом я последовал за ней в кибитку.
При свете очага я разглядел Донди. Она стала высокой, еще более стройной. Лицо тонкое, смуглое. Морщинки ранние у глаз. Ведь она почти ровесница мне! В таком возрасте аульную девушку уже замуж не берут. Значит, Донди добровольно похоронила себя заживо. За все восемь лет - ни единой весточки обо мне, ничего, что подавало бы надежду на мое возвращение.
Я еще недолго поговорил с обеими женщинами. Мне стало ясно: Меред, шурин покойного дяди Амана, - человек, которому можно довериться. Я попросил предупредить его: приду два дня спустя, в такой же поздний час… Еще велел известить Реджепа, оказалось, он в ауле, по-прежнему батрачит у Дурды-бая. А Сапар и в самом деле не приходил, и никто в ауле не встречал его.
Мы возвращались глубокой ночью.
- Красивая у тебя невеста, товарищ командир, - проговорил Ишбай, когда вышли за околицу.
- Я тоже так думаю. Жаль, годы ушли напрасно.
- Нет, нет! - с неожиданной горячностью возразил Ишбай. - Что там годы… Встретился ты все-таки, вот и хорошо! А я…
Что творилось у него в душе? Я положил руку на плечо парня:
- Ну расскажи, может, помочь тебе сумеем. Как старшему товарищу…
- Помочь - нет… - он тяжело вздохнул. - Слопал мое счастье проклятый бай. Я из кишлака Ходжа-Хайрам, возможно, слыхал. Тоже с девушкой вместе росли… Гюльсона ее звали. Наша семья бедная, а у них еще бедней. А дальше, как водится: бай для себя посватал, ему и отдали. Продали, вернее сказать… После этого, бедняжка, году не прожила - зачахла. Я этому баю тогда двор подпалил, а сам в Карши подался. Три года с тех пор миновало.
Он умолк. Мне все стало ясно. Еще одна горемычная судьба, растоптанная любовь, загубленная жизнь…
Часовые на подходе к лагерю окликнули нас. Значит, здесь все в порядке. В центре лагеря около одной из землянок горел костер. Тут же, на конском седле, сидел Иванихин и дремал, поджидая меня. Заслышав шаги, он поднял голову:
- Пожалуйте к нам, в "зеленую крепость"!
- Все спокойно? - я пожал ему руку.
- Абсолютно.
- Тогда спать!
… Когда мы с Ишбаем снова поздним вечером приблизились к нашему двору, на стук вышла мать и ввела нас в кибитку. Меня ожидал сюрприз. На встречу со мной явились не только дядя Меред и Реджеп, но также Сапар и Сарык-Гедай, с которым в детстве мы не раз отправлялись в пески за саксаулом.
- Откуда ты взялся? - поздоровавшись со всеми, спросил я Сапара. - Почему не подавал о себе вестей?