- Тогда порешим так: ты по моему посылу новый город на Сибири ставить убудешь. Томской. Для начала десятником у казаков. А там, как покажешь себя. Завидую я тебе. Молодой ты, смекалистый. Все у тебя впереди. Поцелуешь икону со своей любезной еще раз, засмеешься. И живи себе. Теперь смекнул?
- Смекнул, - недоверчиво ел его глазами Баженка. Потом вдруг брякнулся на колени: - Век не забуду, Нечай Федорович!
- Забудешь. И не такое забывается. Ну да ладно. Встань с полу-то. В коленях правды нет. Лучше выпьем по-братски. Все мы люди, все мы человеки. Кабы любовь нас соединяла, то и злу в нашу жизнь не вставиться, - он выпил, отер губы: - А деньги забери. Уговор у нас такой будет: на Сибири отдашь. Не мне, так кому из сыновей моих.
"Значит, не надеется долго на своем месте усидеть, - понял Баженка. - И над ним тучи висят".
Но виду не подал. Сунул в карман двадцать семь рублей с полтиною и пообещал:
- Как в казенку кладешь, Нечай Федорович. Не сомневайся во мне. Я человек твердый.
Малая дума
Москва поразила Тояна своим великолепием. Он не привык к такому обилию златоглавых удук уй, называемых здесь церквями, к бесконечности белых и красных крепостных стен, широте дорог, к разнообразию проездных башен, защитных рвов и подъемных мостов, к череде зеленых, лазурных и даже серебряных крыш, единству камня и резного дерева. Но среди этого великолепия не было радости. Люди проходили понуро, точно опасаясь друг друга. Их было немного. Зато много стражников и ворон. Окна и двери все больше зарешетчены.
Изредка проносились богатые, празднично украшенные сани. Из одних Тояну помахал рукой незнакомый урус, крикнул что-то и умчался, оставив зыбкую искорку дружелюбия.
А на торговой площади Белого города повеселил душу ручной медведь. Его водил среди редких зевак цыганистый молодчик. Завидев девку, он сворачивал к ней, и тогда медведь по его тычку неуклюже приседал перед застигнутой врасплох молодкой, стараясь шлепнуть ее по заду блудливой лапой. Мужики громко пересмеивались, совали поводырю кто горсть семечек, кто кус хлеба или яичко, а кто и медную денежку. Просили, хохотнув:
- Пущай и вон ту заодно лапнет - чернявенькую!
По торговому месту поезд Тояна двигался медленно. Вот и пристроился к его кибитке молодчик с медведем. Зверь по его велению вскинул морду, засучил лапами, несильно рявкнул, потом вдруг низко поклонился.
- Приказали кланяться, да не велели чваниться! - объяснил поводырь. - Правая рука, левое сердце! С Москвою тебя, заезжий человек! Не скупись на въезде, чтоб хорошо выехать.
Тоян одарил его парой белок.
- Будет тебе и есться, и питься, - обрадовался поводырь. - И дело свое сполна сладишь…
В покоях Казанского дворца Тояна ждала обильная еда, баня в широкой кадке и мягкое ложе. После дальней дороги оно показалось теплым облаком на втором небе. Тоян погрузился в него, радуясь тому, что достиг Москвы, пусть даже такой хмурой и непонятной.
Утром к нему пожаловал большой кремлевский дьяк Нечай Федоров. Сам. Запросто. Приложил руку к груди:
- Салам алейкум, доброчтимый Тоян. Пусть высоким будет для тебя небо! Здоровы ли кони и души моих друзей?
- Алейкум салам, высокомочный Нечай, - с достоинством ответил Тоян. - Дорога кончилась. Мы здоровы. Ты встретил нас у порога, как подобает хорошему хозяину. Мы рады тебе. Пусть и над тобой небо будет высоким!
Пока толмач пересказывал его слова Нечаю, Тоян с интересом разглядывал одного из управителей Сибири. Так вот он каков! Долговяз. Лицом незаметен. Но сила власти способна украсить кого угодно.
Провожая Тояна из Тобольского города к Москве, Василей Тырков наказывал:
- Если веришь мне, верь и кремлевскому дьяку Федорову. Он человек твердословный. Думает думу без шуму, делает дело без спотыку. Где у другого телу простор, у него - душе. До дна человек.
- Что значит до дна? - не понял Тоян.
- Там увидишь…
А с каким почтением отзывался о Федорове обозный голова Иван Поступинский! Непременно добавляя к его имени восклицание "О". "О-Федоров сам наказывал…" или "О-Федорову самому доложу…" Получалось: Офедоровсам. И у казаков одна мечта - на глаза Федорову попасться. Счастливцы, которым на прежних обозах выпало такое, все вернулись с пожалованиями или добрыми словами. А внимание начальных людей уже само по себе много значит.
Расспросив Тояна о дороге, о его беседах с Тобольским воеводою Андреем Голицыным и боярским сыном Василием Тырковым, Федоров заключил первое знакомство такими словами:
- А теперь зову я тебя пожаловать наверх перед очи царевича нашего Федора Борисовича. Хоть и юн наследник, да разумен премного. Возжелал увидеться с тобой, о твоей земле послушать. Вместе будем готовиться к встрече с царем. Не возражаешь, княже Тоян?
Тоян и рассчитывать на такое не смел. Не до него сейчас Москве. Кто он на ее горестном лице? Пылинка, каких много слетелось с разных сторон.
Значит, не пылинка!
- Высока Москва, - стараясь не выдать своего волнения, ответил Тоян. - Я рад приблизиться к ее вершине.
С тем и отправились они в покои Большого царского дворца. Нечай взял с собою верного толмача Тевку Аблина да ближних подьячих Алешку Шапилова с Андрюшкой Ивановым. Авось, управятся за скорописцев. Дело нехитрое. К царской особе любого не позовешь. Тут не столько умелость важна, сколько уверенность, что худого не сделают, чести Казанского приказа не уронят.
На этот раз царевич Федор принял Нечая и его сибирского гостя в палате, сделанной ступенями. Его тронное кресло стояло на самом верху. Ниже, под круглым окнищем из разноцветных стекол, расположился Богдан Сутупов.
"Опять он! - подумал Нечай, подводя Тояна к царевичу. - Частенько стал попадать на дороге. Интересно узнать, каким ветром его сюда надуло? Цареву дьяку при государе быть должно, а не при Федоре Борисовиче. Никак за мной доглядывает? Ну смотри, смотри!"
Обменявшись приветствием с царевичем, Нечай и Тоян отступили назад, к подготовленной для них лавке. Алешка Шапилов и Андрюшка Иванов присоединились к писцам царевича, чей стол поставлен на четвертой ступени. А на третьей остались два немолодых приметных человека. Один в коротком кожаном камзоле - сразу видно, чужестранец. Другой - русиянин с самым что ни на есть грубым простолюдным лицом. Однако же его длинные рассыпчатые волосы скреплены тройной жемчужной ниткой, которую разве что при дворе и увидишь.
"Рисователи карт, - наметанным взглядом определил Нечай. - Эти свое дело с закрытыми глазами исполнят. Умельцы!"
Еще Нечай отметил, что в такой же примерно ступенчатой палате сиживает о делах с думными боярами сам государь. Он им указывает, какие дела и по какому раскладу решать, а они его указы приговаривают. Вот и царевич по примеру отца решил устроить себе ныне малую думу. А чтобы народу побольше было, стряпчих повсюду насадил, постельничих, стремянных и прочих подручников. Одни расселись по-боярски, другие стоят, как дьяки, глаза важно пучат. И смешно, и приятно сие видеть. Учится наследник царем быть. Вот ведь и у Нечая нет опыта в думских посиделках, а надо и ему лицом в грязь не ударить.
- Приступай, дьяк! - разрешил царевич. - С чего учнем?
Нечай сделал знак, и тотчас снялись со своей лавки подьячие Алешка Шапилов и Андрюшка Иванов. С низким поклоном развернули они перед царевичем чертеж реки Томы и Ушай-речки, тот самый, что прислал с отпискою четыре года назад Василей Тырков, но перемалеванный набело для государевых очей.
- Ну-ка, ну-ка… - усаживаясь поудобнее, по-мальчишески переменил ноги царевич. - Посмотрим, что за место, - он с любопытством склонился над листом. - А где же будет река Обь, про которую ты мне вчера говорил?
Нечай сделал новый знак, и Алешка Шапилов приставил к левой стороне еще один чертеж. На нем, будто ветвь, брошенная на бумагу вниз вершиной, топорщилась могучая Обь. Белогорье, о котором вопросил давеча царевич, было означено особо. Под ним - Сургутская крепость, еще ниже, в устье Кети, Нарымский острог, а на самой Кети - Кетский.
- Стало быть, Тома у Оби задняя река?
- Точно так, государь-наследник. Задняя.
- На сем чертеже она повернута в одну с Обью сторону. А как на самом деле?
- Тако ж, государь. До Белогорской волости Обь уклоняется в сторону Москвы, а уж после поворачивает напрямки к Студеному морю. Все прочие задние притоки - хоть бы та же Кеть, к примеру, - идут к ней строго по солнцу. Одна Тома сопутствует…
- Вот видишь, дьяк, - обрадовался царевич, - Я сразу заметил… Не всякая река к Москве уклоняется. Не всякая ей сопутствует, - и спохватился: - А где у тебя Китайское озеро, из коего Обь вытекает?
- Какое озеро? - непонимающе глянул на него Нечай.
- А такое, - царевич нарисовал в воздухе подобие большой круглой бутыли. - Аки у иноземных хорографщиков в ученых книгах начертано.
- Прости, государь, врать не буду. Книги, о которых ты говоришь, мне не ведомы. Китайское озеро тем паче.
- Ну так заведи грамотея. Он тебе все изочтет и растолкует.
"Толково советует, - почтительно подумал Нечай. - Надо бы завести. И впрямь государь! Весь в батюшку".
А вслух сказал:
- Тако-то оно так, да не при чем к Оби Китайское озеро. Оно поди не из книг вытекает.
- Дерзко речешь, дьяк. Не почину, - тень набежала на светлое лицо царевича. - Грех над умственной буквой усмешничать.
- Не по букве говорю, но делу, - заупрямился Нечай.