* * *
Постепенно и все остальные взоры обратились вперед. От расстилавшейся кругом пустыни меня охватило чувство необыкновенной свободы. Впервые в жизни я остался один, вне притяжения родителей, вне их влияния. Теперь я смогу разобраться в том, кто я такой. Я уже имел право надевать молитвенное покрывало, талит, но пока что понимал одно: я назарянин. Осознание этого пришло ко мне после посещения ужасного Иерусалима, где со мной, однако, произошло и кое-что хорошее.
Ехали мы молча. Мой край был прекрасен даже об эту осеннюю пору, с сухой, выжженной землей. Высокие мягкие барханы походили на женские груди, одинокие деревья напоминали о том, что жизнь возможна даже здесь, среди песков. Где есть дерево, есть вода. Мы проезжали через нищие деревушки, сливавшиеся с окрестной землей; оттуда высыпали женщины и дети - либо чтобы помахать нам, либо чтобы полюбоваться диковинным зрелищем, о котором можно будет рассказывать в дни, не отмеченные подобными событиями.
Ополудни было устроено богослужение и мы опустились на землю для молитвы. Не все в караване исповедовали иудейскую веру. Среди нас было много римлян и эллинов, много язычников и прочих идолопоклонников. Пока мы отправляли службу, они прохаживались по пустыне, беседовали, приглядывали за верблюдами и другими животными. Возможно, они и нас воспринимали как животных - как овец, уткнувшихся носами в землю…
Покосившись на праздношатающихся, я заметил рядом с собой мальчика примерно моего возраста.
Он тоже молился. И все же у меня создалось досадное ощущение, что он на протяжении всей службы наблюдает за мной. Когда на раввина напал кашель и тот вынужден был прервать чтение, мои подозрения подкрепились: я поймал на себе взгляд соседа, прежде чем он успел опустить глаза. Мальчишка был упитанный. Лицо гладкое и лоснящееся, губы тонкие, волосы реденькие! Платье на нем было куда богаче моего. Весь облик парня подсказывал, что он знатного происхождения. Как, впрочем, было большинство из следовавших в нашем караване.
Сразу после службы мальчишка растворился в толпе, и я до конца дня не вспоминал о нем. В караване было столько интересного, столько новых лиц… Бок о бок со мной ехал равви Симон.
- Куда все направляются?
- Кто куда, - отвечал он. - Некоторые доберутся до самой Индии. Это торговцы серебром и золотом, перцем и роскошными тканями. И едут они туда по велению римского императора.
- Не ближний свет.
- Да, я рад, что нам не надо дальше Иерихона. С меня хватит и этого. В юности я тоже хотел сесть в Египте на корабль и махнуть в Индию. А теперь что уж говорить? Господь пожелал, чтобы я вырос в этой местности. Значит, надо тут и оставаться.
- Но так человек ничему не учится.
- Учится, учится. Ты что, думаешь, в Индии люди ходят вверх ногами? Или умеют летать? Или им там не нужно отправлять естественные потребности? Жизнь везде одинаковая.
- Жизнь-то одинаковая. Только люди разные, и с ними интересно знакомиться.
- Скажешь тоже!
- И скажу! Я, например, никогда не путешествовал с раввином по имени Симон и не беседовал с ним об Индии.
- И что тут особенного?
- Если мальчик проявляет повышенную любознательность, а раввин - повышенное равнодушие, это наводит на мысли, которые еще не приходили мне в голову.
- Придержи язык, оголец! Господь свидетель, я не равнодушен. - Он наклонился ближе ко мне. - И, коль скоро тебя поручили моим заботам, дам один совет: не вздумай говорить в таком тоне с монастырскими старейшинами. Иначе тебе несдобровать.
Тут я обнаружил, что с другого бока раввина едет парнишка, которого я приметил на молении. Он слышал нашу перепалку и заискивающе хихикал.
- Ты Иисус из Назарета?
Я кивнул.
- Я так и думал, - продолжал он. - Значит, мы с тобой уже встречались.
Я попытался вспомнить, но память не подсказывала никого похожего на этого парня.
- В Иерусалимском храме! Год тому назад. Неужто не помнишь?
Я пристыженно молчал. Обычно я легко запоминаю лица.
- Это я помог твоим родителям найти тебя, - хвастливо произнес он.
- Ну и напрасно, - сказал я.
Он вздрогнул. И улыбнулся, хотя крайне натянуто. Вот мы и враги, подумал я.
Теперь я увидел перед собой Храм. Увидел Марию и мальчика, который привел ее в комнату, где я сидел со священнослужителями. Увидел, как он указывает на меня.
А еще я увидел, как он стоял с протянутой рукой, когда Мария уводила меня прочь. Похоже, клянчил милостыню.
- Но это, наверное, был не ты, а какой-нибудь нищий оборванец?..
Он окаменел.
- Видок у тебя был, прямо скажем, чудной!
Равви Симон переводил взгляд с меня на парнишку и обратно.
- Ты позволяешь себе слишком много вольностей, Иисус. Этот молодой человек - сын иерусалимского священника. С ним не положено так говорить. Впрочем, разбирайтесь сами. Моя голова и без вас идет кругом.
Он поскакал вперед и пристроился в то место каравана, где нам не было его видно.
Слова раввина явно ободрили парня.
- А твой отец… чем занимается он?
- Он плотник. Я тоже с ним плотничал.
- Оно и видно, - презрительно ухмыльнулся мальчишка. - А теперь куда держишь путь? Не иначе как за материалом для работы!
- Тогда бы я ехал в другую сторону.
Он сделал вид, будто не слышит. Теперь он был спокоен на мой счет и с довольным видом продолжил:
- А я еду учиться. В Кумранский монастырь. Туда принимают не всякого.
Конечно, лучше всего было бы отплатить парню за унижения молчанием, дабы вынудить его полнее раскрыть свою сущность, но молчать я не мог и тихо процедил:
- Значит, будем учиться вместе.
Он испугался. Если меня, назарянина, допустили в монастырь, значит, во мне есть что-то необыкновенное.
Малец проникся ко мне едва ли не отвратительным почтением. Тут же сменил тон и начал подлещиваться:
- Ах вот как… Замечательно! В таком случае мы и ехать можем вместе.
Он указал в начало каравана, где, очевидно, было его место, словно давая понять: поедем тут, в тамошней компании нам, молодым, делать нечего.
Я понятия не имел, что там за компания. Хотя был уверен, что нашел бы общий язык и с этими людьми. Нам ведь предстоял долгий путь.
- Так чей же ты сын? - Мне показалось, что я должен из вежливости задать этот вопрос.
- Равви Гавриила.
- Он тоже был моим наставником?
- Нет.
- Зато ты наверняка получил отменное образование…
Он оборотился в сторону пустыни и, сглотнув, торопливо пробормотал:
- Ну, кумекаю по-гречески и на латы…
Я вздрогнул. Неужели не все ученые мужи говорят отцу, который просит научить сына латыни, языку завоевателей: "Научить - дело нехитрое. Только наши мудрецы предписывают нам денно и нощно изучать Тору… Попробуй сыскать час, который не относится ко дню или ночи"?
Впрочем, как же я не сообразил? Эти языки звучали в Храме со всех сторон, так что парень вполне мог освоить их собственными силами. Его отец вовсе не обязательно вражеский пособник.