Истина не конечна: павшим за нее воздвигаются монументы, но для живых это уже скорее символы недвижимости завоеванных привилегий. Дворянство, родившееся при Иване Грозном, было благодарно Петру I прежде всего за то государственное значение, до которого он его поднял, разрушив старую боярскую Русь. Прославляемые с петровских времен "долг и честь российского дворянина" - это его долг перед своим дворянским государством, его честь - во взаимоотношениях с себе подобными.
Петр I в романах Мордовцева "Царь и гетман" (1880 г.), "Царь Петр и правительница Софья" (1885 г.), "Державный плотник" (1895 г.) - "гений, "титан", "исполин", "вождь". Но... И опять он, автор романов о Петре Великом, здесь с нами: в силах ли была она, эта идея, утешить целые поколения русских крестьян, которые приходили в этот мир однажды и, оказывалось, совсем не для счастья? Разве наша благодарность Петру Великому означает забвение пращуров наших, "потом трудов своих" (а не только его, царских), создавших новую Россию?
И как раз именно эти, на весах истории, неотвратимые "да", иногда восторженные до коленопреклонения, и сострадательные "но", впрочем, еще чаще исполненные восхищения перед мученическим концом героев-идеалистов, - суть творчества Мордовцева.
Но если Петр I в произведениях Мордовцева - это все-таки приоритет идеи над образом (царь-реформатор, выразитель "государственной идеи народа" - единства в одном государстве), то повествования о том, в каких муках рождалась и как поначалу претворялась эта идея (позднее - и в борьбе с религиозными чувствами раскольников), явили того писателя, особенности творчества которого делали его "рогатым" в литературных группах, даже и противоположных друг другу по своим общественным взглядам.
В самом деле. Глубокое знание отечественной истории, традиционного, из поколения в поколение, бытия народа, его фольклора и религии, находило в творчестве Мордовцева такое выражение, которое подчас не устраивало ни "западников" (сторонников развития России по западноевропейскому образцу... Они приветствовали реформы Петра Великого безоговорочно), ни так называемых "славянофилов" (последние, в согласии с раскольниками, считали этого царя едва ли не антихристом, свернувшим Россию со своего "подлинно национального пути").
Наконец, те и другие вместе обвиняли Мордовцева в так называемом "украинофильстве", в преувеличении влияния украинского народа на историю и культуру своего, как писали уже в советское время, "старшего брата". Кстати, весьма любопытного свойства была новая, уже советских "русофилов", забота об "историческом старшинстве" русских... И это при том, что ни одна из наций Союза не была так унифицирована с понятием о "новой исторической общности", как именно русская нация. При том, что уже само упоминание о ней стало возможным лишь в разговоре о прошлом, которое в "Истории СССР" рассматривалось сквозь призму современной, особенной идентичности русского - советскому народу. Хотя официальные историки и продолжали маяться между "Россией - тюрьмой народов" и "сплотившей" их "великой Русью". Но клеймо "украинофильства", поставленное вначале русским великодержавием, после Октябрьской революции поддерживалось из великой тревоги, что естественное на нас, русских, влияние большого родственного народа, возвращая нас к славянству, будет мешать созданию в лице "старшего брата" нового и уже скорее политического народа с лицом, скорее, "партийным", чем национальным.
Известно то уважение, с которым Даниил Мордовцев относился к своему современнику, замечательному историку Н. И. Костомарову. Однако и с этим ученым писатель соглашался далеко не во всем, возражал против его оценок роли личности в истории, против умаления им заслуг некоторых исторических деятелей. Так, например, было после утверждения Костомарова, будто московский князь Дмитрий, названный после Куликовской битвы Донским, пролежал почти все время этой битвы, оглушенный в самом ее начале, под каким-то деревом, достаточно удаленным от поля сражения...
"Конечно, - писал Мордовцев в повести "Мамаево побоище", - это дерево, упомянутое в одном из сказаний, "приметно" на фоне отсутствия дерев во всех других... Но, единственное во всех сказаниях, оно еще не документ".
Сам Мордовцев изображает в этой повести князя Дмитрия не только организатором, но и деятельным участником величайшего в истории русских сражения.
Но какими, уже "другими" глазами должны были русские посмотреть на себя и - вокруг себя... ко времени этой битвы. Ибо мы признаем о себе сами: пока гром не ударит... Вот и тогда: перекрестились - уже после того, как ударил ордынский гром. Конечно - те, кто уцелел! Пожалуй, что ни один из народов не был наказан так за свою беспечность. Л потом - долго удивляли мир "рабской" сплоченностью своей вокруг государя: едва выживая в массовых истреблениях и полонах, одно поколение за другим, вносили в свою психологию инстинкт спасения "всем миром". Средством для этого могло быть только национальное единение, спасителем - государь... Быть "за государем" - было уже "в крови"...
Появление на литовских, чешских и венгерских землях отдельных татаро-монгольских отрядов оказалось лишь слабым плеском волны - от того, поистине океанского "вала народов", какой обрушился из Азии на десятки русских княжеств. На Западе с его рыцарскими, скорее политическими, войнами о такой всеистребляющей, тотальной бойне не знали, пожалуй, со времен великого передвижения народов. "Права и вольности городов", "народоправство", "права личности"... С каким презрением обладатели всех этих прав и свобод в "Новугороде" - персонажи романа Мордовцева "Господин Великий Новгород" смотрят на "московских улусников"... Да, бывших тогда, в XV веке, еще данниками Золотой Орды. Между тем как именно эта "улусная Русь" приходила на помощь и Новгороду и Пскову, когда грозила им опасность со стороны шведов и немецких "рыцарей-крестоносцев".
Пока еще не написано такой, если не мировой, то хотя бы общеевропейской истории, с которой согласились бы все народы. У каждого из них своя правда в истории, и подчас тот, кого он почитает национальным героем, для другого народа - захватчик.
"Правда" нашего народа заключалась прежде всего в том, что пока он в течение нескольких веков служил для Европы тем самым "русским щитом", который заслонял ее от нашествий с Востока, пока русские изнемогали в этом кровавом противостоянии, "благодарная Европа" часть за частью захватывала ее западные земли - от Ужгорода на Червонной Руси до Киева и от Берестье (Бреста) до Полоцка.
Современный читатель Мордовцева, который в отличие от дореволюционного читателя изучал историю общества в отрыве от истории его религии (поэтому и приходится здесь, в разговоре о творчестве автора настоящего сборника, остановиться на этом подробнее), должен понять, почему наши предки придавали такое значение сохранению ими своей "веры-религии", изменение которой после захвата той или иной части русской земли приводило подчас к изменению национального лица жителей этого края. Да, страшен был очередной татарский набег, лилась кровь, захватывалось добро и много родных людей уводилось в полон... Но вот Орда откатывалась в степь, к своей, привычной ей жизни, а земля русских, а вера их оставались с ними. Не совсем так было в наших западных областях... Где нашитые на одежду кресты "рыцарей-латинян" виделись русским могильными крестами на своем будущем как народа.
Нет, политизация веры сегодня - явление безбожное, вненравственное по своей сути. К чести той же римско-католической церкви, духовное начало ее христианского учения было всегда выше политического обмирщения. Однако слишком часто в ней истинных духовников оттесняли "нрактики"-миссионеры. Вот почему Александр Невский, чей государственный гений был еще выше, чем его же военный, ответил отказом на предложение папы римского Иннокентия IV склонить русское духовенство к унии с Ватиканом и обещание в таком случае помощи против Орды: он уже знал о результатах бешеной, из одной европейской столицы в другую, скачки черниговского святой памяти князя Михаила в поисках этой помощи... Помнил он и о том, какую именно "помощь" в самые страшные для русских годы оказали им крестоносцы немецкого ордена... Кстати, читая в романе Мордовцева "Господин Великий Новгород" о жестокости первого русского государя Ивана III, проявленной им после того, как вече этого города решило "передаться" польскому королю, вспомним и о той, совсем не "христианской" жестокости великого князя Александра Ярославича (Невского), с какой он наказал тех же новгородцев, когда они восстали против дани Орде (легко же им было восставать за спиной всей Руси, едва-едва тогда встававшей после Батыева нашествия!). Между тем через несколько веков Российская православная церковь причла этого князя к лику святых именно "за христианские добродетели". Видимо, понимали и в церкви: любое время можно судить лишь по законам этого же времени.
Но при этом и великая произошла в истории нашей страны потеря... потеря возможностей! Например, богатейших, как в экономическом, так и в культурном отношении, возможностей местного самоуправления. Подобно тем, какие предоставила история, скажем, землям Германии - от всех этих княжеств, курфюрств, вольных городов - к традициям выборов собственных правительств (кстати, американцы прекрасно усвоили этот европейский опыт при создании своих Штатов)...