В ту же ночь, помолившись перед образами, выпив для храбрости бутылку городской водки, Спиридон и Василий подались из деревни. Верный человек указал дорогу к семеновцам.
Непонятными, страшными тропами покатилась жизнь.
Василий не по доброй воле лез на жестокие, кровавые дела. Когда первый раз пришлось застрелить по приказу Соломахи безоружного, беззащитного человека, долго потом не глядел людям в лицо, а ночью вздыхал и молился. Второго оказалось легче, хотя тоже не в радость было разлучать с душою грешное тело. Соломаха смеялся, хлопал Василия по плечу, утешал:
- Привыкнешь. Я тебя еще в главные свои помощники произведу. Вот славная, брат, должность! Как раз по тебе...
- Греха вы не боитесь, ваше благородие.
Соломаха раскатисто расхохотался:
- Да ты вовсе дурак, выходит! Греха? Коммунистов крошить - самое святое дело. Все прегрешения снимаются. Я сколько их изрубил - и ничего. Да и из тебя, гляжу, толк со временем будет. У меня на таких, как ты, глаз наметанный.
Василий после таких речей только отплевывался да крестился.
Зато Спиридон развернулся во всю. Даже сам Соломаха смотрел иногда на своего денщика каким-то особенным, словно испуганным взглядом...
Худая слава крепко прилипла к Спиридону: все в Троицкосавске знали о его зверствах.
В эту пору Василий и Спиридон разошлись маленько друг с другом. Даже не разошлись, не то слово: Спиридон вроде бы мчался куда-то на коне по самой середине дороги, а Василий брел туда же возле обочины.
Однажды Василий угодил сотнику. Такое было дело, вспоминать не хочется, все нутро замирает... Шестерых своими руками повесил. Среди них даже девка была - партизанка красная. Соломаха тогда здорово хвалил, снял свой кортик, отдал Василию. "На, - сказал, - заслужил от меня награду. Я не зря говорил, что в люди выйдешь. Молодец, хвалю!.."
Хороший кортик: на рукоятке растопыренный двуглавый орел прилажен из чистого серебра...
Среди семеновцев с каждым днем становилось все беспокойнее: пошли упорные слухи, что красные готовят решительное наступление, стягивают к Троицкосавску крупные силы. Вот тогда-то Спиридон и пришел к Василию. Он явился ночью, дохнул перегаром, устало опустился на табуретку. Василий заметил, что лицо свояка было бледное, на щеке билась, вздрагивала жила.
- Что, Спиря? - осторожно спросил Василий, всем своим нутром чувствуя недоброе.
- Плохо, Васяга, - трезвым, тихим голосом ответил Спиридон, наклонился к самому лицу Василия, зашептал: - Красные, слышь, наступают. Подошли чуть не к самому городу. Партизаны с ними... Васин какой-то командует. Нашим не устоять, поди... - Он опасливо посмотрел на дверь. - Конец, брат, приходит...
За окном звякнула ставня, Спиридон отпрянул от Василия, на скулах заиграли желваки. Несколько минут они просидели в тяжелом, напряженном молчании. Было очень тихо. Спиридон показал глазами на дверь, Василий понял: вышел, постоял на крыльце. Никого не было. Вернулся, спросил одним дыханием:
- Ну?
- Наши что придумали, - порывисто заговорил Спиридон. - В Красных казармах боле полутора тысяч арестантов. Большевики, будь они прокляты... Даже бабы есть. Все забито до отказа - подвалы, чердаки. Так вот, приказано всех порешить. Чтобы ни один не ушел... Я бы не прочь, почему не повеселиться? Потеха.
Василий смотрел на свояка остановившимися, испуганными глазами:
- Полторы тысячи?
- Ага... Но не в том суть, Васяга. Черт с ними, с большевиками! Я о другом пришел сказать...
- О чем, Спиря?
- Наши боятся красных. Говорят, американы Фрэнсис и Рикар удирать наладились. Полковник Сысоев, начальник гарнизона, тоже с перепугу портками трясет.
Василий снова переспросил:
- Полторы тысячи - к стенке?
- Вот, вот... Я и думаю: не след нам с тобой лезть в эту кашу. Как бы не пришлось ответ держать перед красными. Ежели что - не пощадят нас большевики. А так я бы и глазом не моргнул...
- Что же делать, Спиря?
- Драпать отседова. Пока не поздно.
- Господи, боже мой... Спиря, когда они эту беду хотят учинить?
- Через двое суток. Как есть - в первый день нового года. - Спиридон усмехнулся: - Устроит Соломаха праздничек большевикам. А нам, Васяга, надо ходу.
- А изловят?
- Не до нас им.
Василий задумался, поскреб в бороде:
- Спиря, сгинем мы... Семеновны не зарубят - красные расстреляют. Про твои-то забавки, поди, далеко слыхать. Хорошая слава на месте лежит, плохая по дорожке бежит.
Спиридон поднял на свояка маленькие медвежьи глазки, сжал кулаки, негромко отозвался:
- Ты, своячок, не того, не шибко меня возноси в молитвах-то. Славу нам с тобой не делить. Одна у нас с тобой слава. И честь одна будет, ежели что.
Василий весь ужался, вобрал голову в плечи:
- Да я ничего, Спиря.
- То-то что ничего, - примирительно проговорил Спиридон. - Красными не пужай, у меня все обмозговано. Объявимся - и за чистую белку сойдем у них.
Василий недоверчиво поглядел на друга.
- Сотника Зубова знаешь? - совсем тихо спросил Спиридон.
Василий кивнул. Спиридон склонился к его уху, зашептал:
- Зверюга не хуже Соломахи... Советчики за его башку награду обещали... Завтра я его того... - Спиридон рубанул рукой, точно шашкой.
Василий в ужасе отшатнулся, глаза испуганно заметались. Спиридон приблизился, зашептал:
- Стой, брат... Слушай. Прикончу и свой знак на поганце оставлю. Пусть красные проведают, кто убил. И до партизан дойдет... Когда объявимся, снисхождение будет. Понял? Я поначалу думал самого Соломаху порешить, да рука, понимаешь, не поднимается.
На другую ночь Спиридон и Василий подались из Троицкосавска. Утром часовые наткнулись возле Красных казарм на зарубленного сотника Зубова. Спиридон не знал, что вместо его кисета с вышитой фамилией, который он подбросил около убитого, часовые подобрали зажигалку Василия. Эту зажигалку знал каждый семеновец. Приметная была пустяковина. А кисет Василий запрятал, повесил на гайтан возле креста.
Вот как у них дело было. Одно у Василия неладно вышло: дня через два потерял вышитый Спирькин кисет. Сплоховал...
Шли долго - пробирались к таежным глухим местам. Крались по ночам, точно волки шли след в след, чтобы сбить с толку погоню. Голодные, оборванные... Василий стонал: обморозил ногу.
- Не могу, Спиря. Зайдем в деревню, обогреемся. Подохну...
Спиридон скрипнул зубами, с ненавистью взглянул на Василия. "Убьет! - с ужасом понял Коротких. - Пристрелит, как собаку..." Пропустил Спиридона вперед, заковылял сзади, стараясь не отставать.
Они много дней ни о чем не разговаривали.
Василий не мог доискаться причины, почему Спиридон возненавидел его хуже заклятого врага. По ночам не спал, боялся, что Спиридон зарежет. Зарежет и уйдет. Один он ходко пойдет.
Однажды они устроились на ночлег в пустом сенном сарае за какой-то деревней. Василий лежал на спине с закрытыми глазами, губы сами шептали молитву. Вдруг ему почудилось, что рядом кто-то шеборшит, вроде подкрадывается. Сердце остановилось, ледяной ком прокатился по спине. Не помня себя, Василий взвыл чужим, волчьим голосом, глаза сами открылись так широко, точно захотели вылезти из глазниц. В лунном свете над ним склонился Спиридон.
Некоторое время оба молчали: Василий скрючился, сжался, онемел от предчувствия неминуемой беды. Спиридон замер, подался вперед, словно зверь, готовый к прыжку.
Чужая душа - потемки, кто знает, что тогда было на уме у Спиридона? Только он, наконец, распрямил спину, равнодушно сказал:
- Визжишь, баба? Не бойся, не стану о тебя мараться.
- Спиря, родной... Не губи, не бери греха на душу.
Спиридон махнул рукой и, ссутулясь, пошел в свой угол.
Утром двинулись дальше.
Вот так и наткнулись в тайге на заброшенную землянку, бог весть когда и кем построенную. До жилья от этого дикого места в любую сторону было не меньше пятидесяти верст. Перезимовать здесь - самое разлюбезное дело.
О том, что было тогда на сеновале, Спиридон и Василий больше не заговаривали, делали вид, будто ничего такого и не случалось. Только, разве можно совсем забыть ту ночь? В отношениях мужиков постоянно осязалась настороженность. Когда ложились спать, оба клали рядом с собой заряженные винтовки. Василий снимал с гвоздя, убирал под подушку офицерский кортик. Спали оба вполглаза...
Так и жили. Как два медведя в одной берлоге.
Спиридона не было. Не то, чтобы Василий, как говорится, все жданки поел или очень о нем тревожился, но все же частенько поглядывал на промерзшую дверь, заросшую густым лохматым куржаком. "Кто знает, - невесело думал Василий, - что с ним могло стрястись. Зверь встретится - не помилует... Поближе к весне - черт бы с ним, а так мне без него туго придется".
Время тянулось медленно - не поймешь, вечер еще или глухая ночь... Он опять принес дров, подкладывал в огонь по полену. Только выкинул из ствола патрон, как кто-то с силой рванул дверь. Коротких вздрогнул. В землянку, пригибаясь, чтобы не удариться о низкую притолоку, тяжело шагнул Спиридон, втащил за собой облако белого, холодного пара. Скинул полушубок, бросил на свой топчан, поставил к нему винтовку. Вынул из кармана обломок женской гребенки, расчесал бороду, взглянул на Василия, хрипло проговорил:
- Эка стерва, даже чаю не вскипятил.
Василий схватил со стола закопченный солдатский котелок, затоптался, морщась от боли в обмороженной ноге, торопливо забормотал:
- Сейчас, Спиря. Это я живой рукой.
Спиридон вышел наружу, принес тушу гурана, свалил с плеча в угол, на стол швырнул темную мороженую печенку - она звякнула, как железная.
- Свари!