- Да, мы пухнем с голоду, а спекулянты и промышленники наживаются. Послушайте, Нексе, почему молчит ваш Пелле, почему не вступится за нас?
Нексе вздохнул, лицо его омрачилось.
- Разве вы не видите, что происходит с лидерами социал-демократии? Они рвутся к пирогу власти, а на трудящихся им наплевать.
- Не хотелось этому верить, - грустно сказал обходчик. - Знаете, Нексе, я с молодых лет связался с рабочим движением. Участвовал во всех стачках, пикетах, демонстрациях и в результате скатился на самое дно. А наши лидеры, которым я свято верил, да что там верил, душу за них готов был отдать, пробрались в верха. Живут в особняках, носят фрак и приняты при дворе. А я все уговариваю себя, что это тактика…
- Какая там, к черту, тактика! Скоро они будут зубами и когтями отстаивать то, против чего боролись. Отстаивать от рабочих.
- Не хотел бы я дожить до этих времен, - проворчал обходчик и, заслышав далекий паровозный гудок, пошел к шлагбауму.
И Нексе двинулся дальше. На пороге домика стояла беременная жена обходчика, скрестив руки на необъятной груди. Целая стайка маленьких, похожих на воробьев ребят копошилась вокруг нее.
- Чудесно, когда столько малышей! - с улыбкой сказал Нексе.
- От этих чудес и очуметь можно, - хмуро отозвалась женщина.
- Да, конечно, с такой несметью нелегко справиться… Сколько их у вас?
- Я уж и считать перестала.
Подбегает один из ее старших с мешком, полным кокса.
- Смотри, мать, сколько набрал!
- Молодец, Вигго! Вечером затопим печь.
- А не опасно для ребятишек бегать по рельсам?
- Зачем бедняку думать об этом, - с покорным видом произнесла жена обходчика. - Господь забирает лишь тех, кто не может дольше жить.
На это Нексе нечего ответить. Он прощается и не спеша идет по тропинке между зелеными полями. Смеркается. На тропинку падает свет из окон небольшого дома. Это "Заря" - так назвала свой домик семья Андерсена-Нексе.
Домик невелик и довольно невзрачен, заметно, что его старательно латали, чинили, укрепляли, дабы привести в жилой вид. Хорош небольшой сад с кустами роз, боярышника, ежевики, с нерослыми березами и елями. Увидев мужа, на крыльцо выходит Маргрете, статная, видная женщина с серьезным и милым лицом. Она держит на руках толстощекого младенца. Остальные дети-погодки, от двух до четырех: Сторм, Олуф, Инге облепляют отца, тыкаясь в него перемазанными кашей лицами. Нексе улыбается, гладит детей по светлым головенкам и входит в дом. Маргрете следует за ним…
- Ну что в "Гюльдендале?" - озабоченно спрашивает она.
- Все отлично! Я с ними расплевался.
- Господи! - Маргрете опускается на стул. - Что же с нами будет?
- Завтра напишу в "Аскехауг", они давно приманивают меня.
- Я боюсь перемен. К тому же "Гюльдендаль-Соукал" - демократическое издательство.
- А что это дает? Они жмут из нас сок почище консерваторов.
- Но с "Гюльдендалем" мы как-то существовали. И срок уплаты за дом подходит. Где мы возьмем тысячу крон? Господи, мне так хочется сохранить наш домик. Ведь у нас ничего больше нет.
- А думаешь, мне не хочется? Тут каждый гвоздь вбит нашими руками, каждый кустик посажен нами. Но продаваться за это в рабство? Да пропади все пропадом!..
Маргрете удивленно смотрит на мужа.
- Знаешь, что они мне предложили? Отказаться от моего авторского права на все написанное! Тогда они готовы сунуть мне эту тысячу!
- Ишь, чего захотели! - Маргрете возмущена до глубины души. - Молодец, что послал их ко всем чертям.
Нексе с восхищением смотрит на жену.
- Ты чудо, Грета! Что бы я без тебя делал?.. Знаешь, - продолжал он задумчиво, - иной раз страх берет: как жить дальше? А глянешь на семью обходчика, и стыдно становится за свое благополучие.
- Да, - тихо говорит Маргрете, - нам ли жаловаться, когда кругом такая беда, такая нищета!
- А главное - надо работать. Остальное приложится.
- Только поешь сначала. Мне посчастливилось достать кусочек почти свежей конины.
- Спасибо, дорогая. Лучше попозже. Лев Толстой говорил, что писать надо на пустой желудок. Иначе плохо думается.
- Типичное рассуждение заевшегося человека! Граф - что с него взять? - не на шутку рассердилась Маргрете.
Нексе сидит за своим рабочим столом, пишет. Что-то исправляет, зачеркивает, снова пишет. Прочитывает страницу, шевеля губами, в сердцах комкает лист и бросает в переполненную корзину для бумаг. Снова пишет. И видения, теснящиеся в его мозгу и становящиеся образами на бумаге, зримо возникают перед нами…
Вот мечется по улицам Копенгагена маленькая женщина, похожая на девочку-подростка, с нежным, тающим лицом. Ну конечно, это Дитте - дитя человеческое. Она разыскивает своего пропавшего возлюбленного Георга. Метет снег, ветер закручивает подол вокруг худеньких ног, но ее подгоняют отчаяние и надежда. Надо обойти все трактиры и погребки, где он бывал и куда могли его затащить. И обежать всех приятелей! Как товарищей по работе, так и тех жалких забулдыг, с которыми он водил компанию, когда ему случалось загулять. Со слезами пробирается она по длинным коридорам разных трущоб, стучится во все двери, и жалобно звучит вопрос: "Простите, вы не видели Георга?" - "Нет, девочка", - слышится в ответ. Но вот на улице, в портовом квартале, где кабачки и веселые дома, открылось окошко, оттуда выглянула женщина в пестром капоре, навалившись грудью на подоконник, и крикнула: "Эй! С час назад в Нью-Хавне выудили одного… Видать, свалился в потемках. Ступай, взгляни, не твой ли!.."
Скрипнула дверь, прогнав видения. Нексе с раздражением обернулся. Входит Маргрете с подносом, на котором бутылка пива и три бутерброда.
- О Господи! - с досадой говорит Нексе. - Неужели нельзя не мешать? Я же просил…
- Милый, ты знаешь, который час?
- Н-нет…
- Без четверти двенадцать. Нельзя же ужинать на другой день.
- Неужели так поздно? О, быстротекущее!.. Ладно, поставь тут.
- Как идет работа? - спрашивает Маргрете.
- Как паралитик за молоком. Огромное рвение и никакой скорости.
- Ты наговариваешь на себя.
- Что за болезнь такая - писание? - Шутливый тон не скрывает искреннего огорчения. - Все, что я делаю, не то, в лучшем случае - рядом. Я, как слепой плотник, который бьет по доске, по пальцам, только не по шляпке гвоздя. Какая пропасть между замыслом и тем, что получается на бумаге. Это настоящая мука, клянусь тебе! - Но тут самолюбие берет верх. - Одно утешительно, что у других обстоит не лучше.
- У тебя все получится, - уверенно говорит Маргрете. - Как и всегда получалось.
- Ты думаешь? - спрашивает он с надеждой. - Должно, обязано получиться. Наш дом, каша для детей, тухлая конина для нас - все в этих жалких листках.
- Там и еще кое-что, Мартин. Твое бессмертие.
- Ого!.. Ну, так высоко я не заношусь. Но ты молодец, старушка! - смеется Нексе. - Здорово умеешь меня завести. А теперь - ступай.
И она уходит, покорно, бесшумно, и прикрывает за собой дверь.
Он опять склоняется над столом, даже не притронувшись к ужину.
…Тот же кабинет. Утро. На столе нетронутый ужин. Небритый, усталый, с красными глазами, Нексе сидит над рукописью. Едва ли он сознает, какой сейчас час, даже какой сейчас день. Ведь у Дитте, его Дитте, несчастье: у нее отбирают швейную машинку, которую она почти выкупила. Он видит страдание огромных глаз на худеньком лице. Ласковый приемыш Петер утешает свою мамочку:
- Когда ты опять возьмешь машинку, мы будем ее караулить. Я все время буду стоять у двери, а если придут, скажу, что никого нет дома.
И Дитте улыбается сквозь слезы своему мальчугану…
Конечно, Нексе не замечает, как возле стола появляются Олуф и Инге. Мать послала их посмотреть, что делает отец: спит или бодрствует, но они не вытерпели у дверей и ворвались в кабинет. Олуф трется о локоть отца, тот безотчетно кладет ему руку на голову.
- Петер? - вздрогнув, произносит Нексе. - Как ты сюда попал?
- Какой Петер? - обиделся Олуф. - Я - Олуф.
- Олуф… - Нексе все еще во власти своих грез.
- А я Инге!.. - кричит девочка.
- Что такое?..
- Мы твои дети, папа, - укоризненно говорит Инге.
- Знаешь, чего я сегодня видел? - лепечет Олуф. - Божью коровку!
- Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба! - поет Инге.
Нексе приходит в себя, но не испытывает раскаяния.
- Грета! - кричит он раздраженно. - Забери своих детей!
Входит Маргрете. Несколько обиженно говорит:
- Наших детей, Мартин.
- Наших, твоих, моих, всех! Они мне мешают.
- Ты же говорил, что любишь, когда крошки путаются в ногах.
- Да, но не в литературе.
Маргрете уводит детей. Видно, она оскорблена.
…Под уклон дня, когда удлиняются тени, приходит почтальон и вручает Маргрете послание для Мартина в большом официальном конверте. Обратный адрес: издательство "Аскехауг". Взволнованная Маргрете решает потревожить мужа, несмотря на строгое предупреждение.
Она входит в кабинет, где ничего не изменилось, разве лишь прибавилось табачного дыма да переполненная корзина уже не вмещает литературных отходов.
- Я же просил… - начал Нексе, но жена молча протянула ему письмо.
И по тому, как жадно он его схватил, как задрожали его пальцы, разрывая конверт, поняла Маргрете, в каком страшном напряжении живет ее муж.
- Ну, вот и договор, - чуть устало говорит Нексе. - Видишь, можно обойтись и без "Гюльдендаля".
- А условия? - робко спрашивает Маргрете.