Маргрете смеется.
- Да, скоро будет дешевле оклеивать стены денежными купюрами, чем обоями, - говорит Нексе. - За покупками придется ходить с чемоданом, набитым деньгами.
Какой-то грубый шум снаружи привлекает внимание сидящих в ресторане. Слышатся отрывистые слова воинской команды, стук солдатских сапог. Все взгляды дружно обращаются к окнам.
Перрон кишит солдатами, которыми командует офицер с тяжелой челюстью. Потесненная ими вокзальная толпа взирает на солдат с тревогой и тем коренящимся в глубинах духа вожделением, какое вызывает в немцах военная форма.
- Опять война?.. - испуганно-радостно упало в пустоту.
Затем из той же пустоты донеслось:
- В Мюнхене беспорядки…
- Ваш заказ! - говорит кельнер, гремя посудой.
Нексе достает из кармана бумажник.
- Девять миллионов за чашку кофе и четыре за стакан молока, - бесстрастно сообщает кельнер.
- Вы же сказали: пять и три.
- Весьма сожалею. Пока вы сидели, цены поднялись.
Нексе раскатисто хохочет. Вынимает пятидесятимиллионную бумажку и протягивает кельнеру.
- Пожалуйста, и два миллиона на чай. Впервые я так роскошествую. Приятно быть миллионером.
В ресторан, громко разговаривая, входят двое: гигант Майер, самоуверенный, вызывающе элегантный, и какая-то почтительная личность со смазанными чертами. Они проходят к ближайшему от семьи Нексе столику, и рысьи глаза Майера немедленно узнают старого знакомца.
- Аве, Нексе, певец обездоленных! Какими судьбами! - Майер не без изящества кланяется Маргрете, подмигивает детям и плюхается на стул рядом с Нексе.
- Что тут у вас происходит? - спрашивает Нексе.
- Тут? Ровным счетом ничего, играют в солдатики. Ну, а в Мюнхене осадившийся пивом шизофреник пытался совершить переворот.
- Всего лишь? А кто этот спившийся шизофреник?
- Некто Гитлер, в девичестве Шикльгрубер. Бывший ефрейтор, контуженный то ли гранатой, то ли пивной кружкой. Но всю компашку быстро обезвредили и кинули за решетку. Этот детский бунт уже получил прозвище "Пивной путч"… Одним словом, ничего серьезного.
- Пивной путч - смешно. Но как бы потом плакать не пришлось. История щедра на печальные примеры: начинают дети и сумасшедшие, а расплачиваются взрослые, серьезные люди. Я давно приглядываюсь к послевоенной Германии: из-за растерянности, подавленности, показного миролюбия и демократических поз все чаще выглядывает кабанье рыло реваншизма.
- Вы всегда были слабым политиком, Нексе. Ваша Веймарская республика - дама покладистая, но, когда надо, и жестокая. С военными авантюрами покончено. Но думать, что Германия удовлетворится ролью второстепенной державы и будет послушно принимать скудную пищу из чужих рук, - ребячество, хуже - идиотизм. Мы недолго сохранили название рейха. Такой народ в узде не удержишь. И черная кровь Рура…
- Да оставьте вы Рур в покое! - вскричал Нексе. - Дайте людям нормальную жизнь, покончите с инфляцией, поставьте измученной стране здоровые и достойные цели, ведь ваше правительство называет себя народным…
- Яйца курицу не учат, - жестко сказал Майер. - Мы знаем, что делаем. И, как видите, зорко храним республику от всяких посягательств. Лучше скажите, как вы? Почему здесь?
- Я устал от Дании, а Дания устала от меня. Поживем врозь…
- Заигрывание с большевизмом к хорошему не приводит, - наставительно сказал Майер. - Здесь кое-что известно о ваших подвигах. Но мы не такие провинциалы, как ваши соотечественники, и по-прежнему держим двери открытыми. Терпение - величайшая добродетель социал-демократии.
- Я это уже слышал. Какой теперь удар рабочим вы замыслили?
- Вы неисправимы, Нексе, - гнусаво сказал Майер. - Но жизнь научит вас уму-разуму.
- Я всегда учусь у жизни, - улыбнулся Нексе. - Похоже, подали наш поезд. - Он поднялся. - Сервус, Майер! Где-то встретимся мы теперь?..
…Зимний вечер. Женщина смотрит в окошко на облетевшие деревья, на темную пустынную деревенскую улицу, на холодно поблескивающее под луной озеро. Это Маргрете. Лицо ее замкнуто и печально. Прислушалась, прошла в детскую. Инге разметалась во сне, что-то бормочет, порой вскрикивает. Маргрете пробует ладонью лоб дочери, накрывает ее одеялом и прогоняет страшный сон - девочка притихла.
Хлопнула входная дверь. Маргрете вышла из детской, зажгла свет в гостиной, и в этот свет шагнул из прихожей Нексе с красным, нахлестанным ветром лицом. Его бодрый, здоровый вид резко контрастирует с сумрачным обликом Маргрете.
- Уже вернулся?.. - сказала она тусклым голосом.
- Нельзя сказать, что меня приветливо встречают.
- Я не ждала тебя так рано. Будешь ужинать?
- Меня накормили после лекции. Отличные свиные сосиски и кружка баварского пива.
- Ты где ляжешь?
- Почему ты всякий раз спрашиваешь меня об этом? - сердито сказал Нексе.
- Разве?.. Не замечала.
- Ты стала какая-то странная, Грета, то рассеянная, то резкая, порой просто грубая. Откуда это у тебя?
Она чуть помолчала, затем сказала, глядя прямо в глаза мужа:
- Мне не нравится немецкий вариант. Ты выгадал себе полную свободу, а меня лишил всего. Думаешь, мне очень весело в этой дыре?
- Тебе не хватает общества художников?
- Если хочешь - да!
- Не надо, Грета, мы же условились…
- Мало ли о чем мы уславливались, но ты не выполняешь условий. Что у меня есть: дети и кухня, дети и кухня, и так до одурения. Время забито, а душа?..
- Мне кажется, ты делишь и другие мои заботы, - осторожно сказал Нексе.
- Ты имеешь в виду, что спихнул на меня своих самарских питомцев?.. Я радовалась и этому, хоть какой-то выход из четырех стен. Но кончился твой голубой самарский период. Вот письмо. Советское правительство сердечно благодарит, но больше в варягах не нуждается.
Нексе берет письмо, пробегает его глазами.
- Я рад. Что ж, - говорит он слегка наигранным тоном, - значит, у Советов дела идут на лад. А я могу теперь засесть за большую работу.
- Господи, опять начнется старый кошмар!
Нексе испытующе смотрит на нее.
- Наверное, нам полезно на время разъехаться. Я смогу работать, как привык, а ты не будешь раздражаться. В Констанце легко найти пустующий домик. А по воскресеньям я буду приезжать. Хочешь, вызову маму тебе на подмогу?
- Чтобы она следила за мной - этого еще не хватало! Нет, Мартин, если я уж что решу, меня никто не остановит.
- О чем ты, Грета? Я хочу спасти нашу жизнь. Мы плохо живем. Мы оба стараемся, но ничего не выходит. Видимо, не так легко простить…
- Я тебе все простила, - искренне сказала Маргрете.
- Есть все-таки разница…
- В чем она?
- Русские говорят: плевок из дома, плевок в дом. Моряков, возвращающихся из далекого плавания, нередко поджидает в семье лишний малыш.
- Я знаю моряка, который привез из плавания шестьдесят пять малышей, и жена их всех приняла.
- Мне не до шуток, Грета. Если хочешь, разница в том, что я не растрачивал на других душу.
- Тогда это еще хуже… - тихо сказала Маргрете. - Беда в том, что и на меня ты не хочешь потратить ни вот столечка души. Ты сам по себе, я сама по себе.
- Давай сделаем еще попытку. Проверим нашу нужность друг другу.
- Ох, Мартин, ты всегда умеешь настоять на своем, - устало сказала Маргрете. - Только к добру ли это?..
…Ранняя весна. Нексе сходит с поезда и быстро шагает по дороге к своему дому, мимо цветущих кустов и деревьев в молодой листве. В руках у него букетик полевых фиалок. Подходит к дому. Ставни наглухо закрыты, и это придает дому какой-то нежилой вид. Распахнув калитку, он быстро пересекает маленький садик, открывает ключом английский замок и входит в дом. От запертых ставен тут темно, как ночью. Нексе нашаривает выключатель и зажигает свет.
- Грета! Грета!.. - зовет он.
Никто не отзывается.
- Вставайте, сони! Отец приехал. - Он идет в гостиную-столовую, мертвая тишина. И первые следы разора ударяют его по глазам. Вся мебель на месте, но нет скатерти на обеденном столе и штор на окнах, со стен сняты фотографии в рамках, исчезли все те мелочи, что делают дом живым. Охваченный страшным предчувствием, он распахивает дверь в спальню и видит голый остов кровати. Он пятится в гостиную и наконец-то замечает письмо посреди стола. Медленно подходит, разрывает и без сил опускается в кресло. Букетик выпал из его руки.
- Все… - шепчет он. - Все!..
…Он и сам не знал, сколько времени так просидел. Он очнулся от присутствия чего-то постороннего в комнате, чего-то непомерно-огромного, вытеснившего стоялый воздух и наполнившего жилье запахами зверя и луга. Прямо перед ним высился громадный бык с устрашающей и добродушной мордой и кольцом в носу. А между могучих рогов пристроился подросток лет двенадцати в рваных штанах и грубой рубашке с закатанными рукавами. Его большой рот и пристально-пытливый взгляд делают его, несмотря на разницу в возрасте, разительно похожим на поникшего в кресле старика. Но тот, погруженный в свою боль, не сразу это замечает.
- Допрыгался? - развязно спрашивает мальчишка. - Сам виноват. Какую женщину потерял!
Нексе смотрит на него с возмущением.
- Что ты в этом понимаешь, щенок? И нечего разъезжать на быках в моем доме.
- Кто при скотине живет, все про любовь понимает, - нахально говорит мальчишка, оставляя без внимания второе замечание. - Она в сто раз лучше тебя, честнее, добрее, искренней. Да ведь ты свое дрянное мужское самолюбие тешил. Ну и получай!
По лицу Нексе катятся слезы.
- Что нюни-то распустил! Как был плаксой, так и остался.