– Как вам нравится мадемуазель Жорж, мой друг? Она великолепна, не правда ли? А как кокетлива с вами мадемуазель Дюшенуа. Вы ей определенно понравились, Ваше Величество, – шептал на ухо сидевшему в соседнем кресле Александру французский искуситель на спектакле "Эдип", поставленном великим Тальма.
– А по мне лучше мадемуазель Бургонь. Своими пышными формами она напоминает мне русских красавиц, – признался царь и заговорщицки спросил Наполеона. – Как вы думаете, она мне не откажет?
Тот рассмеялся и прошептал:
– Уверен, что нет. Правда, весь Париж вскоре получит подробное описание Вашего Величества с головы до пят… и самый подробный рассказ о…
Царь хитро улыбнулся. Он подумал в этот момент о "маленьком друге" своего друга. Эта тайна Наполеона давно уже перестала быть тайной в великосветских кругах. Его бывшие любовницы, желая отомстить ему за нарочитое высокомерие в амурных делах (спать с женщинами, не снимая сапог, а в перерывах писать декреты), давно уже раструбили об его физиологических особенностях. Однако вслух Александр только поблагодарил Наполеона за разъяснение, точнее, за спасение.
Официальная же часть переговоров складывалась гораздо хуже. Александр постоянно напоминал Наполеону об обещанном в Тильзите Константинополе и проливах и не хотел подписывать простого письма с угрозами в адрес Австрии, не говоря уже о заключении военного союза. Поняв, что силовым давлением от царя ничего не добьешься, Наполеон сменил тактику. И однажды вечером он завел такой разговор.
– Беспокойная жизнь меня утомляет. Я нуждаюсь в покое и хочу дожить до момента, когда можно будет отдаться прелестям семейной жизни. Но это счастье, увы, не для меня. Без детей не может быть семьи. А разве я их могу иметь! Моя жена старше меня на десять лет. Я прошу простить меня: все, что я говорю, может быть, смешно, но я следую движению своего сердца, которое готово излиться вам.
И, может быть, тогда он впервые произнес слово "Развод".
– Его предписывает мне судьба. И этого требует спокойствие Франции. У меня нет наследника. Мой брат Жозеф ничего собой не представляет. Я должен основать династию. У вас есть сестры. Я отдам России Константинополь за руку вашей сестры!
Царь медлил с ответом.
– Если бы дело касалось только меня одного, то я бы охотно дал свое согласие, но этого недостаточно. Моя мать сохранила над своими дочерьми власть, которую я не вправе оспаривать. Я могу лишь попытаться на нее воздействовать. Возможно, она согласится. Но я все же не решаюсь за это отвечать. Поверьте, мной руководит истинная дружба, – дипломатично высказался Александр.
Но когда по возвращении в Петербург он передал предложение Наполеона вдовствующей императрице, на него обрушился весь материнский гнев.
– Блестящий мезальянс! Ваша дружба с Наполеоном и так дорого обходится России. Казна пуста. За год участия в английской блокаде рубль обесценился наполовину. Дворянство ропщет. Берегитесь, Ваше Величество, вы можете кончить, как ваш отец. Уже преданные нашей семье придворные задумываются, а не применить ли против вас азиатское лекарство. Даже мне, вашей матери, неприятно обнимать друга Бонапарта. А теперь вы еще собираетесь отдать на съедение этому минотавру свою родную сестру. Только через мой труп!
– Но, маман. Я говорил с Катрин. Во имя России она согласна на эту жертву, – робко возразил император.
– Я еще раз повторяю. Покуда я жива, никогда Романовы не породнятся с Буонапартэ. Даже если он вам пообещает всю Османскую империю!
Через месяц Екатерина Павловна поспешно вышла замуж за принца Гольштейн-Ольденбургского, тщедушного и прыщавого заику, которого Александру Первому пришлось назначать губернатором в Тверь, ибо другого занятия и места жительства у новоявленного родственника просто не было.
Но Наполеон не теряет надежды породниться с Романовыми, и в конце 1809 года через своего посла в Петербурге Коленкура сватается к младшей сестре русского царя Анне. Теперь он предлагает Польшу в обмен на русскую великую княгиню.
– Я очень высоко ценю выгоды от этого союза для своей политики. Но по завещанию Павла I решение должна принять вдовствующая императрица, сестре ведь не исполнилось еще шестнадцати, – уклончиво отвечает царь.
Мария Федоровна вновь непреклонна:
– Для этого человека нет ничего святого. Его ничто не сдерживает. Он даже не верит в Бога!
– Но Александр прислушается к совету тверской губернаторши, сестры Екатерины, и не ответит окончательным отказом. Сославшись на возраст Анны, еще не созревшей для деторождения, он предложит своему французскому другу отложить свадьбу на три года.
Обиженный Наполеон подпишет брачный контракт в Вене и получит руку дочери императора Франца, эрцгерцогини Марии-Луизы Австрийской. И откажется отдать России Польшу.
– Больше всего мне в вашем рассказе понравился момент с этим банкиром… олигархом… как его?.. Увраром, – признался я Редактору, когда мы сели с ним за ужин. – Слушая вас, я вспомнил, как сам открывал ногой двери в кабинеты вице-премьеров нашего правительства. И про нехватку лекарств в больницах, и про разбой на дорогах – тоже актуально все звучало, будто бы речь шла о России десятилетней давности, а не о Франции двести лет назад.
– Вы очень точно отметили сходство, – пробубнил редактор, пережевывая бутерброд с колбасой. – По зрелости, я бы даже сказал, взрослости, мы сейчас отстаем от европейцев лет эдак на сто пятьдесят-двести. Ведь та же самая Великая французская революция была не чем иным, как бунтом лавочников, борьбой третьего сословия за свои права. Наполеону оставалось лишь правильно сыграть на умонастроении народа. У нас же средний класс еще только-только зарождается. И то, заметим, из-под палки. Наша буржуазная революция едва выходит из стадии всеобщего воровства и вседозволенности, как это было при Директории во Франции, на этап зарождения законности, и делается это при сильном диктате верховной власти, как и при Наполеоне. Поэтому ничего нового для России мировая история не уготовила. Все рецепты – из хорошо забытого старого. С той лишь разницей, что человечество за двести лет сильно выродилось. Ведь какие люди вершили прежде судьбы мира!
Я отрезаю себе увесистый кусок сала, принесенного родственниками Редактора, кладу его на кусок черного хлеба и перед тем, как отправить в рот сей деликатес, уточняю:
– С Наполеоном все понятно. Гениальный полководец, тонкий политик, выдающийся человек. Но вот за Александром из ваших рассказов я, извините, ничего неординарного так и не заметил. Им помыкают все кому не лень: придворные, жена, мать, брат. А он только слушает их советы, ничего не решая сам, и задает наивные вопросы. Наполеон так его опутал лестью, что тот даже слова против него сказать не может. Ввязаться в войну из‑за женщины, будь она хоть трижды королевой, этого я вообще не понимаю!
Редактор доедает свой бутерброд и отвечает:
– Уже в ссылке, на острове Святой Елены, Наполеон напишет в своих мемуарах, что он еще в Тильзите недооценил коварного византийца и, если ему суждено умереть посреди Атлантического океана, то именно Александр станет его настоящим наследником в Европе. "Только я мог его остановить, когда он только появлялся во главе своих татарских полчищ". Но это будет слишком запоздалое прозрение. Приученный с детства скрывать свои истинные мысли (ведь надо было лавировать между любящей его бабушкой Екатериной Великой и подозрительно настроенным по отношению к нему отцом – Павлом), Александр провел и хитрого Наполеона. Выпрашивая на переговорах в Тильзите суверенитет для Пруссии, он стремился сохранить буферное государство между двумя империями, уже тогда предвидя их скорую неминуемую схватку…
Часть вторая
Царство
Государство – это я.
Людовик XIV
Глава 4. Кредит Гименея
Противостояние двух императоров настолько захватило мое воображение, что я на некоторое время отвлекся от новейшего времени. История моего личного взлета и падения на фоне таких личностей, как Наполеон и Александр I, может быть, кому-то и покажется мелкой и незначительной, но это моя история. И в ней тоже есть и свой грех, и свое покаяние, свой Аустерлиц и свое Бородино.
Ивана Матвеевича похоронили на Новодевичьем кладбище. Панихида была скромной и в средствах массовой информации сильно не афишировалась. Попрощаться с ним пришли только самые близкие люди. Важные партийные и советские чиновники, напуганные несостоявшимся путчем и свершившейся революцией, просто вычеркнули телефоны бывшего соратника и начальника из своих записных книжек и забыли о нем.
И хотя возле гроба, установленного в кладбищенском зале скорби, а не в Колонном зале Доме союзов, сидела семья покойного – вдова, дочь и внуки, моя мама пришла проститься с ним. Когда она приблизилась к гробу, вдова внимательно и грустно смерила ее взглядом и снова стала утирать платком мокрые от слез глаза. Но на лице моей мамы не было слез. Она скорбела с достоинством благородной дамы, не демонстрируя на людях свое страдание.
Неклюдов тоже присутствовал на панихиде. В черном костюме и белой рубашке, с театральной скорбью на лице, он больше походил на служащего похоронного бюро, чем на убийцу.
– Прокуратура скоро закроет это дело. Следствием точно установлено, что это было самоубийство. Просто у старого коммуниста сдали нервы, – как бы оправдываясь передо мной, прошептал мне на ухо заместитель, когда мы поравнялись с ним, следуя за гробом.
Я ничего не ответил. Неклюдов же продолжил свои объяснения: