- Ну, ладно, ладно, расскажи лучше о себе, как сюда попал и что там на заводе случилось, что ты солдатом стал? Давай-ка присядем на твоего земляка, в ногах правды нет.
- Судьба мне такая, ваше благородие, вышла. Родом мы из демидовских кузнецов. Моего отца - Лаврина Егора, кузнеца и кричного мастера - прежний хозяин купил на Урале у графов Демидовых для начала дела на новом заводе в Белой Холунице. Это как раз в тот год, когда императрица Екатерина Вторая власть взяла.
- А откуда тебе известно, что именно тогда это было?
- Ну, как же, на Урал тогда из Санкт-Петербурга приезжали к присяге приводить господ наших. Так вот, привез барин моего отца и еще других мастеров с Урала, да еще из своих деревень крепостных привез, уж не знаю сколько. И поставили они за два года завод. На речке Белая Холуница плотину сделали, водяное колесо для большого молота наладили. Эх, какой пруд там получился, ваше благородие! Не море, конечно, я понимаю, но хорош пруд! Версты четыре поперек да верст двадцать вверх по речке разлился! Мы с братьями лодку с парусом сладили. Был на заводе один кузнец из матросов, он нам показал, как парус и снасти сделать. Так-то ловко ходить при ветре было! А рыбы в том пруду развелось! Барин Глебов сеткой не позволял ловить, а удочкой если, что ж, не запрещал.
- Так с той поры ты и стал моряком?
- И не думал, ваше благородие, тогда о море. Отец мой - великий был кричной мастер. И нам такими бы быть. Сколько он железа сковал, уму непостижимо. И ограды отливал, решетки из белого чугуна для барского дома и конторы заводской сковал, и герб барину, и заводской знак этот - все он сделал. А какое крыльцо к барскому дому в Белой Холунице сковал, загляденье! Сказывали, и в Санкт-Петербурге не стыдно было бы показать!
- Так что, отец твой был крепостным?
- Поначалу да, как купленный, а потом за его великие труды хозяин прежний, Глебов, вольную отцу выписал. А как стал отец вольный, он сам себе избу поставил, женился на матушке нашей Агафье Васильевне. Два брата у меня, старший - Степан. Ему под Измаилом янычар ятаганом руку отрубил. Сейчас он в Одессе у господина герцога Ришелье служит. А другой, Василий, - близнецы мы с ним - здесь.
- И почему ты в солдаты пошел, раз вольный был?
- А мы с братьями сами к рекрутскому начальнику пошли. Он нас и взял.
- Так сами и пошли?
- Так сами, ваше благородие, и пошли! А чего не пойти, когда на заводе у нас никого не осталось.
- Как же так - никого, а отец, а мать?
- Эх, ваше благородие, не хотелось мне все это ворошить - заново сердце рвать, да вот земляка встретил, и все, как будто вчера было, вспомнилось.
- Так расскажи, легче будет!
- Получилось, ваше благородие, такое дело. Матушка наша, хоть и не молоденькой уже была - ей за сорок перевалило, - но какую хочешь девку молодую переплясывала, а певунья была да рукодельница! Она из Дымковской слободы родом. Может, слыхали?
- Конечно. О дымковской игрушке на каждой ярмарке слух идет.
- Так вот, отец ее и братья в Макарьеве храм снаружи расписывали. Это под Вяткой. Он весь в завитках, узорах красных, зеленых, желтых. Московские гости говорили, что только их Покровский собор на Красной площади по красоте мог с нашим дымковским поспорить. Называли его самой большой дымковской игрушкой.
Тут Андрей повздыхал, опять вытер повлажневшие глаза и после короткой паузы продолжал:
- На беду нашу продал господин Глебов завод промышленнику из купцов Савве Яковлеву, а тот как купил, так и не приезжал боле. Поставил управляющим немца. Не человек - зверь! Наших хуже скота почитал.
А с управляющим - приказчик да камердинер, тоже из немцев. И такую они нам лютую жизнь сделали, хоть в петлю полезай!
Приходит раз приказчик и говорит, чтобы матушка шла в контору полы мыть. Не было у нас такого. Мы были вольные. Но пошла.
На другой день приказчик опять приходит, опять наказывает полы мыть идти. Пошел с ней отец.
Что уж он там управляющему говорил, не знаю. Только матушку больше не звали. А, почитай, через неделю соседи принесли отца нашего избитого и обмороженного, без памяти. Его на пруду подобрали, а год был холодный - в марте, как в январе, морозило. Потом, уже перед самой смертью, отец в себя пришел и сказал нам, что его приказчик да камердинер по приказу управляющего подкараулили, ударили но голове кистенем, а потом лежачего били, пока он память не потерял.
Матушка, как отца похоронили, памяти лишилась, а через неделю и сама преставилась!
И стало нам так худо, так худо, что и сказать нельзя!
Андрей горько вздохнул и посмотрел на Захара, а тот наклонил голову и только сжимал да разжимал свои пудовые кулаки. Помолчав, Андрей продолжал:
- Вот тут-то и сменилась наша судьба. Приехал рекрутский начальник, поручик Сазонов, из самого Санкт-Петербурга, рекрутов, значит, брать - война с турками тогда как раз шла. Собрали нас всех к заводской конторе, вышел их благородие поручик Сазонов и прочитал грамоту: кто шел из вольных в рекруты, получал из казны по четыреста рублей, а кто из крепостных, за того он платил хозяину.
- И что же, вы согласились за четыреста рублей всю жизнь поломать?
- Да разве в деньгах дело-то было? Управляющий не хотел давать рекрутов из хозяйских людей, но господин поручик на него так цыкнул, что тот уж и молчал. Дал нам господин поручик думать до утра и ушел в господский дом к управляющему ужинать. А мы повернулись и через пруд пошли по домам. Ох, как нам было тогда невесело, ваше благородие! Волком бы завыли! Заводские нас жалели: все знали, что отца нашего порешил управляющий за то, что он за матушку вступился. Приказчик теперь на заводскую сторону только с мушкетом ходить стал. Раньше они с управляющим и камердинером в слободе часто появлялись, а тут и носа казать не стали.
Подумали мы с братьями, подумали и решили: все равно управляющий жизни нам не даст. А уйдем в рекруты, все будет полегче, да и свет повидаем, горе забудем!
- Да, от такой жизни только в рекруты и идти.
- Точно так, ваше благородие. Взяли мы только вот знак этот на память, инструмент кое-какой. Мы ведь все можем: и сапоги стачать, и что надо сковать, и избу срубить. А хозяйство наше порешили: коровушку и избу со всем припасом продали за полцены соседу, теленочка и кабанчика прирезали. Мяска нажарили, позвали мастеров из вольных, капрала с солдатиками, что с господином поручиком приехали, родителей помянули, поговорили, песни попели, поплакали напоследок и на следующее утро тронулись в Вятку.
Вот так и стал я солдатом. А за Измаил нам с братом Василием сержантов, да и по кресту пожаловали. Теперь с вами десантом пойдем.
Андрей замолчал и невидящим взглядом уперся в заводское клеймо на якоре.
Захар тоже задумался о своем.
Встрепенувшись, Андрей спросил:
- А верно, ваше благородие, что мы вместе с турками на француза пойдем? То били мы их, а то вдруг вместе будем? Не перекинутся ли они к французам и не побьют, вспомнив старое, нас, а?
Захар покачал головой и невесело улыбнулся:
- Вот-вот, сам думаю: не побьют ли они нас? Однако сам знаешь: наше дело - солдатское, что прикажут, то и сделаем.
О чем-то поразмыслив, он спросил:
- А не хотел бы ты, сержант, с братом в корабельные кузнецы на "Св. Павел" пойти? Были бы вы со своим земляком рядышком. Только ведь на море и потонуть можно, подумайте. Это не на пруду под парусом ходить. Да и пуля, и ядро достать могут.
- Эх, ваше благородие, убивает-то не пуля - убивает судьба! А кузнецами быть на корабле мы бы могли. Это хорошее дело. Если возьмете, премного вам будем благодарны!
- И то верно. Не печалься, давно все то, о чем рассказал, было. Сколько воды утекло!
- Да, вот уже десять годков минуло. Думал, и забылось, ан нет - увидел якорь батюшкин, и все как вчера!
- А что с управляющим? Остался он в Белой Холунице?
- Кто же его знает, - Андрей замялся. - Не были мы там больше. И не осталось там никого, кто бы весточку подал.
- Так, так! Ну, ладно, значит, решили. Я поговорю с командиром вашего батальона подполковником Скипором и с капитаном "Св. Павла". Ему кузнецы как раз нужны!
Захар потрепал Лаврина по плечу и зашагал к себе на квартиру.
Андрей невидящим взглядом смотрел вслед уходящему лейтенанту, и в памяти у него вставала та последняя ночь в родном доме.
Ох, эта ночь! Сколько раз просыпался Андрей в холодном поту от кошмарных снов. Они с годами стали спокойнее, но все же…
