Деловито торопится Кирилл. Он тянет скулящего и упирающегося пса к деревцам. Тащит, проваливаясь по пояс в нехоженый декабрьский снег, привязывает собаку к деревцу и стоит несколько минут, думая о чем-то и кусая губы. Оглядывается. Никого. Тогда Кирилл достает из мешка топор и начинает рубить хрупкое, звенящее на морозе деревце.
Пес непонимающе смотрит на монаха, скорбно двигая шишками бровей.
Кирилл сосредоточенно вырубает длинную тяжелую палку, аккуратно очищает ее от сучьев и бросается на пса.
Пронзительный жалобный визг взвивается над полем. С каждым ударом он становится все настойчивей, все выше, потом вдруг слабеет, стихает, становится еле слышным и наконец совсем гаснет.
Кирилл с омерзением бросает палку в снег и растирает рукавом обкусанные губы.
Страсти по Андрею. Лето - осень - зима 1406 года
Тихий вечер. Солнечный свет падает на парную после жаркого дня воду Москвы-реки и освещает верхушки недалекого бора. По серой еще теплой тропе идут вдоль берега трое: Феофан, Андрей и Фома. Феофан злой, взлохмаченные волосы клоками торчат из-под скуфейки. Андрей, тоже раздраженный только что состоявшимся разговором, идет следом. Фома идет сзади, хмуро глядя под ноги и с трудом скрывая интерес к ссоре двух богомазов.
Феофан вдруг останавливается и, ни на кого не глядя, сердито вопрошает:
- Клей с огня снял?!
Фома срывается с места и напрямик, через луг, бежит в обратную сторону.
Первым нарушает молчание Андрей.
- А как иначе? Нельзя иначе, - говорит он удивленно.
- Все! Хватит! Видишь? - взрывается Феофан и, остановившись, протягивает вперед руки. Перепачканные краской пальцы дрожат. - Руки трясутся после таких бесед душеспасительных!
- Не буду, - соглашается Андрей.
Феофан спускается к реке, присаживается на корточки и начинает мыть руки. Андрей стоит на тропинке и терпеливо развязывает узел на поясе.
- Что?! - неожиданно поворачивается к нему Феофан.
- Я ничего… - бормочет Андрей, через голову стягивая рясу.
Прибегает запыхавшийся Фома. Неожиданно Феофан изо всей силы ударяет ладонью по воде и гневно заключает:
- Ну и упрям же ты, Андрей, прости, господи!
Фома нагишом прыгает в медленную темную воду.
Лениво вьются по течению длинные водоросли, поднимаются со дна и косо всплывают на поверхность колеблющиеся серебряные пузыри, мелькают, бросившись в сторону, и, остановившись, снова замирают в потухающем подводном солнце стремительные стаи сверкающих плотвичек.
Фома резко разводит руки, окружив себя белым кипящим облаком и, вынырнув на поверхность, видит Феофана, который сидит на берегу, опустив ноги в воду, раздетого Андрея, влезающего в реку, и слышит оглушительное хлопанье кнута, мычание коров и блеяние овец: по дороге, вдоль берега, поднимая пыль, возвращается стадо.
- Ну, где, где ты видел бескорыстие это, когда каждый за задницу свою трясется?! - почти орет Феофан.
- Да сколько хочешь! - отвечает Андрей с раздражением. - Да те же бабы московские, свои волосы для выкупа…
- Замолчи, замолчи! Сто раз слыхал! Причем же бескорыстие-то тут? Им же, дурам, делать ничего другого не оставалось! Лучше уж без волос остаться, чем истязания выносить! Что им делать-то?!
Андрей стоит по горло в воде и молча оттирает песком грязные руки.
- Вот ты на меня смотришь, - продолжает Феофан, - и думаешь, наверно: "Вот, мол, злодей". А? Да? А я не злодей вовсе! Просто говорю про то, что вижу и знаю! Слепы люди, народ темен!..
- Да нельзя так…
- Ну хорошо, ты мне скажи по чести, темен народ или не темен?! А? Не слышу!
- Темен… Только кто виноват в этом?
- Греховодить, лизоблюдить, богохульствовать - вот это их дело! Да сам-то ты грехов что ли не имеешь?
- Как не иметь?..
- И я имею! Господи, прости, примири, укроти! Ну, ничего. Страшный суд скоро, все, как свечи, гореть будем! И помяни мое слово, уж такое начнется! Все друг на друга грехи сваливать начнут, выгораживаться перед вседержителем…
- И как ты с такими мыслями писать можешь, не понимаю? - удивляется Андрей. - Восхваления еще принимаешь! Да я бы уж схиму давно принял, в пещеру бы навек поселился!
- Я господу служу, не людям. И в грехи их собственные носом окунуть - тоже не без пользы! А похвалы! - Феофан машет рукой. - Знаешь, сегодня хвалят, завтра ругают, за что еще вчера хвалили. А послезавтра забудут! И тебя забудут, и меня забудут, и всех забудут! Суета и тлен все! А-а-а… Не такие вещи забывали. Все глупости и подлости, какие можно сделать, род человеческий уже совершил, будь покоен, и теперь только повторяет их. Все "на круги своя"! И кружится и кружится! Да если б Иисус на землю снова пришел, его бы снова распяли!
- Да уж, конечно, если только одно зло помнить, и перёд богом счастлив никогда не будешь.
- Что?
- Ну, может, некоторые вещи и нужно забывать… Не все только… Не знаю я, как сказать, - злится Андрей. - Не умею…
- Не можешь - молчи! Меня хоть слушай! Чего смотришь?
- Молчу, - еле сдерживается Андрей.
- Чего молчишь?
- Тебя слушаю.
С хриплым и требовательным блеянием, с густым мычанием проходит в клубах пыли огромное стадо. Гремят ботала, щелкают кнуты, лают собаки.
- Человеки по доброй воле знаешь когда вместе собираются? - продолжает Феофан. - Для того только, чтобы какую-нибудь мерзость совершить! Только! Это уж закон!
- Что ж, по-твоему, только в одиночку можно добро творить? - не унимается Андрей.
- Ой, добро, добро! Да ты Новый Завет вспомни! Христос тоже людей во храмах собирал, учил их. А потом они для чего собрались, помнишь? Чтобы его же и казнить?! Распять требовали! "Распни! - кричали. - Распни!" Лисе этой! И как кричали! А ученики его? Иуда продал, Петр отрекся до петухов, а когда надо было насмерть стоять - разбежались все! И это еще лучшие!
- Раскаялись же они!
- Так это потом! Понимаешь, потом! Когда уже поздно было! И всегда так! Сначала наделают дел, наваляют, а потом каются! Злоба какая-то немыслимая, с первого взгляда и не увидишь; бес вступит - так и мчатся, жгут, крови жаждут и остановиться не могут… А эти?! Сейчас?! Это же подумать страшно! - голос Феофана срывается от негодования. - Господи, погаси пламень страстей моих… яко есмь нищ и немощен… Князь на князя, русские на русских с мечом! Междоусобицы! Власти хотят смертельно!.. Избави меня от лютых дел. У меня волосы подымаются, провалиться от позора готов! Православные православных убивают! Храмы разрушают! Убитых не хоронят!
Андрей несколько раз пытается возразить, но старый грек уже не слышит собеседника, он не спорит - он обвиняет. И уже не видит Андрея, потому что перед глазами его неистовое воображение рисует событие, подтверждающее правоту его мыслей и страстей.
По раскаленной каменистой дороге, ведущей на вершину горы, поднималась в белой душной пыли тысячная толпа, разевая в крике перекошенные рты и швыряя камнями в него, идущего с гордо поднятой головой в окружении воинов, отделяющих его от лихорадочно возбужденного предстоящей расправой народа, сметанного со всадниками; и во всем этом чудовищном водовороте ненависти и предательства упавший на колени человек с окровавленным лицом и тяжелый крест, который передавали на вытянутых руках ослепленные жаждой крови люди, взмокшие, с запудренными дорожной пылью лицами, и крест, плывущий над толпой к яме, у которой назареянина разложили на деревянном брусе и, навалившись, растянули ослабевшие руки по краям креста, прежде чем ударами обуха загнать ему в ладони черные кованые гвозди…
Феофан проводит дрожащими пальцами по глазам и, взглянув на Андрея, вопрошает:
- Где они, твои праведники?! А? Бессребреники твои?! Покажи мне, сделай милость! Истинно сказано: страшен бог в великом сонме святых! Страшен! Не будет страха - не будет веры! Оставь меня в покое, не могу больше об этом…
Осень. Сеет мелкий мороснячок.
- Ну ладно, не буду… - мрачно продолжает спор Андрей, начатый еще летом, на Москве-реке. - Конечно, творят люди и зло… И горько это… Да только нельзя их всех вместе винить. Трудно так и… грешно, мне кажется. И в Евангелии все это есть. Продал Христа Иуда, а вспомни, кто купил его? Первосвященники. Потому что правды боялись, боялись, что народ им подвластен быть перестанет.
Они медленно идут вдоль монастырской стены, спрятав руки в рукава.
- Вон сколько денег отвалили, не пожалели, и Иуде, и воинам, чтобы приказ их исполнили. - Голос Андрея звучит покойно, ровно. - А кто его обвинил? Народ? Опять же фарисеи да книжники, свидетеля так и не нашли, сколько ни старались. Кто же его, невинного, оклевещет? Потом только нашли предателя…
- Двух нашли, двух, а не одного мерзавца!
- Да-да, двух! Ну и что? Два же, а не все! А фарисеи эти на обман мастера, грамотные, хитроумные, и обманули народ и убедили его и возбудили. Они и грамоте-то учились, чтобы зло творить. Чтобы к власти прийти, темнотой его воспользовавшись. Людям просто напоминать надо почаще, что люди они, что русские, одна кровь, одна земля. Зло везде есть, всегда найдутся охотнички продать тебя за тридцать сребреников. А мужик терпит и не ропщет, горб трудами наживает, работает за двоих, а то и за троих, и все на него новые беды сыплются - то татары по три раза за осень, то голод, то мор, - а он все работает, работает, работает, работает, работает, несет свой крест смиренно, не отчаивается, молчит и только бога молит, чтобы сил хватило…