- Идем, Андрей, пора нам, - голос Кирилла срывается от страха.
- Чего молчишь-то? - продолжает скоморох. - Меня ж монах продал тогда, донес на меня: мне сказали потом. А из монахов ты один и был в сарае, я же помню.
Смысл сказанного постепенно доходит до Кузьмы, он перестает смеяться и смотрит на Андрея.
- Ты скажи только, за что продал меня? - улыбается скоморох. - А то я все знаю, а почем меня запродали, не ведаю…
Андрей молчит. Все молчат.
- Что ты, право, на человека бросаешься ни с того, ни с сего! - раздается дрожащий голос Кирилла. - Спутал ты его, обознался, а еще бросается…
- Нет, - качает головой скоморох и кивает на Андрея. - Я его потом часто вспоминал. Уж больно красивый он тогда был, тихий. Тоже тогда все молчал.
- Люди добрые! - снова восклицает Кирилл. - Отпустите нас с богом. Нам еще идти два дня, а то и три, до дому…
Кузьма, глядя на монахов, наклоняется и шарит под столом.
- Ну ладно, - машет рукой скоморох. - Не хочет говорить - не надо! Я прощаю! Я всех прощаю!
Кирилл проворно встает и семенит через двор к Андрею.
- Идем, Андрей, слышь? - бормочет он, дергая Рублева за рукав.
В это время из-за стола раздается нечленораздельный возглас. Кирилл оборачивается.
Чернобородый мужик медленно подымается с лавки. В руках у него короткий железный шкворень. Он мычит что-то, глядя на Андрея страшными белыми глазами. Скоморох хватает его за руку, но тот, не помня себя от бешенства, с такой силой отталкивает скомороха, что тот больно ударяется затылком о стену.
- Не смей, Кузьма, слышь? - хрипло выдыхает он.
Промычав что-то, чернобородый выходит из-за стола и направляется к Андрею. Кирилл бросается к воротам и отчаянно кричит тонким голосом:
- Невиновен он, братцы! Не продавал он никого! Вот вам крест святой, не продавал! За что наказание-то это? Держите его! Чего же смотрите?!
Сидящие за столом, онемев от ужаса, смотрят на подступающего к монаху здоровенного мужика со шкворнем в руках.
- Андрей! Скажи им, Андрей! - издали кричит Кирилл. - Невиновного убивают! Он же сказать вам не может! Андрей, ну скажи ему, скажи им!..
Андрей встает с колодезного сруба, делает несколько шагов навстречу Кузьме и закрывает глаза…
Неожиданно в воротах появляется верховой ордынец и, обернувшись, кричит что-то на чужом языке. Слышится приближающийся топот, и во двор, наполняя его фырканьем лошадей и гортанной речью, один за другим въезжают иноземные всадники, спешиваются, не обращая внимания на русских, не замечая их, теряющихся среди веселых раскосых лиц, достают воду из колодца, наполняют деревянную колоду и поят коней. Шум, ржание, смех.
Мужики смотрят из-под навеса, забыв о ссоре, которая могла кончиться кровью, забыв и о своем горе, ставшем причиной этой ссоры, подавленные наглостью ордынцев и их веселой бесцеремонностью.
Напоив коней, иноземцы исчезают, словно наваждение. Кузьма, скрипнув зубами, швыряет в пыль шкворень и возвращается к столу. В глазах Андрея отчаяние.
Кузьма садится на лавку и, окинув взглядом сидящих вокруг стола, опускает голову.
Тогда Андрей поднимает с земли шкворень и кидается вслед всадникам.
Он догоняет их у околицы и, подняв над головой свое оружие, бросается на крайнего. Тот, отпрянув, с недоумением смотрит на стоящего у обочины инока, намеревающегося броситься на него снова. Всадник останавливается. Другой, повернув коня, проносится мимо Андрея и на скаку вырывает у него из рук шкворень. Татары смеются. Один из них говорит что-то, отряд приходит в движение, воины окружают чернеца и со смехом, визгом и криками начинают толкать его конями от одного всадника к другому, не давая возможности вырваться из этого бешеного хоровода, топчущего копытами жидкую глину на деревенском выезде. Андрея швыряют от одного коня к другому, ударяя плеткой, толкая широкой лошадиной грудью, кидая в лицо грязь, хватая за широкие рукава рясы и снова бросая его от коня к коню, от одного всадника к другому. Всадники вихрем носятся вокруг на своих низкорослых мохноногих лошадях, разбрызгивая мутные лужи и оглушая окрестности гортанными воплями.
Наконец кто-то швыряет железный шкворень к ногам инока, раздается лихой переливчатый свист, и всадники несутся прочь, а Андрей остается стоять посреди дороги, в рваной рясе, с лицом, забрызганным грязью, тяжело дыша и со страданием глядя вслед умчавшимся ордынцам.
Когда хохот и топот их коней глохнут за поворотом дороги, Андрей подходит к ограде, прислоняется к ней лицом и горько плачет, вздрагивая худыми плечами.
Колокол. Весна - лето - осень - зима - весна 1423–1424 годов
В прозрачной мартовской луже, что разлилась у дверей кособокой избенки, отражается студеное светлое небо. Тесный двор завален снегом, перемешанным с навозом. У покосившегося столба возится неловкий худой парень, тщетно пытаясь надеть на петли полусгнившую створку ворот. Это Бориска - сын колокольных дел мастера. Он такой же угловатый, неспокойный, что и несколько лет назад, только худое скуластое лицо его заросло редкой бесцветной порослью.
Толстые, грубо сколоченные тесины тяжелы и неподвижны. Створка соскальзывает с петель, падает наземь и обдает острой ледяной слякотью подъехавших к воротам четырех всадников.
- Этот, что ли, Николы-литейщика дом? - спрашивает старшой дружинник, вытирая шапкой забрызганное лицо.
- Этот, - отвечает Бориска.
- Отец, что ли?
- Отец, - раскосые глаза малого смотрят настороженно.
- Ну-ка, позови.
- Нету его, - Бориска снова берется за тяжелые намокшие ворота.
- А где?
- Помер, - раздается из-за скрипучей створки. - Язва-то всех прибрала - и мать, и сестру. Отца тоже.
Дружинник внимательно смотрит на ворота, за которыми возится Бориска и, откашлявшись, спрашивает:
- А… Гаврилы-литейщика рядом, что ли, изба-то?
- Гаврилы? - из-за мокрых досок показывается странно веселое лицо малого. - Гаврила тоже номер. И Касьян-мастер помер, а Ивашку ордынцы прошлым годом увели. Один Федор остался, к нему идите. Пятый двор… - Бориска вдруг издевательски улыбается: - Только вы, служивые, поторопитесь, а то он лежит уж грюкает, Федор-то. Глаза не откроет, того и гляди преставится.
Дружинники молчат, поглядывая на старшого.
- Дожили, колокола некому отлить… - хмуро цедит тот и поворачивает коня.
Малый, словно ужаленный, бросается за всадниками. С шумным всплеском рушится выпущенная из рук створка ворот.
- Возьмите меня с собой, а? Давайте я колокол солью! К князю возьмите! А? - ухватившись за стремя, просит он старшого.
- Да ты что, парень, очумел?
Жидкие лепешки полурастаявшего снега летят из-под копыт лошадей, идущих на рысях.
- Не… правда, я… вам очень все здорово сделаю!.. Все равно никого не найдете, все пере… перемерли… Лучше меня не найдете! - цепляясь за стремя, умоляет Бориска.
- А ну, не путайся под ногами! - сердится старшой.
Малый останавливается на краю посада и, задыхаясь, кричит вслед удаляющимся всадникам:
- Ну и ладно! Вам же хуже! Я секрет колокольный знаю, да не скажу!
Дружинники останавливаются в отдалении.
- Чего говоришь? - кричит старшой.
- Секрет знаю! - надсаживается Бориска. - Отец секрет меди колокольной знал, умирал - мне передал!.. Его никто… никто его больше не знает! - Он вытирает разгоряченное лицо, видит, что дружинники совещаются о чем-то и кричит: - Я только один знаю! Отец умирал и мне весь секрет…
- Тебя как звать-то?
- Бориска!
- Ну-ка иди сюда! - кричит старшой, и малый со всех ног бросается к дружинникам…
Сошел снег, схлынули весенние воды. Москва-река снова вошла в свои берега, оставив в кустах принесенные паводком высохшие пучки прошлогодней травы, похожие на разоренные птичьи гнезда.
По пологому склону, поросшему редкими цветами, идет Бориска в сопровождении мастеров. За ним шагают мужики с лопатами на плечах - землекопы. Бориска идет впереди, чувствуя на себе их недоверчивые взгляды. Неожиданно он останавливается под высоким корявым тополем. Мастера молча окружают Бориску и оглядываются по сторонам.
- Здесь рыть будем, - решает малый.
- Можно и здесь, - соглашается самый старый из мастеров с густой сивой бородой. - Только чем ближе к звоннице, тем удобнее… А то во-он куда тяжесть какую тащить!
Бориска, старательно скрывая свою неуверенность, смотрит под ноги.
- Здесь ведь тоже колокол отлить можно…
- Можно-то можно, да…
- Ну вот, здесь и будем, - твердо заключает малый и подзывает нескладного рыжего пария, толкущегося среди мастеров, видимо, ученика: - Андрейка!
Рыжий подбегает. Бориска что-то шепчет ему на ухо, размахивая руками. Андрейка старательно кивает головой, давая понять, что ему все ясно с полуслова, с нетерпением дослушивает наставления Бориски и со всех ног бросается в сторону белеющей на холме кремлевской стены. Мастера стоят молча, сложив руки на животе, и скептически смотрят на Бориску. Наступает неловкая пауза. Малый зло сжимает тонкие губы и командует.
- Давай размечай!
Мужики с готовностью принимаются за разметку огромной ямы. Бориска помогает им, словно подручный. Забивает деревянной колотушкой колышек, привязывает к нему бечевку, разматывает тяжелый клубок, отмеряет, забивает второй колышек. Колышки, сделанные из хрупкой ольхи, щепятся, гнутся, выскальзывают из-под колотушки, словно живые. Наконец яма размечена.
Землекопы крестятся и, поплевав на руки, берутся за лопаты. Бориска в волнении бегает вокруг, наконец не выдерживает и вырывает лопату у приземистого мужика.
- Дай-ка я!