- Ночью меня обокрали! - воскликнул он. - Пропала моя одежда! Помоги мне, Кара-Чоно!
Чем я мог помочь ему в почти необозримом лагере?
- Ты ничего такого не заметил, что помогло бы мне выйти на след?
- Ничего!
Случаи воровства в нашей орде можно было пересчитать по пальцам за долгие-долгие годы. Это преступление каралось у нас страшными карами. Потерпевший проводил меня к своей юрте, стоявшей на самом краю лагеря, где отроги Гурелгу сходят на нет и начинается густой лес.
Женщины причитали, а детишки держались за подолы широких материнских юбок и таращили на нас глазенки. Никто из них ничего не видел и не слышал. И вдруг прибежала женщина - вся в слезах и громко всхлипывающая:
- Моего мужа убили. Он лежит мертвый на окровавленных мехах в юрте. Он голый, одежду его украли! Помогите мне!
Только успела она договорить, как появились еще три женщины и, громко плача, принялись стенать: у всех у них тоже убили мужей и похитили одежду. Я услышал, как кто-то у меня за спиной сказал, что начальник охраны, мол, из низов и поэтому не способен поддерживать порядок в лагере.
Выбрав несколько человек из числа охранников, я поскакал с ними в близлежащий лес, потому что предположил, что ночью в орду проникли чужие, которые перед рассветом опять скрылись в густом лесу. Но мы не нашли ничего - ни следов, ни самих чужеземцев. Перед заходом солнца мы вернулись в лагерь, изорвав о сучья свою одежду в клочья. Тропинки в лесу мы не обнаружили и бродили по нему спешившись и ведя лошадей в поводу.
Ночью я расставил между рядами юрт часовых, которым я велел разложить костры, чтобы вся орда была освещена. Золотой Цветок я поселил в одном из шатров Борты, у которого стояли два охранника.
Выйдя из юрты, я столкнулся со старым шаманом и прорицателем Гекчу, который прочел на бараньей лопатке имя Чингисхана. Я спросил, нет ли на небе какого знака, который объяснил бы нам причину ночных убийств и грабежей.
- А еще они избили повара Шикиура, - сообщил мне шаман. - Он только-только проснулся и подумал, что они отправят его в вечные высоты. Он сильно замерз и весь дрожал, потому что его тоже раздели догола! Это еще вчера было.
- Вчера? Почему же мне не доложили?
- Повару было стыдно: он накануне сильно напился. Еще он сказал, что видел только тени, которые били его, только тени, темные тени; он не слышал, чтобы они переговаривались, да и вряд ли тени умеют разговаривать!
- Говорить они не умеют, а издают что-то вроде пения черного дрозда - слушать приятно, понять же ничего не поймешь.
- Он был пьян, Кара-Чоно, а кому вино ударяет в голову, у того разум уходит в ноги. Ведь так у нас говорят?
- Я спросил тебя о знаках, шаман!
Мы присели на большой камень поблизости от озера - это совсем рядом с кедром, под которым Борта учила детей считать. Начал накрапывать дождь.
Женщины и мужчины повыходили из юрт и, задрав головы к небу, подставляли лица крупным теплым каплям.
- В самые молчаливые ночи знаки неба видны особенно отчетливо, - начал шаман. - Вот в такой час я сидел перед своей юртой, прислонившись к еще теплому от солнца войлоку и закрыв глаза. Вдруг в воздухе что-то прошелестело, и я поднял веки. Меня облетела черная ночная птица с красными глазами, потом она еще дважды облетела мою юрту и полетела дальше, размахивая широкими крыльями, напоминавшими на фоне восходившего месяца разорванные черные шали. А потом эта птица села на верхушку самой дальней пустой юрты.
- Откуда тебе известно, что эта юрта пустая, шаман?
- Тысячи юрт стоят сейчас пустыми, - ответил он, глядя мимо меня в какую-то точку в темной пустоте, словно вызывая из нее воспоминания.
- Конечно, тысячи юрт опустели. Но откуда ты знаешь, что именно в этой сейчас никто не живет?
- Черная птица села на острый скат крыши. А разве птица останется сидеть, когда из-под решетки идет дым?
- Ты прав! И что же было дальше?
- Она трижды прокричала какие-то звуки, которые я не знаю, как истолковать. Птица кричала: "Урки-урки-урки!"
Мы смотрели на струи дождя, казавшиеся на фоне костра красноватыми.
- "Урки-урки!" - повторил я. - Небо не желает подсказать нам, что это означает?
- Почему? Оно сегодня уже сказало мне все, бросив мне эту шапку.
Я невольно вздрогнул от испуга.
- Да ведь это чуркинская шапка? Урки… Выходит, божественная птица кричала: "Чуркин!"
- Нет, она прокричала лишь "урки!", а уж небо добавило Ч и Н!
- Племя чуркинов не пришло на назначенную встречу, шаман! Чингисхан тщетно прождал их целую неделю. Откуда же взяться в нашей орде чуркинам и их шапкам?
Шаман промолчал, и мы опять долго смотрели на красноватые нити дождя.
- Отведи меня к юрте, на которой сидела ночная птица.
- Она пуста, Кара-Чоно, я проверял!
Когда шаман ушел, я залез на кедр и сел на крепкий сук, с которого был хорошо виден почти весь лагерь. Будь у меня побольше людей, я бы приказал им обыскать все стоявшие пустыми юрты. Но так раздробить свой небольшой отряд я просто не имел права. И потом, у меня никак не укладывалось в голове, что кто-то из чуркинов подло проникал в наш лагерь, чтобы убивать и грабить. Хотя они и нарушили данное хану слово, им вовсе не обязательно было проявлять к нам враждебные чувства, для оправдания своего отсутствия в войске хана они как-нибудь нашли бы благовидную причину.
Я еще долго сидел на суку кедра, привязавшись к стволу кожаным ремнем, чтобы не свалиться вниз, если я от усталости засну.
Дождь усилился. Поднялся ветер, порывы которого раздували костер. Кедр начал покачиваться.
Моя одежда промокла насквозь.
Отсюда я хорошо видел шатры Борты. В одном из них меня ждала Золотой Цветок. Мне было неприятно, что я оставлял ее подолгу одну, одну-одинешеньку, ей даже словечком перемолвиться не с кем. Наши законы запрещали ей обращаться к супруге хана, если та не обратилась к ней первой.
Расставленные мной часовые исправно ходили по рядам юрт мимо костров.
Вдруг я увидел темную тень, шмыгнувшую в белую юрту. Она исчезла и вскоре появилась вновь, набросилась исподтишка на часового, и тот со стоном рухнул на землю. А за ним упал и другой, он сжался в клубок в светлой луже и сразу затих.
Я торопливо спустился с кедра. Спускаясь, я видел сквозь ветви все больше юрт, у которых появлялись и сразу исчезали тени.
Лагерь спал. И было в нем уже немало таких, кто как бы тоже спали, а на самом деле были уже мертвы.
Я вскочил на коня и крикнул моим людям:
- Враги! Враги!
И вот этот крик уже звучит по всей орде.
Мимо юрт проносились всадники, стрелы вонзались в войлок. Крики, стоны, проклятья.
- Это чуркины! - воскликнул кто-то.
И тут же кто-то сбил его с лошади. За его спиной запылала юрта. Овцы вырвались из одного загона и убежали в темноту.
До настоящего боя дело не дошло. Опасность убить своего же ордынца была больше, чем желание убить чуркина. Вдобавок ко всему враг старался уйти от прямых столкновений и убегал под покров ночи. Грабить - этого он хотел. Но быть узнанным - нет.
Дождь все не переставал, и утро, прохладное и сумрачное, не спешило сползти с гор в долину. Последние чуркины бежали из лагеря. Они совсем пригнулись к гривам своих лошадей, скрывая лица.
Нам предстояло оплакивать десять убитых, еще у пятидесяти украли одежду, оружие и другое добро.
Я послал в степь две маленькие группы воинов: одни должны были по пятам преследовать чуркинов, а другие скакать навстречу возвращающемуся Чингисхану, чтобы сообщить ему о происшедшем. Оба отряда поддерживали постоянную связь между собой, и поэтому никаких трудностей для обнаружения чуркинов, племени небольшого и не слишком-то воинственного, не предвиделось. Как и для их наказания.
Три утра спустя Чингисхан во главе своего победоносного войска вернулся в лагерь, гоня впереди пленных чуркинов и их вождей Сача-беки и Тайчу.
Мы собрались на главной площади орды. Здесь росли три дуба. Чингисхан подъехал на своем белом жеребце к среднему дубу и проговорил, с трудом справляясь с овладевшей им яростью:
- Сача-беки и Тайчу! Вы - вожди чуркинов. Когда мы недавно приняли решение взять в клещи татар, ваших старых врагов, которые убивали наших дедов и отцов, вы, чуркины, предали нас - мы тщетно прождали вас целую неделю. А теперь вы, чуркины, придерживаясь обычаев врагов, разграбили наш лагерь, несколько человек убили и сами стали нашими врагами. Так это или не так, Сача и Тайчу?
- Это так, великий хан, - сказал Сача.
И Тайчу тоже сказал:
- Это так, великий хан.
- А о чем мы с вами договаривались и о чем условились, Сача и Тайчу?
- Мы не сдержали слово, хан. Поступай с нами как положено.
- Быть по сему! - воскликнул хан, выхватил из ножен тяжелую кривую саблю, взмахнул - и дуб словно ветром обдало. Мощная крепкая ветвь была перерублена и повисла на тонкой кожице. - Подставляйте ваши шеи, предатели!
И оба опустили головы.
Хан дважды поднял и опустил саблю. Один из охранников отбросил черноволосые головы далеко за дубы.
- А остальных чуркинов… измерьте по ступице повозки!
Под ликующие крики своих соплеменников он медленно проделал путь до шатров своей супруги Борты.
Як подтащил на главную площадь орды повозки с высокими колесами. Пленные стояли в пять рядов за дубами, а за ними наши воины с женами и детьми. Те женщины, чьих мужей подло ограбили и убили чуркины, плакали и покрывали пленных проклятьями.
Сквозь ветви дуба пробивались лучи солнца. И лица у пленных были зеленоватыми, а на некоторых из них иногда появлялись солнечные пятнышки.