* * *
Тюремная надзирательница Аделаида Симоне тишком передала Мале крохотную записочку.
- Это вам… из Марселя, - шепнула она. Гидаль сообщал, что Наполеон, кажется, задумывает войну с Россией, а в Марселе все готово: "Наши дела идут успешно. Только что я получил известие из Германии (порабощенной Наполеоном), что и там имеем верных союзников. Я укрепляю наши позиции в Италии…" Прекрасно! Россия останется нерушима, а Италия с Испанией скоро обретут свободу от корсиканского деспотизма. Только бы не случилось беды с Гидалем: он слишком горяч, особенно когда заглянет в большую бутылку…
Однажды ночью майор Мишо де Бюгонь был разбужен по тревоге: в камере генерала Мале слышны чьи-то голоса. Накинув халат, ветеран поспешил в башню. Сомнений не было - Мале с кем-то разговаривал. "Неужели и правда спятил?.." Майор откинул шторку и в ужасе закричал:
- Боккеямпе! Вы-то как сюда попали?
Пока он возился с ключами, отпирая засовы, случилось чудесное превращение: мирно похрапывал Мале, а больше никого в камере не было. Комендант кинулся бежать на другой этаж, он открыл камеру корсиканца - тот дрыхнул, словно окаянный.
- Что за чертовщина! - перепугался майор… Утром он нанял трубочиста, которого и спустил в дымовую трубу. Но трубочист объявился лишь на следующий день - он вылез из подвала соседнего дома, отказавшись рассказывать что-либо. Очевидно, генерал Мале хорошо владел тайнами старинного замка. Майор даже не осмелился сделать ему выговор:
- Боже мой! Что еще вы задумали на мою седую голову?
Мале - благодушный и спокойный - сидел перед ним, раскладывая пасьянс на стареньких картах времен революции. В его колоде не было ни королей, ни дам, ни валетов - их заменяли яркие символы Свободы, Гения и Равенства.
- Что еще? - спросил он. - Скоро вы получите письмо с набережной Малакке, в котором будет говориться обо мне…
- Да? - вполголоса откликнулся де Бюгонь.
- Конечно! Без меня ведь никак не обойдется, - рассмеялся Мале, ловко тасуя картишки.
- Вы еще можете смеяться?
- И будет сказано, - пророчил Мале, - что я готовлю побег с целью перебраться под знамена России, которой уже многие служат… Но вы, майор, не верьте этому. Русская армия справится с нашим императором и без моих услуг. Вы меня поняли?
Майор вернулся на свою квартиру и выразительно покрутил перед женою пальцем возле своего виска. Она его поняла:
- Ну и пусть его заберут от нас… куда надо!
* * *
Всю зиму узник держал начальство в постоянном напряжении; по тюрьме ходили упорные слухи, будто по ночам генерал Мале вылезает гулять на крышу; караульные, простояв на посту в его башне с неделю, оказывались уже негодными - он успевал их распропагандировать, и приходилось менять их как перчатки.
- Сударь, - не раз упрекал де Бюгонь генерала, - за вашу судьбу я спокоен. Но, прошу, пожалейте хоть свою нежную супругу, которая так много лет страдает!
Мале отделывался шутками. Однако комендант не оценил юмора арестанта, приписывая его легкомыслие некоторой расстроенности разума. Он укрепился в этом мнении, когда Мале куском мела разрисовал стену своей камеры, точно воспроизведя на память план улиц Парижа. На месте же площадей с их казармами и правительственными учреждениями он изобразил головы собак, кабанов, шакалов и всяких гадов. Непонятные стрелы рассекали кошмарный чертеж, расходясь почему-то (тогда на это не обратили внимания!) от казарм Десятой когорты Национальной гвардии, размещенных на улице Попинкур.
- Я придумал новую игру, - пояснил Мале коменданту. - И сейчас ознакомлю вас с ее несложными правилами…
- Сотрите все! - велел де Бюгонь, не дослушав. - Сегодня к вам придет жена, а у вас не стена, а бред взбесившегося топографа. Лучше я велю приготовить для вас букет цветов.
Разрешая свидание мадам Мале с мужем, добряк де Бюгонь осторожно намекнул ей:
- Вы не сердитесь, мадам, на старого солдата, но мне кажется, что ваш почтенный супруг уже… Сами понимаете: он не всегда здраво располагает собой и своими поступками.
Жена генерала, еще моложавая женщина, в черных траурных одеждах, бегущих от плеч до полу, стояла перед ним - робкая и печальная, как олицетворение вечной скорби. Кажется, в этот момент они отлично поняли друг друга.
- Может, вы и правы, - произнесла жена генерала. - Но… что мы можем сделать для здоровья моего мужа?
- Я подумаю, - решил майор, сердечно жалея женщину.
Наступила зима. Поздним вечером во двор Ла-Форса въехал полицейский фургон, из него вывели генерала Гидаля… Увидев Мале, он сразу начал ругать префекта Тибодо:
- Эта сволочь все-таки допекла министра своими доносами, и вот я здесь… Но ты не волнуйся, Мале: Прованс начнет и без меня, когда начнется в Париже…
* * *
Мале шел навстречу обстоятельствам, а обстоятельства складывались в его пользу. Не только жена, он и сам ходатайствовал, чтобы его перевели в клинику доктора Дебюиссона. "Там, - писал он министру полиции, - я согласен ждать в менее неприятных условиях справедливости его величества…"
При свидании с мадам Мале герцог Ровиго сказал ей:
- Утешьтесь! Я не вижу особых причин, препятствующих перемещению вашего супруга в тюремную клинику…
Комендант тюрьмы до конца точно не знал, насколько он прав в своих догадках, но рехнувшихся, считал он, совсем незачем томить в тюрьмах. В рапортах он так и отписывал на набережную Малакке, что генералу Мале надо поправить мозги, а жена майора подзуживала его поскорее избавиться от генерала:
- Ты и так, бедный Мишо, бережешь этого Мале лучше яйца. Спятил он или не спятил, но без него нам будет спокойнее…
Действительно, с двумя остальными генералами в Ла-Форсе комендант управился бы: Лагори терпеливо выжидал перемен к лучшему, а воинственный Гидаль, поджидая сурового суда, напивался по вечерам, в минуты же ангельского смирения он вырезал ножницами из бумаги силуэты прекрасных женщин.
- Ты права, душа моя, - соглашался де Бюгонь с женою, - мы должны избавиться от этого шального якобинца. А то не только он, но скоро и мы с тобою окажемся в бедламе…
Собрался консилиум врачей, и генерала Мале было решено перевести из казематов Ла-Форса в пансион для умалишенных знаменитого психиатра доктора Дебюиссона.
- Там будет вам лучше, - сказал де Бюгонь.
- И я так думаю, - ответил Мале. - Благодарю вас за все. Наверное, я был слишком беспокойным постояльцем в вашей чудесной бесплатной гостинице для избранных.
- Ну что вы! - смутился старый драбант. - Извините меня тоже. Иногда я вмешивался в ваши дела не совсем кстати. Но у меня, поверьте, нет иных доходов, кроме этой проклятущей службы на благо нашего великого императора. Желаю вам как можно скорее поправиться, генерал!
Мале ответил майору учтивым поклоном:
- Я освобождаю камеру… Знаете, для кого?
- Для кого? - спросил майор.
- Для министра полиции Савари, герцога Ровиго… Вот тут бедный майор, кажется, окончательно поверил в "сумасшествие" генерала. Мале, покидая Ла-Форс, громким голосом обратился к окнам мрачной цитадели:
- Прощайте, мои друзья! И ты - Боккеямпе, и ты - Гидаль, и ты - Лагори! Прощайте все… скоро мы встретимся!
За углом улицы Паве карета замедлила ход, на подножку ее вскочила мадам Мале. Генерал подхватил ее в свои объятия.
- Сними перчатки, - сказал он жене, - и дай мне свои нежные руки… Любовь моя! Вспомни наше свадебное путешествие во Франшконте - мы не разнимали тогда рук всю дорогу…
Скоро карета вкатилась на улицу Святого Антония.
- Сейчас мы снова расстанемся, Клод.
- Да, милая Мадо. Но уже ненадолго…
* * *
Доктор Дебюиссон был психиатром новейшего, гуманного толка. Он отвергал варварские приемы лечения, практикуя обращение с больными мягкое и добросердечное.
Генерала Мале по прибытии в больницу лишь заставили окатиться ледяною водой, и он предстал перед Дебюиссоном нагишом, накинув на плечи только чистую простыню.
- Сбросьте ее, - велел Дебюиссон.
Простыня упала к ногам генерала, и Дебюиссон невольно вздрогнул. На груди пациента красовалась четкая татуировка: голова Людовика XVI, прижатая к плахе ножом гильотины.
Врач нацепил очки, попросил Мале подойти ближе.
- Что это у вас, генерал, за странный натюрморт? - спросил он. - Судя по тяжелой челюсти, это лицо из династии Бурбонов, а ножик отнюдь не для разрезания дичи.
- О да! - охотно отозвался Мале. - Изо всех способов народной медицины, чтобы избавиться от перхоти в голове, самый удачный пока придуман только один - это гильотина…
Дебюиссон властно поднял ладонь, сказав:
- Довольно! Я сразу разгадал вашу болезнь, Мале: вы - отчаянный якобинец. Так и запишем… для истории. Генерал Мале признательно склонил голову.
- Лучшей болезни, - отвечал он, - вы просто не могли бы придумать. Любопытно - каков же будет ваш диагноз? На грифельной дощечке Дебюиссон начертал крупно:
ГЕНЕРАЛ МАЛЕ - ОСТРОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО - Вот мой диагноз для каждого из якобинцев, - закончил он веско. - Можете повесить это на дверях своей комнаты.
- Благодарю вас, доктор. Теперь я спокоен: смерть от почтенного благоразумия мне, во всяком случае, отныне не угрожает.
Итак, генерал Мале сделался официальным сумасшедшим великой Французской империи. Пятого числа каждого месяца в пять часов вечера он на пять минут обращал свои взоры к заходящему солнцу: "О великое светило! Что я сделал на благо свободы?.."