Держа шапку Якова под мышкой, словно школьную тетрадь, Эрни машинально переставлял ноги, как заведенный механизм. Левая, правая, снова левая. Отсчитав ровно двадцать шагов, он обернулся и посмотрел на Якова, который семенил сзади. Вид брата его поразил: непокрытая голова уверенно сидит на круглых плечах, рот улыбается, взгляд бесстрашно устремлен вперед. Эрни незаметно подмигнул ему и зашагал снова. Голова опустилась совсем низко, а узкая спина скорбно согнулась дугой…
Эрни вглядывался в тротуар, в незнакомые дома, в голубое небо, которое, словно огромная стрела, вонзилось своим острием в самый конец улицы, и вдруг почувствовал, как страх холодным червем заползает к нему в живот, потом пробирается выше, в грудь, потом начинает буравить и леденить ему сердце. Он один на улице, такой маленький, такой тщедушный, такой незначительный, что если штурмовики изобьют его, как несчастного господина Кацмана на прошлой неделе, никто даже не обратит внимания. И голову оторвать могут - тоже никто не заметит.
Не замедляя шага, он вдруг начал прислушиваться. Нет, справа все спокойно. Но левым ухом он уловил неприятное стрекотание. Оно продолжалось всего мгновение, и затем его перекрыли далекие звуки музыки, сопровождавшей еле слышный чеканный шаг. Потом те же звуки раздались и справа. Эрни попытался понять, откуда доносится пение, но не мог, потому что оно слышалось то спереди, то сзади, то слева, то справа. Иногда ему даже казалось, что оно несется сверху, с неба.
Подойдя к перекрестку, он пробрался вдоль стены до угла и выглянул в поперечную улицу. Она была спокойна и почти пустынна. "Откуда же раздаются звуки?" - подумал он, прежде чем перейти на другую сторону. Только он сделал шаг, как кто-то схватил его за руку. Он тихонько вскрикнул и, обернувшись, увидел бледного от страха Якова.
- Я лучше пойду с тобой, - сказал тот, всхлипывая.
Яков стиснул его руку, ладони обоих мальчиков были мокрые.
Эрни не понимал, почему это ощущение чего-то мокрого между их ладонями наводит на него ужас. Яков пыхтел рядом, а он старался отвлечься от действительности, как когда-то, когда еще любил играть с самим собой. Он широко раскрыл глаза, выкатил их, насколько мог, - в былые времена это помогало. Может, и теперь дома, небо, прохожие, Яков, он сам и все-все вокруг задрожит и тихонько поплывет в туман его глаз, канет в пропасти горла. Но он зря старался… Сегодня ни дома, ни небо, ни люди не растворялись в его широко раскрытых глазах, все очертания сохраняли беспощадную ясность, все предметы сверкали на солнце, и клейкая пакость в ладони у Якова ощущалась все так же отчетливо.
- Ты вспотел, - услышал он голос.
- Ты вспотел, - жалобно настаивал Яков.
Эрни раздраженно посмотрел на него.
- Ничуть я не вспотел! - категорически заявил он и тут же понял, что неприятная тяжесть, которую он чувствует на лице, - просто пот.
Желтый свет, медленно заливавший улицу, ударил ему в глаза, и сквозь влажную пелену он ясно увидел обычную картину: вот несется велосипедист, две кумушки куда-то торопятся, в руках у них корзинки, краснолицый молодой человек расстегивает ворот, свет дрожит над домами и синей дымкой испарений поднимается вверх… Эрни повернулся к Якову и сказал:
- Жарко.
Яков помолчал, а потом вкрадчиво возразил:
- Нет, это ты от страха вспотел.
Эрни в ярости обернулся к Якову, но увидел, что лицо у того обмякло.
Двое детей остановились посреди тротуара.
И тут полные слез глаза Якова, скривившийся рот, кулачок, которым он нещадно трет нос, смешная головка под нелепой клетчатой фуражкой, дрожащая пухленькая грудь под белой рубашечкой, растерянный вид, широко расставленные ноги и опущенные руки - вся эта картина мигом вошла в расширенные зрачки Эрни Леви. Немедленно исчез страх, он забыл, что вспотел, и уже представлял себе группу юных гитлеровцев… Сапоги, каски, длинные кинжалы с черными костяными рукоятками… Они с гиканьем гонятся за Яковом, тот не знает, куда спрятаться, куда деться… А он, Эрни Леви, он - рыцарь. Он бросается на злодеев и разбивает им головы, а маленький Яков, целый и невредимый, тем временем убегает далеко, далеко… "Пусть только появятся, я брошусь на них", - острым кинжалом пронзило его. Он прикоснулся дрожащей рукой к мокрой щеке Якова, и решительные слова сами собой сорвались с губ:
- Ничего, Яков, если они появятся, я брошусь на них.
Яков оторопело посмотрел на старшего брата, смерил его глазами с ног до головы и расхохотался.
- Ты? Да если даже я тебя толкну, ты полетишь как перышко, - проговорил он сквозь смех и действительно толкнул Эрни.
Шея у Эрни напряглась, и он прокричал сквозь зубы:
- А я тебе говорю, что брошусь на них!
Но Яков продолжал улыбаться, отрицательно качая головой. С какой-то насмешливой снисходительностью доверил он свою руку брату. Успокоенный, сияющий от удовольствия, он шел мягким шагом рядом с Эрни, весело размахивая свободной рукой и время от времени иронически посмеиваясь.
Эрни тяжело дышал. Левая ладонь безжизненно лежала в руке Якова. Он все еще продолжал мысленно твердить: "Я брошусь на них, брошусь на них, брошусь…" - но эта мысль перестала вселять в него уверенность. Тогда он взглянул на вещи более трезво и решил, что если просто броситься, как собачонка, гитлеровцам под ноги, Яков все равно успеет убежать. Наконец, в отчаянии он понял, что бессилен сделать что бы то ни было, и, подняв глаза к небу, под которым он чувствовал себя бесконечно маленьким, спокойно посмотрел в него. Когда-то он легко воображал себя героем: с мечом в руке или с обнаженной грудью и с прекрасными словами еврейской молитвы на устах… Но теперь мечты - дело прошлое; у него было горькое чувство, что если и представится случай проявить благородство, он не сдвинется с места. И не потому, что он такой маленький, а потому, что отваги в нем не больше, чем росту. Что он такое? Ничего. Ровным счетом ничего. Крупица не поймешь чего. Он просто не существует.
Тоненький голос Якова вывел его из задумчивости.
- Ну что, бросишься на них? - спросил тот и вдруг заорал во все горло: - Осел! Мы уже пришли!
Он оттолкнул руку своего защитника и помчался вдоль домов - веселый комочек, выпущенный в пространство.
Действительно, метрах в пятидесяти от перекрестка Эрни, к своему удивлению, различил над веселыми немецкими крышами серый трухлявый купол синагоги и мощеный двор в глубине, а в следующую минуту - силует Муттер Юдифь: он возвышался над евреями, стоявшими у входа во двор синагоги. Радость охватила его. Веселый комочек докатился туда и слился со всеми. Эрни тоже неудержимо захотелось побежать, но он взял себя в руки, ссутулился и сонно покачал головой, как делал дед. Прикрыв горящие глаза, он степенно шел тяжелым размеренным шагом, как и подобает настоящему еврею, равнодушному перед лицом смерти.
Муттер Юдифь встретила его так, как если бы он вернулся с прогулки.
- Не опоздал, - проворчала она. - Подходи ближе. А чего это ты так важно выступаешь? Прямо министр!
Эрни покраснел и склонил голову набок.
- И подарок мой потерял! - вскипела толстуха.
Эрни в смущении вытащил из штанов сиреневый квадрат платочка и меланхолично запихал его в нагрудный карман.
- Поторапливайтесь, поторапливайтесь, - спокойно произнес дед, как если бы не произошло ничего, что заслуживает внимания еврея, - начинается молитва.
- Я не могу, - важно заявил Мориц. - Дежурю у входа, - добавил он, указывая подбородком на опасную улицу.
Двор синагоги заполнялся людьми, мужчины и женщины, как положено, расходились в разные стороны. Эрни проскользнул вслед за дедом. Неожиданно рука деда теплым прикосновением нежности обхватила его шею. Эрни на миг закрыл глаза от удовольствия. Всего на один миг, потому что гигантская ручища тут же убралась восвояси, и громадный "слон" вошел под свод. Неожиданно для себя Эрни ринулся к выходу на улицу. Там стояли трое мальчиков, чья очередь была дежурить на этой неделе. Защищая глаза от солнца, они приставили ладони козырьком ко лбу и внимательно всматривались в улицу - только поблескивали глаза из-под ладоней. Эрни ткнул указательным пальцем Морица в локоть. Тот вздрогнул.
- Я останусь с тобой, - сказал ему Эрни серьезно.