- Что теперь с нами будет? - закричала Муттер Юдифь, показывая на желтый квадрат улицы в дверном проеме, и нежно прижала к себе Якова.
- Ну-ну, - сказал дед, улыбаясь в темноте, - не поднимай паники. - Конечно, если ты попадешься им на улице, они тебя побьют, но не станут же они искать тебя по домам. Что, они специально за тобой сюда идут? Послушай…
- Нет, вы его послушайте! - закричала Муттер Юдифь, и Эрни заметил, как у нее перекосился рот и сверкнули белые зубы.
- Живо наверх! - приняла она решение и первой бросилась бежать.
Остальные молча последовали за ней. "Даже дед, и тот стал осторожно взбираться по ступенькам", - отметил про себя Эрни.
Окно на площадке третьего этажа, выходившее на улицу, было закрыто. Эрни пролез между ногами деда как раз в тот момент, когда на перекрестке показалась колонна штурмовиков. Их песня резко ударила в стекла, а шаги, казалось, загудели по плиткам лестничной площадки. Кожаные сапоги, широкие пояса, сверкающие на солнце пряжки, коротко остриженные головы - с высоты третьего этажа колонна походила на безобидное трескучее насекомое, ползущее по залитой солнцем улице. Когда колонна поравнялась с домом, песня замерла, и в горячий воздух взвилась другая мелодия, хорошо знакомая всем Леви. Но все же услышав ее, они задрожали.
"Лишь только брызнет кровь еврейская из-под ножа…"
- Раз-два! Раз-два! - командовал начальник колонны.
"Душа поет, и восторгается душа!.."
- Раз-два!
Колонна свернула на улицу Бургомистров, и от нее остался лишь затихающий гул, слуховая галлюцинация.
- Какие они страшные! - жалобно сказала барышня Блюменталь. - Даже…
- Ну, хватит, - перебила ее Муттер Юдифь, - нечего об этом вспоминать! Теперь нужно поторапливаться, мы опаздываем.
- Я не хочу туда идти! - заныл Яков.
- Куда это "туда"? - насторожилась Юдифь.
- В синагогу…
Вместо ответа старая женщина схватила внука за плечо и вкатила ему увесистую оплеуху. Затем, успокоившись, она выпрямилась во весь свой могучий рост и постановила:
- Нельзя идти в синагогу всем вместе, пойдем разными дорогами. Сегодня у них, видно, на евреев разыгрался аппетит. Эрни, бери Якова и отправляйся в обход Гимназии… Ну-ка, живо!
И отвернувшись от обоих мальчиков, которые уже взялись за руки, она принялась отдавать дальнейшие распоряжения.
Эрни с силой сжал руку маленького Якова, которая была больше его собственной. С каждой ступенькой Яков хныкал все тише и, когда они очутились внизу, совсем замолчал.
- Уже спустились? - крикнула Муттер Юдифь в пролет лестницы.
- Да, - ответил Эрни как можно тише. Там, у подножия темной лестницы, на расстоянии трех этажей от родных, Эрни сразу же почувствовал, как он одинок. А когда он робко вышел на освещенную улицу, то от щемящей тоски мучительно захотелось немедленно вернуться туда, наверх, в это случайное убежище, пусть ненадежное, но все же прикрытое тенью Муттер Юдифь.
В руке у него дрожала пухлая ладонь Якова, который плелся сзади. Его круглое лицо словно распухло от страха, синяя фуражка была надвинута на лоб, как всегда, лихо, по-жокейски, но по хныканью Эрни догадался, что Яков сильно трусит.
- Не могу же я тебя тащить, - проговорил Эрни мягко.
Яков непонимающе уставился на него, выпятил живот и начал передвигать ноги, держась за брата вытянутой рукой. Но почти сейчас же он заныл:
- Ты слишком быстро идешь, я так не могу.
- Ты же больше меня, - не выдержал Эрни.
- Да, но я же меньше, - возразил Яков, имея в виду, что он младше.
Они шли по узким, темным переулкам.
Старший тащил за собой младшего. До улицы Пассеро все было спокойно. Эрни снял висевший у него на груди сиреневый платок для верхнего карманчика (традиционный подарок Муттер Юдифь), который явно привлекал взгляды прохожих. Постепенно улицы становились более широкими, солнце здесь ярче освещало фасады домов: дети приближались к богатым кварталам. Тут они немного успокоились: казалось, ни у кого не было дурных намерений по отношению к ним. Обычно Эрни легко ориентировался и представлял себе, куда нужно идти, но здесь, среди красивых домов, таких разных и так удивительно похожих друг на друга, ему трудно было найти дорогу.
В районе Ригенштрассе совсем другое дело. Маленькие, приземистые и действительно одинаковые дома имеют свое лицо, как люди. Их можно узнать с первого взгляда. А у домов в богатых кварталах нет запаха, подумал Эрни, они, как пресная вода.
- Далеко еще? - отдуваясь, спросил Яков.
- Нужно только выйти к Гимназии, - уверенно ответил Эрни, - там я живо разберусь.
- Этих улиц я совсем не знаю, я их и не видел никогда. Может, лучше спросить, а?
- Спрашивать нельзя, - немного подумав, ответил Эрни.
- Это еще почему?
- Потому что у нас акцент еврейский, - рассудил Эрни, - сразу видно, что мы евреи.
- А если мы молчим, думаешь, не видно? Хоть мы рта не раскроем - все равно видно, - съязвил Яков.
Беглым взглядом Эрни сравнил белокурых ребятишек в будничной одежде, которые играли возле тротуара, с коротенькой фигуркой принаряженного Якова. Ботинки начищены до блеска, штанишки и рубашка отглажены, лицо и шея чисто вымыты, на мелкие колечки черных кудрей напялена нелепая клетчатая фуражка, еврейские глаза, еврейский нос, робко согнувшийся над верхней губой.
- И верно, - сказал Эрни, - сегодня суббота, а мы одеты, как они в воскресенье.
- И в шапках, - намекнул Яков.
- Тоже верно, - согласился Эрни, - летом они шапок не носят.
- Ну, так как, спросишь?
Эрни не ответил. Он огляделся вокруг, оценивая христианский мир. Наконец, после некоторых колебаний он остановил свой выбор на низенькой женщине, которая подметала возле дома. Волоча за собой Якова, он приподнял берет и спросил с самым лучшим немецким произношением, на которое только был способен, как пройти к Гимназии.
- Прямо, - удивленно ответила маленькая женщина.
Потом, вглядевшись в Эрни, она подперла подбородок ручкой метлы и, понимающе улыбаясь одними глазами, добавила:
- Правильно, ребятки, лучше идите этой дорогой, на главной улице для вас теперь опасно: они целый день там вышагивают. Только, может, вам лучше и вовсе не ходить в вашу синагогу…
Тут из дверей вышла другая женщина.
- Опять они! И как только вы можете с ними разговаривать?! - воскликнула она и, повернувшись к детям, добавила: - Тю-тю, еврейчики, эх, и достанется вам сегодня!
Отступив, назад, она прижала руки к пузатому переднику и прыснула со смеху. Тотчас же их окружили любопытные рожицы.
Эрни с Яковом уже поспешно удалялись. Им вдогонку неслись пронзительные крики и топот ног. Покрепче сжав руку Якова, Эрни пустился бежать изо всех сил. На углу он остановился и, удивленный тем, что их не схватили, оглянулся: вдали хохотали мальчишки, весело размахивая руками. Низенькая женщина переходила дорогу. В одной руке она держала метлу, а другой вела за собой одного из мальчишек. Дойдя до тротуара, она влепила ему оплеуху и потащила в дом. Эрни с Яковом пошли дальше. Яков тяжело дышал.
- Когда я буду взрослый, - сказал он пронзительным, срывающимся голосом, - я не буду ходить в синагогу.
- Когда ты будешь взрослый, мы все уже умрем, - сказал Эрни.
Помолчав минуту, Яков наивно спросил:
- Правда, если я сниму фуражку, они не увидят, что я еврей? Ее ведь можно надеть перед синагогой, да, Эрни? - боязливо добавил он.
Эрни остановился. Яков приблизил к нему лицо. Большие черные глаза источали горячую мольбу, а пухлые губы так растерянно дрожали, что у Эрни больно сжалось сердце. Он погладил свободной рукой брата по щеке.
- А я? Они же все равно увидят, что я еврей, - сказал он нежно.
- Верно, - ответил Яков мелодичным голосом, - ты больше похож на еврея, чем я…
Эрни нахмурил брови и задумался.
- А если ты снимешь шапку, ты умрешь, - заметил он вдруг. - Какой же смысл…
- А вот и неправда, - перебил Яков, - я уже много раз ее снимал.
Эрни снова задумался.
- Значит, в те разы Бог не хотел, чтоб ты умер, а теперь может захотеть.
- Правда? - в испуге закричал Яков.
- Точно, - ответил Эрни, погруженный в свои мысли. - Знаешь, что я подумал: раз ты так боишься, наверно, тебе можно… Боже мой, Боже мой, ну почему ты так боишься? Вот я же не боюсь!
Яков пристально на него посмотрел.
- Ну, конечно, - сказал он, - ты же никогда ничего не чувствуешь.
В этот момент Эрни почувствовал, что спина у него горбится и голова клонится к плечу. Глаза затянула пелена тоски, и он равнодушно пробормотал своим обычным мягким голосом:
- Давай сюда свою шапку. Я пойду впереди, а ты за мной, подальше. Тогда никто не узнает, что мы вместе.
Яков поспешно снял кепку. Эрни забрал ее, поднял глаза к небу и увидел, что оно совсем близко, что оно открыто для молитвы. Тогда он торжественно прошептал: "Боже, да будет его грех на мне…"
- Теперь ты не умрешь, - сказал он равнодушно удивленному Якову.
- А ты?
- Я?.. Я?.. - смущенно улыбнулся Эрни. - Что мне! Я же берета не снимал, значит, Бог мне ничего не может сделать, понял? - непринужденно добавил он.