- Совершенно согласен с вами и уже заранее вижу ту радость, с которой почтенный француз примет этот молитвенник; он будет счастлив, а я, бедный, останусь в полном огорчении!.. - и Орест, глубоко вздохнув, опустил голову.
- Почему же в огорчении? - спросил Саша Николаич.
- Потому что с утра не имел во рту ничего, кроме зубной щетки.
- Вы опять пить?!
- Гидальго!.. Это слово "пить" мне не нравится совершенно!.. И потом, уверяю вас, что нынче в высшем обществе принято пить водку; я могу это доказать моим знакомством с господином Люсли…
- С кем, с кем? - переспросил Саша Николаич.
- С господином Люсли… с тем самым, с которым мы на торгу набавляли цену на молитвенник, а потом он не побрезговал в своей колеснице отвезти меня в трактир. Вы вот этого для меня не делаете, гидальго!..
- Вы говорите, его зовут Люсли? - снова спросил Саша Николаич. - Вы точно помните, что его называли именно так?
- Если вы сомневаетесь, могу вам принести самую страшную клятву. - Орест высоко воздел руку и торжественно произнес: - Высохни на земле вся водка!..
- Да бросьте! - опять остановил его Саша Николаич. - Как имя и отчество этого господина?
Орест стал припоминать.
- Видите ли, великолепный гидальго, - убедительно проговорил он, - надо отдать мне полную справедливость, я был в уже известном градусе, когда поближе познакомился с этим господином; поэтому мне непременно надо выпить три рюмки. Велите подать их мне, и я сейчас же вспомню!
- Орест! - серьезно сказал Саша Николаич. - Я вам уже раз и навсегда сказал, что у меня в доме вы водки не получите…
Орест развел руками:
- Твердость вашего характера напоминает скалу. Но, может быть, пару рюмок разрешите?..
- Ни одной!..
- Делать нечего, приходится припоминать и без водки!.. Его звали, если я не ошибаюсь, Иван Михайлович…
- Иван Михайлович Люсли?! А каков он собой?
- Рыжий, с большими темными очками, строго говоря, как выражаются в салонах, в общем, такая морда, что так и хочется плюнуть в нее…
- Странное совпадение! - продолжал Саша Николаич.
- Что вы в этом находите странного?
- То, что человека, который воспитывал меня в Париже и на попечении которого я рос, звали тоже Иван Михайлович Люсли.
Орест прищурился и покачал головой.
- Нет, мой джентльмен по годам как будто бы не годится вам в воспитатели.
- Да он им и быть не может, потому что мой воспитатель умер!
- Царство ему небесное! - вздохнул Орест.
- Вы знаете, где живет этот господин?
- Вот этого я не знаю! - пожал плечами Орест. - Признаюсь больше: он меня спрашивал, где мое местопребывание, я же осведомиться у него о том совершенно не догадался!
- Очевидно, это совершенно случайное совпадение! - рассудил, наконец, Саша Николаич. - И все-таки мне бы очень хотелось повидать этого господина.
- Он, верно, объявится еще! - успокоил его Орест.
- Почему вы так думаете?
- Да потому, что его крайне интересует этот молитвенник, и, очевидно, он еще наведается, чтобы справиться о нем.
- Я никак не ожидал, - признался Саша Николаич, рассматривая молитвенник, - что это такая редкая и ценная книга.
- Вообще я не понимаю, - даже обиделся Орест, - как это можно платить за самую редкую книгу такие большие деньги!..
В это время в комнату вошел старик - француз Тиссонье, человек очень почтенной наружности, одетый во все черное.
- Я слышал, - заговорил он, - что вы принесли назад мой молитвенник?
- Да, да! - подтвердил Саша Николаич. - Вот он! Возьмите его!
Тиссонье быстро схватил книжку и, тщательно осмотрев ее со всех сторон, как бы желая вполне убедиться, та ли эта самая книга, произнес:
- Да, это она!
- А вы знаете толк в книгах? - спросил у него Саша Николаич.
- Я несколько попривык обращаться с ними в библиотеке монсеньора кардинала…
- Так что вы должны знать, что этот молитвенник - библиографическая редкость?
- Помилуйте! - улыбнулся Тиссонье. - Таких экземпляров довольно много и они никакой библиографической ценности не имеют!
- Вот и верьте после этого ученым! - пожимая плечами, вставил свою реплику Орест. - Один хочет заплатить за эту книгу тысячу восемьсот рублей, а другой говорит, что она ничего не стоит! И выходит, только и справедливо, что правда - только на самом дне стакана…
- Однако, - обратился Саша Николаич к Тиссонье, - за этот молитвенник только что давали тысячу восемьсот рублей…
- А, вот оно что! - протянул Тиссонье. - Теперь я понимаю, монсеньор мне перед смертью наказал хранить этот молитвенник и не отдавать его никому, ни за какие деньги, кроме одного лица, точные приметы которого он мне определил…
- Какие же это приметы?
- Я не имею права говорить это даже вам. Я, признаюсь, думал, что слова монсеньора относительно денег за молитвенник были, так сказать, лишь способом выражения, но теперь я смог убедиться в их полной справедливости, если за эту книгу давали такие бешеные деньги…
- Что же в ней такое? - с живейшим любопытством спросил Саша Николаич.
- Этого мне монсеньор не открыл! - с почтительным поклоном ответил ему Тиссонье.
Разговор заключил Орест, который встал со своего места и резюмировал все ими сказанное так:
- Чем больше я живу на свете, тем больше мне хочется пить водки!..
Глава XV
Заседание
В четверг, в назначенный Иваном Михайловичем Люсли час сошлись в указанном месте семь человек на заседание под председательством седовласого старца в черной шапочке.
Комната, в которой они собрались, была невысокой, со сводами. Ее окна выходили в сад, стены были выкрашены белой клеевой краской. Посередине ее стоял стол и семь стульев, кресло. Другой мебели в комнате не было.
Приглашенные входили каждый с кокардой своего цвета, вдетой в петлицу, почтительно раскланиваясь с сидевшим в кресле стариком, у которого была белая кокарда, занимали свои места вокруг стола.
Последним в комнату вошел высокий плечистый черноголовый Борянский, развязностью своей походки и свободой манер сразу нарушивший чинность этого собрания. Желтой кокарды не было в его петлице. Он вошел боком, не то поклонился, не то оглядел присутствующих, рассевшихся вокруг стола, и проговорил, ни к кому не обращаясь: "Привет честной компании!", сел за стол и положил на него локти.
Все переглянулись между собой, пораженные таким поведением нового сочлена, и оглянулись на старика, который не спускал взора с Борянского и пристально смотрел на него, чуть улыбаясь одними губами.
- Ты забыл, - сказал он, - надеть отличительный знак твоего цвета!
- Однако Белый отлично говорит по-русски! - шепнул Соломбин, у которого красная кокарда криво сидела в петлице.
- Будет вам бирюльками-то заниматься! - просто и громко проговорил Борянский. - Я к вам пришел сюда по делу, так и будем рассуждать о деле!
- Ты пришел сюда, чтобы повиноваться мне! - тихо произнес Белый.
Борянский удивленно вскинул на него взор и вдруг рассмеялся.
- Ну, уж это, знаете ли, не того! Этого у вас со мной не выйдет!
Все присутствующие, видимо, были поражены тем, как держал себя Борянский. И только Белый сохранял полное спокойствие.
- И ты будешь повиноваться мне! - с улыбкой сказал он опять.
Это было сказано так, что даже Борянский в первый момент опешил и с удивлением взглянул на старика.
- Седьмого мая 1801 года, - чуть внятно выговорил тот, едва шевеля одними только губами.
Никто не понял, что означало это число, но Борянский вдруг весь вспыхнул, потом кровь быстро отлила от его лица, и он побледнел, как мел.
- Вот тебе желтая кокарда, надень ее! - приказал старик Борянскому, бросив ему через стол кокарду, и тот покорно взял ее, нацепил в петлицу.
Все переглянулись, на этот раз как бы сказав друг другу, что ими распоряжается настоящий Белый.
- Для первого заседания, - начала Белый, - я сообщу вам о двух делах, или, вернее, о двух задачах, которые нам предстоит решить.
Первая относится к Александру Николаевичу Николаеву, получившему наследство кардинала Аджиери. Дело в том, что этот Николаев не знал своего отца, который был вынужден держать его вдали от себя из-за своего сана. Затем было учреждено тщательное наблюдение нашим обществом за ним, мы вступили в переговоры о наследстве, о котором Николаев не подозревал даже. Мы взяли с него расписку, что он в случае получения им наследства половину его отдаст нам. Конечно, были приняты меры к тому, чтобы Николаев думал, что он получает наследство благодаря помощи лиц, взявших с него расписку. Все было обставлено безукоризненно.
Наше общество и в этом случае действовало, как всегда, наверняка и в первый раз в течение времени своего существования дало промах. Вы спросите, как это случилось? Как все могло случиться? Разве расписка не была действительна и Николаев уклонился от платежа? Нет, наоборот, Николаев не уклонился от платежа и внес нашему агенту всю причитавшуюся с него сумму. Но дело в том, что эту сумму составляли сравнительные гроши, о которых не стоило и заботиться, потому что официально Николаев получил в наследство небольшую мызу в Голландии, стоившую очень недорого. Все состояние же, на которое мы рассчитывали, было спрятано в тайнике на мызе и не подлежало никакому учету, став для нас недосягаемым.