– Пять – и давай выкладывай все, что знаешь.
– Сперва денежки.
Дрожащими от нетерпения руками Иисус достал кошель, отсчитал несколько монет и протянул их несчастному попрошайке, который, удостоверившись, что деньги не фальшивые, спрятал их в своих лохмотьях, а затем зашептал:
– Не доверяйте тому, что на поверхности. Люди дурны. И мужчины и женщины. Но не все мужчины и не все женщины. Главное – уметь различать. Один кажется хорошим, а на самом деле он очень дурен; и рядом – пример обратного свойства. Про женщин можно сказать то же самое, но им гораздо чаще удается нас обмануть – ведь они нравятся нам. И мой гнусный облик тоже не должен вводить вас в заблуждение. Но вернемся к делу: мир наш – гнездо ядовитых змей. Лучше быть бедным и покрытым язвами. Тогда ты ни у кого не вызовешь зависти и ничья алчность не взыграет при взгляде на тебя. Понятно, что женщины не дарят меня своим вниманием. И одно вытекает из другого. Но что толку иметь богатства и женщин, если тебя вдруг возьмут и заколют кинжалом? Последние будут первыми.
– А не мог бы ты выражаться поточнее? Время не ждет. Какой именно мужчина и какая именно женщина дурны? Вдова Эпулона? Первосвященник?
– Они дурны. Очень дурны. Он – гроб повапленный. Она – Иезавель.
– Настолько дурны, что могли испачкать руки в чужой крови?
– Этого я утверждать не стану. Я ни о ком никогда не говорю плохо. Никого не сужу строго.
– А что домоправитель?
– Филипп лицемерен. Не знаю, дурен ли он. Двуличен, это наверное. Мог ли он предать своего хозяина? Вряд ли. Он обязан ему всем, что имеет, но у греков необузданный нрав. Временами они ведут себя вполне рассудительно. Потом вдруг их ослепляет страсть, и они способны растерзать собственных детей. Пьяницы, развратники и сладострастники. Вот они кто. Жадные до денег. А мужчины любят показывать публично свои срамные места.
– А сын Эпулона? Судя по всему, нрава он скверного?
– Отец плохо с ним обращался, во всяком случае Матфею всегда так казалось. Матфей легкомыслен и жесток. Когда был жив проклятый пес, он науськивал его на меня. Однажды пустил в меня стрелу. К счастью, промахнулся. Порой случается польза и от того, что у тебя одни кости…
– Которые я тебе сейчас переломаю, если ты не перестанешь ходить вокруг да около. И заразы не побоюсь… Мы ведь ударили по рукам. Выполняй свою часть договора или отдавай назад деньги.
С этими словами я схватил валявшуюся у края дороги ветку и помахал ею перед безносым лицом Лазаря. Выходка моя возымела свое действие, поскольку никто так не боится утратить свою целостность, как тот, кто ее лишен.
– Не бей меня, – взмолился он. – Я ничего больше не могу сказать, потому что больше ничего не знаю. Но есть один человек, который мог бы сообщить вам кое-какие полезные сведения. Вы найдете эту женщину в доме, что стоит по дороге на Иерихон, как только пройдешь лавку Ионы-гефянина, в некотором отдалении от города. Только не проговоритесь о том что это я вас туда послал, да и вообще не болтайте лишнего, ибо, хотя богачу Эпулону уже ничто не может причинить вреда, памяти его будет нанесен урон, если кое-какие тайны выплывут из тьмы. Ступайте же, солнце клонится к закату, и вам следует поторопиться. Мы оставили нищего Лазаря на дороге выкрикивать проклятия, а сами бегом пустились в ту сторону, где, по словам Иисуса, стоял нужный нам дом.
– А мы успеем? – спросил он.
– Не знаю, но уж во всяком случае ничего не потеряем, если попытаемся еще что-нибудь сделать.
– А объясни мне, раббони, почему Лазарь сказал, что последние будут первыми?
– Потому что он глупец. И не принуждай меня к разговору, ведь я болен и голоден, а мы так быстро бежим, что мне и помереть недолго.
Отыскивая дорогу на Иерихон, мы дважды чуть не заблудились, поскольку Иисус был еще слишком мал и легко путался, мне же казалось неосторожным спрашивать путь у кого-либо из встречных. Наконец мы увидали дом, чье расположение отвечало как описанию бедного Лазаря, так и моим собственным представлениям о месте, которое мы искали.
Дом стоял за чертой города, но не настолько далеко, чтобы до него было трудно добраться, и в ночные часы там было не опаснее, чем на дороге, где ты можешь разве что споткнуться о камень. Жилище было скромным, из беленого кирпича-сырца, в один этаж, с маленькими окошками и низкой дверью. Над притолокой имелись изображения в третьем помпейском стиле, грубовато исполненные, но вовсе не безобразные: птицы, фрукты и цветы. Эта деталь, наряду с другими ей подобными, указывала на то, что тут приложила руку женщина, хотя по местным обычаям это представляется чем-то неслыханным, поскольку здесь, равно как и во всем остальном мире, женщина занимается любыми домашними делами, но никогда никому и в голову не придет советоваться с ней относительно убранства жилища. В данном же случае дом, куда мы явились, хотя и был украшен, вне всякого сомнения, ради удовольствия мужчин, нес на себе следы женского вкуса, что сулило гостю покой и отдохновение.
Я спросил у Иисуса, знает ли он, кто здесь обитает, и он сказал, что нет, не знает. Сам дом, правда, он несколько раз видел, когда, заигравшись, забегал в эту сторону, но никогда не обращал на него особого внимания и понятия не имеет, кто здесь живет. Тогда я спросил, есть ли в Назарете другие дома, подобные этому, и он ответил, что не знает. Удивившись моим вопросам, он попросил объяснить, почему я их задаю, и я сказал: по некоторым приметам это скорее всего лупанарий, а вернее, дом одной лишь блудницы, если судить по его малым размерам. Иисус спросил меня кто такая блудница, и я в общих чертах растолковал ему это, потому как всегда считал неразумным скрывать от детей вещи, о которых они так или иначе получат сведения, но только уже из уст рабов, торговцев, солдат или других грубых и необразованных людей, либо познают на собственном опыте, а в таком случае им лучше заранее знать что и почем.
Глава VIII
Пренебрегая главной обязанностью гетеры – в любую минуту быть готовой к принятию гостя, та, к кому мы пришли, из дома куда-то отлучилась. Постояв какое-то время перед дверью и убедившись, что никто и не думает откликаться на наш настойчивый стук, мы вынуждены были признать: в очередной раз провидение воспротивилось исполнению наших планов, и нам не остается ничего иного, как смиренно отступить. По правде сказать, теперь это было не так уж и важно, потому что солнце скатывалось к линии горизонта и небосвод окрасился стыдливым румянцем. Мы собрались двинуться в обратный путь, то есть вернуться в город, когда услышали тоненький голосок, который спрашивал, кто мы такие и чего хотим.
Мы глянули в ту сторону, откуда доносился голос, и увидели девочку, совсем маленькую, грязную и босую, с большими недоверчивыми глазами. Девочка спешила к дому по соседнему лугу, а следом за ней бежал барашек. Когда она приблизилась, я спросил, не здесь ли она живет, и она ответила, что да, здесь и что ее мать, которая нам, разумеется, и нужна, отправилась в город, а дочку оставила приглядывать за домом, но она не послушалась и убежала пасти барашка. Затем девочка пригласила нас войти и подождать, а она тем временем принесет воды из колодца для омовения.
– Благодарим тебя за любезный прием, – сказал Иисус, – но мы не можем ждать. В этот час отца моего наверняка уже ведут на казнь.
Я скорее из сострадания, чем по убеждению возразил:
– Боги нередко начинают препятствовать осуществлению наших целей, когда нам кажется, будто дело вот-вот благополучно разрешится, но в других случаях они же самым неожиданным способом вытаскивают нас из затруднительного положения in extremis. Давай поступим так: ты останешься здесь, с этой милой девчушкой и ее барашком, а я поспешу на поиски Апия Пульхра и постараюсь добиться, чтобы он отсрочил казнь хотя бы на несколько часов.
– А ты думаешь, что он откликнется на твои просьбы, раббони? – спросил Иисус с искрой надежды в голосе.
– Вне всякого сомнения, – солгал я. – Мы с ним оба римляне и принадлежим к сословию всадников, если, конечно, тебе известно, что это такое, и Апий Пульхр никогда и ни в чем мне не откажет.
Не дав ему времени поразмыслить над сомнительностью подобного утверждения, я снова бегом пустился в сторону Храма, до которого вскорости и добрался, ни разу не сбившись с пути, так как благодаря своим размерам Храм был виден издалека. Но примчался я туда в буквальном смысле слова на последнем издыхании. У ворот я спросил у стражников, вывели уже приговоренного или нет.
– Мы не заметили, чтобы он проходил мимо, – ответили они, пожав плечами и с наигранным пренебрежением. – Войди и спроси у своих земляков-легионеров, потому как им, а не нам, иудеям, выпало этим заниматься.
Во дворе четверо легионеров разыгрывали в кости скромный хитон Иосифа. В углу стоял сам осужденный, веревкой привязанный к одной из колонн, рядом с ним прислонили к стене крест из светлого дерева с табличкой, на которой можно было прочесть: "TOSEPHUS INTERFECTOR". По тому, как были обструганы и соединены доски, как была выполнена позорная надпись, я сделал вывод о прилежании и мастерстве плотника. Я подошел к нему – он узнал меня и спросил, почему со мной нет его сына Иисуса. Я успокоил Иосифа, сказав, что оставил мальчика в очень хорошей компании – в доме блудницы.