- Тогда как человек отвечу просто: у меня нет ответа на ваш вопрос. Непротивление злу, это, если хотите, самое трагическое противоречие любого христианина. Это невыполнение христовых заветов. Это грех. Да. Но фашизм - страшное зло. Страшное.
Они внимательно посмотрели в глаза друг другу. Отец Дмитрий вдруг засуетился, сказал, что уже поздно, простился и ушел. Слышно было, как он, осторожно ступая, чтобы не разбудить в соседней комнате Юру, прошел по коридору. Тихо скрипнула дверь.
Я хотела упрекнуть Сережу за разговор о политике, но увидела отрешенные и грустные глаза его и поняла, что у него и в мыслях не было дразнить отца Дмитрия. И еще показалось, будто отец Дмитрий так поспешно ушел, чтобы не начинать разговора о нашем отъезде. "И несет же нас черт в эту проклятую Германию!" - подумала я, собрала штопку и стала стелиться.
8
22 июня 1941 года. - Отсрочка
22 июня в Париже не вышли газеты. Это насторожило всех, и новые слухи стали распространяться, как огонь по сухой соломе. Случилось, случилось, случилось… Случилось что-то из ряда вон выходящее. Сережа позвонил давнему приятелю Васе Шершневу. Нет ли новостей. Новостей не было. Сережа предложил встретиться в бистро у толстой Берты. Поговорить.
- А вдруг война! - предположила я.
- Не говори глупостей! - огрызнулся Сережа и пнул стоящий на дороге уложенный чемодан.
Через три дня мы должны были ехать в Германию.
С Шершневыми я сошлась близко уже во время войны. Они жили через две улицы от нас, и Сережа водил меня к ним в гости. Васина жена Ирина была Сережиной ровесницей и слегка покровительствовала мне. В младоросской партии Шершневы играли заметную роль, и Ирина часто рассказывала, как она переживала, когда французская полиция арестовала Васю, как она бегала его выручать и как у нее из этого ничего не вышло. Ни в аресте, ни в сидении за колючей проволокой не было ничего забавного, но Ирина так весело об этом говорила, что все поневоле смеялись.
Вася, напротив, был скуп на слова, нетороплив. В его медлительности была сила и основательность. Был он большой, с крупными чертами лица, большими руками, щедро широк в плечах. Полная противоположность худенькой и пышноволосой Ирине.
Они пришли в бистро после нас и не одни. С ними был Славик Понаровский.
Мы уселись за столик внутри бистро, где кроме нас никого не было. Славик был возбужден, приглаживал без того гладкие блестящие волосы.
- Я вам говорю, вот увидите, это война с Россией!
Мы с Ириной испуганно переглядывались, Сережа молчал.
- Нет, почему же обязательно с Россией? - степенно начал Вася, подумал, пошевелил пальцами, - хотя…, - и замолчал надолго.
В широко распахнутые двери бистро мы видели, что возле газетного киоска напротив толпятся люди. Не только мы, все чего-то ждали. Такого в Париже отродясь не было, чтобы газеты не вышли. Я высказала эту мысль вслух.
- А может, они решили просто закрыть все оставшиеся газеты? Французские, я имею в виду, - отозвался Славик.
- Не исключено, - внимательно посмотрела на него Ирина.
- Вот мы теперь будем сидеть и гадать! - заерзал на стуле Сережа, - может, американцы высадили десант. Не знаю куда. На луну… Почему ты молчишь, Вася?
- Думаю.
- Что же тебе думается?
- А вот что. Это не война с Россией.
Мы придвинулись к нему поближе.
- Это не война с Россией, поскольку существует мирный договор между Германией и СССР. Мы почему-то все об этом забыли. Нарушение статей договора было? - и сам себе ответил, - нет. Недовольство поведением сторон было высказано хоть раз? Нет. Послов отозвали? Тоже нет.
- Но откуда тогда эти слухи?
- Ирина, - положил он руку на плечо жены, - если завтра пройдет слух, что Австралия объявила войну Китаю, мы ведь тоже не удивимся, правда?
- О, мы уже ничему не удивимся! - дернула Ирина нитку кораллов на шее.
Мне было грустно. Они сидели и высказывали самые невероятные предположения, спорили, чуть не ссорились, а меня не покидало чувство, что мы отторгнуты от всего. Что бы ни случилось, нашим мнением никто не интересовался, мы могли говорить что угодно, предполагать что угодно - до этого никому не было никакого дела. Есть мы - не будет нас, в мире ничего не изменится. Даже если Германия объявит войну России, Россия о нас не вспомнит, России мы не нужны. Я никогда никому не желала зла, я не хотела, чтобы началась война с Россией. Но и мне никто ничего не желал. Ни войны, ни мира, ни счастья, ни горя. Ни-че-го. И от этого "ничего" билось вместе с жилкой у виска: лишние, лишние, лишние. Лишние на земле люди. И оттого - страх, страх, страх. Хоть и лишние, все равно очень хотелось жить. Хоть как, но мне хотелось сберечь свою жалкую, не рожавшую еще бабью плоть.
- Что же нам теперь делать? - громко спросил Славик.
- Ждать, - пожал плечами Вася Шершнев, - просто сидеть и ждать выхода хоть каких-то газет.
Они решили сидеть и ждать.
Находиться в бистро и ничего не заказывать было неудобно. Славик подозвал хозяйку, шепнул пару слов, она ушла выполнять заказ.
Хозяйка бистро бретонка Берта знала нас и принимала как своих. До войны здесь подавали эскарго - улиток с белым вином. Кроме Берты, посетителей обслуживали ее муж и гарсон. За войну Берта отощала, муж сидел в плену, гарсон исчез, как исчезли эскарго и белое вино. Она принесла желудевый кофе с сахарином, а больше заказывать было нечего. Берта расставила чашки, повздыхала, посетовала на трудные времена и отправилась обратно за стойку к прерванному занятию. Она вязала длинный, нескончаемый чулок, а рядом на высоком табурете спал рыжий мосластый кот. Время от времени он открывал один глаз и лениво следил за кончиком мелькающей спицы. Тронуть спицу лапой ему было лень, он вздыхал и засыпал снова.
Все отхлебнули по глотку горячего пойла и снова заговорили по-русски. К русской речи в своем бистро Берта давно привыкла, не обращала на нас внимания.
Мы ждали, а газет все не было и не было. Мы даже говорить перестали, нависла тишина. Одна Ирина глубоко вздыхала и жаловалась на духоту, хотя в бистро было прохладно, утренний ветерок свободно гулял через открытые окна и двери.
На секунду дверной проем заслонила чья-то фигура. Внутрь вошел новый посетитель. С виду клошар, хотя это был не клошар. Клошары в Париже перевелись за войну.
Потертый, обшарпанный человек вошел в бистро, несмело огляделся и направился к Берте. Она обратила к нему широкое внимательное лицо. Человек стал тихо говорить с ней, потом достал из кармана пять франков, положил на стойку. Он временами придвигал к Берте эти несчастные пять франков, в какой-то момент забирал обратно. Лицо его было изможденным и умоляющим.
И вдруг тишину нарушил страстный вопль Берты:
- Mon minou cheri?!
Она сорвалась с места, выскочила из-за стойки и начала что есть силы выталкивать посетителя.
- Espece de vieux cornichon pourri!- возмущалась она.
А незнакомец все пытался всучить ей свои пять франков.
- Бьюсь об заклад, он предложил ей переспать с ним, - хмыкнул Славик.
Управившись с незваным гостем, Берта послала ему вдогонку последнее прости, и прямым ходом направилась к нам, потрясая руками.
- Этот негодяй!.. Вы можете себе представить?.. Он хотел купить моего кота! Да-да! За пять франков! Mon minou cheri! Чтобы съесть! Вы можете себе представить?!
Она бросилась к спящему minou cheri, схватила его в объятия, прижала к груди и, энергично встряхивая, продолжала кричать:
- Il a eu asser de touper pour me proposer 5 franc! Pour mon minou cheri! Ah, le salaud!
Мы с Ириной сочувствовали, гладили minou cheri, Сережа печально смотрел вслед незадачливому покупателю. Мы собирались еще долго обсуждать это происшествие, но в эту минуту Славик сорвался с места и бросился на улицу. В киоск поступили газеты. Было около двенадцати часов дня.
Берта застыла с котом на руках, Сережа кинулся следом за Славиком, но Вася удержал его. Ирина страшно побледнела и впилась пальцами в край столика. У меня быстро-быстро застучало сердце, и почему-то опустела голова.
Мы видели в открытую дверь, как возле киоска выстраивается очередь. Потом сразу рассыпалась, все обступили первого купившего газету. Мы сидели и смотрели, как Славик выбирается из толчеи, идет к нам через улицу.
Он вошел в бистро, сел на место, взял пустую чашку, но рука его дрогнула, и чашка чуть не упала. В последний миг он успел подхватить ее и поставить на блюдце.
- Ну?! - крикнула Ирина.
- L’Alemagne a attaque l’Union sovietique, - сказал Славик и почему-то оглянулся на Берту.
Она уткнулась в спину прикорнувшего на ее руках кота и заплакала.