Хотелось уткнуться рядом в подушку и горько плакать над этой уходящей, невыполненной жизнью. Уже ясно было - выздоровление не наступит, а веселая бодрость Сандры всего лишь святая ложь живого и здорового человека. Живой и здоровый человек знает день, знает час, когда в доме поселяется смерть, но он обязан скрывать это знание от больного и наполовину умершего, чтобы тому не было страшно перед самым последним страхом.
Я не расплакалась. Напротив, стала еще веселее болтать о денежных затруднениях. Какими же они сразу стали мелкими и ничтожными! Оленька задумалась:
- Нет, ты обязательно должна поехать на Корсику. Ты должна хорошенько отдохнуть и развеяться… Ты бы мне писала, присылала красивые открытки. Чтобы на них были горы и море. Я очень люблю море. Когда я была маленькая, мы жили на острове, а кругом было море. Подожди, как это называется?
У меня перехватило дыхание от неожиданности. Неужели Оленька жила с нами на Антигоне?
- Антигона, - подсказала я.
- Ах, нет. Хильки, Холки…
- Халки, - назвала я соседствующий с Антигоной остров, - но ты про это никогда не рассказывала.
- Да к слову как-то не приходилось. А ты, что же, была на Антигоне?
Мы стали вспоминать наши острова и детство. Оленька даже порозовела. Вдруг перебила себя саму и хитро глянула.
- А хочешь, подскажу, где взять деньги? - она протянула руку, высвободила из-под блузки мой крестик на золотой цепочке, - ты крестик оставь, а цепочку заложи в ломбарде. Осенью заработаешь на шляпах и выкупишь обратно. Видишь, какая я практичная, а тебе в голову всякая чепуха лезла.
После этих слов она закрыла глаза. Устала. Я нагнулась, поцеловала ее. В ответ Оленька едва шевельнула губами, подняла и уронила руку, словно отпустила мои грехи. Я бросилась вон из комнаты, простилась с Сандрой. Она смотрела на меня вовсе не веселыми, а печальными, все ведающими глазами.
С деньгами я выкрутилась, как научила Оленька. Я собралась, а через день Саша погрузил вещи на такси, посадил нас с мамой, и мы поехали на вокзал, где возле четырехгранной, темной башни с белыми циферблатами на каждой стороне уже толпились наши ребята. Дождавшись всех, сквозь шумную толпу суетливых, взволнованных пассажиров, отправились на перрон. Солнце в тот день заливало город, всем было весело.
В вагон набилась шумная ватага. Смеялись, высовывались из окон, махали провожающим. Мама прыгала на месте, пыталась достать мою руку. Не достала, засмеялась и крикнула:
- Ты обещаешь не заплывать далеко? Обещаешь?
Поезд тронулся, и я отправилась в путешествие.
С Корсики я писала: "Милая Оленька, спасибо тебе! Ты надоумила, как раздобыть денег, и нисколько не жалко, даже если моя цепочка пропадет, - так здесь хорошо. Кругом оранжевые, розовые и красные скалы. В сочетании с синим морем - как будто на другой планете.
Уже вечер. Отдыхаю от солнца и пишу тебе. Мне очень тебя не хватает. Знаю, ты скажешь: "Ах, глупости, кругом столько хороших людей!" Да, наши "белые медведи" все очень добры и предупредительны, но подчас утомляет их буйное, чрезмерное веселье".
Я писала, будто она совершенно здорова. Корсика ошеломила, и я совершенно забыла про другой мир, далекий, затаившийся и совсем не страшный.
Я писала:
"Прости за сумбур, за чрезмерные восторги. Начну с самого начала и по порядку.
Пароход из Марселя привез нас в Аяччо, но осмотреть город в тот день мы не успели. Сразу погрузились на машины и поехали. Через полчаса были на месте. Поставили палатки, разместились и только под вечер получили возможность хорошенько осмотреться. Я бывала раньше на юге, но такой сдержанной, такой строгой красоты не видела никогда. Наши палатки, целый городок, стоят на покатой поляне у самого моря. Над морем - небо. Тоже синее. Пляж в десяти шагах от лагеря, и заканчивается он выдающимся в море скалистым мысом. На мысу, среди рыжих, невысоких скал расставлены темные сосны. Аяччо - рядом, можно ходить пешком, всего четыре километра.
Наша поляна идет на подъем, поросший кустарником. Кустарник этот называется "маки". А сам остров - одна большая гора. Она, словно вынырнув из моря, увенчана макушкой, называемой Монте-Чинто.
Настроение хорошее. Я спокойна и одинока. Пакита и Мадж не приехали, русских девушек почти нет, но я подружилась с Мари-Роз, я тебе про нее рассказывала. Мы с ней поселились в двухместной палатке, а больше никого и не надо.
По утрам выхожу на берег, ныряю вниз головой с разбега и уплываю далеко в море. Берег становится неразличимым: где там лагерь, где пустые поляны - все сливается. Зато высовываются, разворачиваются и становятся видны заслоненные на берегу более низкими вершинами горы.
Несчастная моя судьба! Даже в открытом море не обходится без приключений. Плыву себе однажды потихонечку, вдруг слышу шлепанье весел. Оглядываюсь - лодка. В лодке - рыбаки-корсиканцы. Подходят ко мне и начинают ругать, мол, если я решила кончать жизнь самоубийством, то могла бы выбрать более приличный способ, чем топиться в таком чистом и красивом море. Я барахтаюсь возле лодки и доказываю с пеной у рта, что вовсе не собираюсь топиться, а, наоборот, получаю от жизни полное удовольствие.
Их было трое. Один, пожилой, с проседью, говорит:
- Э-э, нет, мадмуазель, я не знаю, какое вы получаете удовольствие от подобных купаний, извольте лезть в лодку, и мы доставим вас на берег. Довольно и того, что мы насмерть перепугались, обнаружив вас в открытом море.
Двое других, молодые, жгуче-черные, переглянулись, наклонились через борт, ухватили меня за руки и выдернули из воды. В зыбкой лодке, хватаясь за их плечи, мокрая и злая, перебралась я на корму, а они повернули к берегу, переговариваясь между собой по-корсикански.
Говорили-говорили мирно, вдруг начали ругаться. Я навострила уши, но кроме певучих звуков не уловила ни одного знакомого слова. А лодка без управления повернула носом в другую сторону. Неожиданно все трое расхохотались, спохватились, выправили лодку и дружно пошли к берегу. Молодые сосредоточенно смотрели прямо перед собой, загребали, откидываясь назад при каждом захвате веслом, старший добродушно пояснил:
- Поспорили. Он говорит, - кивнул на гребца слева, - зря мы вытащили вас из воды, вы не девушка, а морская русалка, а русалок трогать нельзя - может случиться несчастье.
Я показала на свои ноги:
- Но у меня нет хвоста, какая же я русалка!
Старший принялся внимательно смотреть. Вдруг отвела им глаза, и все-таки хвост!
Сидевший справа бросил, не глядя на меня:
- Она не русалка, она из того сумасшедшего лагеря. Они всегда заплывают далеко.
Оленька, я узнала от них странную вещь. На Корсике все умеют плавать, могли бы при желании ставить мировые рекорды, но заплывать далеко и без надобности считается здесь делом ненужным и почти неприличным. Они сказали так: "Грех дразнить море". Вот любопытный народ! Интересно бы поближе узнать их быт и нравы.
Спасательная команда высадила меня на нашем пляже и сразу оттолкнулась идти обратно. Один из молодых сверкнул белыми зубами и крикнул:
- Эй, мадмуазель Русалка, в следующий четверг мы будем стряпать буйабес на том мысу. Приходите в гости!
Остальные весело закивали, подтвердили:
- Да, да, в следующий четверг - буйабес, это очень вкусно. Приходите в гости!
Пожилой погрозил пальцем:
- Никогда не заплывайте так далеко!
Я пошла по пляжу. Ребята видели мою высадку, встретили смешками:
- Что, выловили рыбаки рыбку!
- Выловили, черт бы их побрал! - плюхнулась я на песок.
Кто-то стал усердно выкладывать ракушки на мои протянутые руки, заигрывать, стараясь привлечь внимание. Лень было шевелиться, смотреть, кто. А ракушки сыпались и сыпались в мою раскрытую ладонь.
Заигрывают, Оленька, заигрывают. Весь лагерь колобродит любовью. Бедные мальчики обижаются на мое равнодушие. Но я-то тертый калач, меня на мускулы не возьмешь, хотя от общей компании особенно не отбиваюсь и даже на танцы бегаю. Недалеко от Аяччо, в пансионате для туристов, есть хорошая площадка. Играет музыка, собирается молодежь. Мы до полуночи вальсируем и танцуем танго. Иной раз думаю: чего ради строю из себя невинную девочку? Терять же нечего. И не могу иначе. Без любви не хочу, а полюбить не могу. Был один из соседнего лагеря. Три вечера мило плясали, вызвался провожать, за первым поворотом полез. Отхлестала по мордасам и дала деру. Вот и весь роман. Ай, расскажу лучше про Аяччо.
Городок средневековый, уютный, сонный. Узенькие улочки. Навесные балконы чуть не сходятся над головой. Корсиканцы приветливы, корсиканки красивы, большей частью одеты в черное, в постоянный траур. Вендетта!
Ходим в Аяччо за мелкими покупками, или в кафе, или на почту. Ходим по ухоженной, прекрасной дороге вдоль моря. На Корсике все дороги чудесные. Асфальт ровный, как простынка из-под утюга. Справа море, слева - горы. Когда возвращаешься в лагерь - наоборот. Море слева. Море везде. Даже воздух пахнет солью и сухими водорослями. Море в людях. Печать морских людей. Но поймать, разгадать их секрет никак не удается. Что мы знаем о них? Бешеные, темпераментные, пиф-паф и прятки в легендарных маки. За каждым поворотом разбойник с кинжалом, незабываемый Наполеон и великолепный Тино Росси. А в жизни?
Вот представь, ты входишь в лавочку что-нибудь купить. Дверь открыта, в проеме завеса из деревянных бус. Она колышется, бусинки постукивают одна об другую, пропуская тебя. В лавке тихо, никого нет.
- Бонжур, мсье!