- Работаешь? Где? Зачем? Я запретил!
Целую неделю он бушевал, требуя, чтобы я назвала место работы.
- Мне не нужен твой заработок! - носился он вокруг меня, - я все равно узнаю, где ты работаешь, и потребую увольнения. Во Франции есть закон: если муж не хочет, чтобы жена работала, ее не имеют права держать! - стучал он кулаком по столу.
- Ты мне ответишь или нет, что это за таинственная работа? - ходил он за мной по пятам во время уборки.
Я отмалчивалась.
А на таинственной работе тем временем происходили странные вещи. Помощница Татьяны так и не вернулась, заказы сыпались, хозяйка задыхалась, не поспевая в срок. И вот прекрасно поставленным голосом она начинала орать на весь дом, а няня Стефа роняла на кухне нож.
- Наташа! Ната-ша! Бросайте к чертовой матери веники и тряпки! Живо, живо сюда!
Я немедленно появлялась на пороге небольшой комнаты, где находилась мастерская.
- Подойдите! - топала раздраженно Татьяна, - смотрите. Вот я наколола поля к тулье. Вы умеете держать в руках иголку? Прекрасно. Точно таким же стежком пришейте вот тут, вот так. Потом я покажу, как вшить подкладку. Это очень просто.
Я волновалась, кусала губы, но выполняла требуемое. Старалась ужасно. Потом снова бралась за веник. Через пять минут история повторялась.
- Наташа, вы что, оглохли? - она была очень нетерпелива и в выражениях не стеснялась, - я вам русским языком говорю - бросайте уборку! Шейте. Здесь и здесь… О, бестолковая! Стоп! Смотрите. Иголку нужно держать крепко, но не надо целиться. Это не ружье. Сделала наколку, потом стежок. Теперь булавку сними. Вот… Вот… Смелей!
И так каждый день. Через неделю она заявила:
- У вас хорошие, ловкие руки, я вас в два счета научу шить шляпы, а уборщицу найдем другую, это не проблема. Поступайте ко мне в ученицы.
Я сидела перед ней с опущенной головой. Она разгневалась.
- В чем дело? То ныла: у меня нет ремесла, у меня нет ремесла… Я предлагаю хорошее дело, а она кочевряжится. Вы что, всю жизнь собираетесь махать веником?
Я не выдержала и разревелась.
- Ыыыыы! - передразнила меня Татьяна и с досадой отвернулась к окну, - терпеть не могу, когда бабы распускают нюни.
Придвинулась ко мне вместе со стулом, достала откуда-то носовой платок. Крепко зажав мой нос, заставила сморкаться.
- Еще! Хватит ныть! Выкладывайте свою историю с географией.
Пришлось рассказывать.
- Вы? Замужем? - Татьяна от неожиданности уронила платок. - Да как же это вас угораздило? Сколько вам лет?
- Се-семнадцать, - вытирала я слезы руками, передником и вновь поданным носовым платком.
Татьяна слушала с горящими глазами и часто перебивала:
- Да он - турок, этот ваш благоверный!
- Нет, почему же, самый настоящий русский, - заступилась я за Борю.
Татьяна зашлась хохотом:
- Вот именно, именно - русский! - колыхалось ее большое крепкое тело, - эдаких-то крепостников ни революции, ни эмиграции не исправят. - Она приставила к моей груди отманикюренный палец, - а вы наставьте ему рога! - убрала палец, отвела взгляд, - судя по всему, вы не способны. Вы из породы молчаливо страдающих. Ну и страдайте, черт с вами.
Я промолчала. Она задумалась, стала серьезной. Переложила зачем-то с места на место фетровый колпак, выбила кончиками ногтей дробь по краю стола. Посмотрела на меня, вздохнула.
- Хоть у меня и не благотворительное заведение, в ученицы я вас возьму. Платить буду как за уборку. Научитесь шить - прибавлю.
- Но… - замялась я.
- Что? - вскинула атласную бровь Татьяна и стала какая-то отчужденная.
- Во Франции ведь за учебу не полагается платить. Как я смогу брать деньги ни за что?
- То во Франции, а то у меня, - отрезала, и пропала отчужденность.
Неужели она подумала, что я чем-то недовольна?
Я стала учиться шить. Учила она хорошо, хотя не всегда все шло гладко. У нее норов был - не приведи господи. Не раз хватала она сшитое мною, трясла возле опущенного моего носа и кричала:
- Вы думаете, это шляпа? Это ночной горшок!
Красивыми белыми руками одним махом отрывала поля от тульи и швыряла обрывки в меня. Я очень боялась Татьяниных приступов ярости. Я научилась шить очень быстро.
Спустя некоторое время все заботы по мастерской лежали на мне. Татьяна платила не скупясь. Сама она возилась с клиентками, бегала за покупками, ходила смотреть новинки в большие дома мод. У нее был тонкий художественный вкус и умение "придать линию". Это никак не удавалось мне.
- Я не понимаю, Наташа, почему не получается? Вы чувствительная, артистическая натура, а ковыряетесь, простите, как Матрена. Это же так просто! Смотрите, я практически ничего не делаю.
Поворачивала к себе болванку с готовой шляпой, одним пальцем пригибала лицевую сторону полей вниз, боковую приподнимала. Даже в тупой, без лица, болванке явственно проступала кокетливая женская головка.
Ох, случалось мне на нее и обижаться, и плакала не раз украдкой, но на всю жизнь я сохранила благодарность к этой женщине. Татьяна Алексеевна вложила в руки мои долгожданное ремесло.
Постепенно я узнавала подробности Татьяниной жизни. За шитьем она любила поболтать. В нашей комнатенке с окном на север было сумрачно, мы и днем работали при электричестве. Тени исчезали, белизна Татьяниных рук светилась мраморно, особенно если они замирали в поиске "линии" над какой-нибудь темного бархата замысловатой моделью.
До замужества она жила в обыкновенной эмигрантской семье, но не с родителями (мать ее умерла), а с теткой Александрой Дмитриевной, оперной певицей. Отец Татьяны уехал в Америку, а брат его, замечательный художник Яковлев, жил в Париже.
- Думаете, Наташа, у меня была сладкая молодость? Если хотите знать, я даже для почтовых открыток одно время снималась. Сейчас покажу!
Воткнув иголку в головку шляпы, уходила и возвращалась с пачкой открыток, изображавших ее, молоденькую, в подкрашенных анилином голубых и розовых хитонах, с тщательно уложенными прическами, томным взором и букетами лилий или хризантем, прижатых к груди.
- Гадость какая, правда? - передавала она мне одну за другой открытки.
- Почему? - возмущенно протестовала я, - по-моему, очень красиво.
Она с сомнением смотрела на меня.
- Вкус у вас, Наташа… Во! - стучала наперстком по макушке болванки, - не смейте обижаться! Лучше сходите лишний раз на выставку или в Лувр. Вы никогда не бываете на выставках? За каким чертом вы живете тогда в Париже!
Собрала открытки, задумалась.
- Н-да, грандиозные планы строились когда-то. Музы… искусство… Осталось вот это на память да шляпы.
Не знаю, когда и у кого Татьяна научилась шить шляпы. Скорее всего, она была талантливой самоучкой. Где-то что-то подглядела, до всего остального дошла своим умом. И стала модельером. Но у нее иногда не хватало терпения на выделку, на то, что она называла ковырянием.
В сокровенные закоулки души Татьяна никого не пускала, до конца ее не знал никто. Кому-то она нравилась, кому-то не очень. Были у нее и завистники. Про нее разносили по Парижу пикантные сплетни. Татьяне было безразлично, что про нее говорят. Жила, как хотела, поступала, как считала нужным.
В Париже она по любви вышла замуж за Бертрана дю Плесси и уехала с ним в Варшаву, где он работал секретарем во французском посольстве. От титула, от высокомерного "дю" отмахивалась, считая приставку к фамилии грамматическим недоразумением, и не любила, когда ее называли "мадам ля виконтесс".
Бертрану дю Плесси тоже было не жарко не холодно от титула. Французы вообще, как мне кажется, легко распрощались с дворянскими привилегиями. У них не принято было носиться с высокородным происхождением, не то, что у нас, у русских. Уж на что бабушка, человек широких и либеральных взглядов, сама дворянка лишь во втором колене, и та, когда я выходила замуж за Борю, не смогла удержаться от комментария: "Тверские… фамилия старинная, знатная… Это хорошо".
В Варшаве у Татьяны родилась дочь Франсин, а по-русски - Фроська, Фросенька. Вместе с новорожденной появилась в доме и польская няня Стефа, добрейшее малограмотное существо, влюбленная в Фросеньку, как в собственное дитя, замечательная стряпуха к тому же. Няня Стефа обязалась ходить за девочкой до пяти лет и отправилась с ней в Париж, когда польский период в работе Бертрана дю Плесси завершился.
Богобоязненная католичка Стефа обожала покладистого и тихого хозяина и недолюбливала хозяйку. Она не одобряла вечно толпившихся в гостиной Татьяниных поклонников, великанов, как на подбор.
Поклонники приходили на "вечера", занимали много места, выпивали много чаю и коктейлей, вели нескончаемые разговоры.
Татьяна флиртовала со всеми по очереди, исподтишка наблюдала, как по ней страдают, и зорко приглядывала за Бертраном, чтобы он не слишком увлекался женами ее гренадеров.
Среди постоянного круга семейства дю Плесси были русские, но большинство всеже французы. Жены были одновременно и приятельницами, и клиентками - делали Татьяне рекламу.
Татьяна дю Плесси выпала из эмигрантских сфер, наполовину офранцузилась. Из русских в ее окружении остались князь Печерский, злоязычный, холеный, и добрейшая его сестра Ирина. Затем некто длинный, со странной фамилией Сом, некий Микки с лохматыми усиками, в пенсне, в вечном смокинге, с такими длинными ногами, что они не помещались под столом. Да, и еще тетка Александра Дмитриевна, Сандра, как все ее называли. Дядю-художника я никогда не видела, он в те годы путешествовал в дебрях экваториальной Африки с французской экспедицией.