- Это он привел Россию на грань катастрофы! - стучала она ногтем по краю стола и уходила, чтобы не разругаться с Игорем Платоновичем.
Откуда он взялся, Игорь Платонович, тонкий, всегда чисто выбритый, с длинными музыкальными пальцам, я, по правде сказать, не знаю. Неизвестно было, чем он занимается. Говорили, пишет какие-то ученые брошюры, коротает над ними одинокие вечера. Единственной отрадой для него было - говорить и говорить, легко, красиво, не ошибаясь в датах, о разоренной династии Романовых. Он знал, кто на ком был женат, помнил дни рождения наследников, знал имена всех великих князей и княжон. Особо почитал Александра II, а Россию без монархии считал погибшей.
О своем прошлом Игорь Платонович не рассказывал. Может, он и был когда-то ученым-историком. В Париже это не имело никакого значения. Одно время он устроился подсобным рабочим на стройку. Дядя Костя его подколол:
- Вот вы, Игорь Платонович, теперь пролетарий. Пора и новый Интернационал создавать. Выберем вас вождем, устроим переворот. Кто был ничем, тот станет всем.
Игорь Платонович разгневался ужасно. Впервые за все знакомство повысил он голос:
- Перевороты и революции устраивают рвущиеся к власти проходимцы! Их пособники - люмпен и банды головорезов! Вы что же, думаете, тяжелый физический труд превратит нас в хамов? Ни-ког-да! Нам ниспослан крест! Мы обязаны безропотно нести этот крест! Ваша ирония совершенно неуместна, милейший Константин Дмитрич!
- Да я пошутил, ну вас, ей-богу! - оправдывался дядя Костя.
- Шуточки у вас, однако, - косился Игорь Платонович, настойчиво усаживаемый на место бабушкой.
- Поймите, - успокоившись, говорил он, - мы по крови и по призванию принадлежим к почетному легиону мыслящей части человечества. Даже гребя лопатой, я не могу перестать думать. Думать! - он хлопнул ладонью по высокому лбу.
- Правильно, - убежденно кивнула подоспевшая на шум мама. Она подсела к столу, положила на сжатые кулачки подбородок. - Я то же самое говорю.
- Наш факел не погашен, нет! - ободренный мамой, звенел голосом Игорь Платонович. - Наш факел коптит, мигает, задыхается без кислорода, но пламя есть. Есть! Мы обязаны поддержать это пламя.
- Для чего? - грустно спросил отшутившийся дядя Костя.
- Им передать. - Игорь Платонович широким жестом показал на меня, Петю, на Татку с Мариной. - Пусть они несут. Дальше. К следующим поколениям. А как же! Пока существует мысль - жизнь на земле продолжается.
Мама с восторгом смотрела на Игоря Платоновича, в ее глазах светился безумный огонек.
Вот к нему, Игорю Платоновичу, я и обратилась со своими монархическими исканиями. В следующее посещение он принес несколько открыток с портретами царя Николая II, Александры Федоровны, царевен и царевича. Маленький Алексей особенно мне понравился. Хорошенький мальчик в курточке с матросским воротником. О варварском расстреле этих красивых людей я знала. Уходила в свою комнату и горевала по убиенному царевичу.
Вскоре по Парижу поползли слухи о чудом спасенной Анастасии. Была женщина, выдававшая себя за царскую дочь. С нею носились, поговаривали, будто ее признал сам Дмитрий Павлович. Я бросилась к Игорю Платоновичу:
- Это правда?
Он положил руку на мою голову и печально сказал:
- Милая девочка, время чудес давно миновало. Мы живем в эпоху расчета и бесчеловечности. Настоящая Анастасия, увы, мертва.
Через год он уехал в Южную Америку. Обещал писать, но, видно, не случилось ему, так и не написал, и навсегда затерялся, то ли в Аргентине, то ли в Бразилии.
А портреты царей со временем пожелтели, засидели их мухи. Я поснимала открытки со стен, а потом они и вовсе куда-то затерялись.
8
Секретный разговор. - Лицей. - Воспоминания. - Доктор Маршак
Это случилось во время моего увлечения монашеством. Я оказалась невольным свидетелем одного разговора мамы с тетей Лялей.
Честное слово, я не собиралась подслушивать. Подслушивание, чтение чужих писем или дневников считалось у нас смертным грехом.
В тот день я мечтала в своем уединении под кроватью на тюфячке и, видно, задремала. Когда мама и тетя Ляля вошли, поздно было вылезать наружу. Я думала, они ненадолго, и не хотела обнаружить перед ними свое убежище. Особенно перед тетей Лялей. Я взяла грех на душу и не предупредила о своем присутствии.
- Давай здесь поговорим, здесь никто не услышит.
Это был голос тетки.
На мое счастье, они не сели на кровать, а пристроились на широком подоконнике перед открытым окном.
- Смотри, как у Наташки чистенько. Молодец, хорошо убирается.
Это сказала мама. А я от счастья, что похвалили, расплылась в самодовольной улыбке.
Тетка круто сменила тему.
- Надя, - сказала она, - я не стану ходить вокруг да около, сразу скажу. Возможно, огорошу. Словом… мы с Фимой решили сойтись. Я хочу, чтобы он переехал к нам.
Я так поняла, что тетя Ляля и Фима хотят пожениться, и обрадовалась. Мы Фиму любили, он у нас давно был как свой. Но мама сказала:
- Лялечка, как же это? Он ведь женат.
- Да, женат, - голос тетки был неестественно спокоен. - Он и не собирается официально разводиться с женой. Но жить с нею не может. А я… А мне… Ай, да наплевать! Я живой человек, а не засохшая мумия. Жизнь уходит, жизнь!
- Ляля, да ты любишь ли его?
- Наверное. Не знаю. Во всяком случае, он мне не противен.
Они надолго замолчали. У меня даже затекла нога, но я не смела шевельнуться.
- Если все решено, - холодно заговорила мама, - зачем ты позвала меня советоваться? Какой совет я могу дать?
- Я не хочу, чтобы ты считала, будто я иду на компромисс.
- Да, но получается…
- Так я и думала! - отчаянно вскричала тетка. - Так я и думала, что ты это скажешь! - и вдруг заплакала. Тихо, тоненько, как маленькая.
Мама тоже заплакала и стала шептать:
- Любушка, родная моя, прости! Господи, да что же я сболтнула! Ты не слушай меня. Я не смею судить. Поступай, как тебе лучше. Прости меня, маленькая, родная моя сестричка. Если тебе хорошо с ним, слава Богу! А не получится - разойдетесь. Это так даже лучше, если вы не сразу поженитесь.
- Ты серьезно? - спрашивала тетка. - Ты не осудишь меня? Надя, он мне, правда, нравится. Когда я с ним, ни о чем не думаю. С ним легко, весело. Ты привыкла считать…, а я не такая уж сильная. Я все храбрюсь, храбрюсь… Пройдут три года, мы съедем отсюда. И что? Снова скитаться? А он… знала бы ты, Наденька, как он любит меня!
И они зарыдали в голос. Я помнила за ними привычку вытирать друг другу слезы лишь одним им свойственным движением от нижнего века по щеке, а потом стряхивать с пальцев "соленую водичку". Видно, они и сейчас занимались тем же. Я догадывалась, я слышала, как они шевелятся там, на подоконнике, шуршат платьями, всхлипывают, то почти успокаиваются, то заходятся в плаче навзрыд.
Снизу донесся бабушкин голос:
- Ляля, что у вас происходит? Кто плачет?
Они испуганно затихли, потом мама прочистила голос и крикнула в ответ:
- Мамочка, тебе послышалось, никто не плачет.
- А мне послышалось, кто-то плачет, - отозвалась бабушка и, видно, отошла от лесенки, ведущей к нам наверх. Через минуту стукнула дверь кухни.
Они заговорили снова, но теперь уже спокойно. У тетки лишь прерывалось дыхание.
- Пойми, Наденька, я хочу дать детям хорошее образование. Что они обретут в этой несчастной коммунальной школе? Я заведомо лишаю их будущего. Одна я не вытяну - их двое. А у Татки такие способности… И Петенька растет без отца. Он же мальчик, ему просто необходимо хоть какое-то мужское влияние. И учеба у него тоже неплохо идет. А Фима обещал помочь. И потом, и потом - главное. Ты посмотри, как хорошо он относится к ним обоим. И они к нему льнут. И меня он любит. Он добрый, отзывчивый человек…
- Да, этого у Фимы не отнять, - прошептала мама.
- Тогда… - голос тети Ляли стал просительным, но она не решалась договорить.
В комнате вдруг стало тихо, словно не было никого.
- А? - рассеянно отозвалась та, другая.
- Ты поможешь мне в разговоре с мамой? Мне тяжело идти к ней одной. Понимаешь?
- Понимаю, - отозвалась мама.
- Я знаю, она ничего не скажет. Но мне будет легче с тобой, - тетя Ляля подождала ответа и, не дождавшись, слезла с подоконника. - Пойду пока. Умоюсь.
Ее шаги прозвучали возле двери, потом я услышала, как она спускается по скрипучим ступенькам. Мама осталась на прежнем месте. В открытое окно залетали звуки из сада. С криком пронеслась ласточка, потом воробьи задрались в кустах, но что-то спугнуло их, они - фрррр! - разлетелись в панике. В отдалении проехал автомобиль.
- Господи, господи, Боже ты мой! - пробормотала мама.
Она посидела еще немного и ушла следом за сестрой.
Я немедленно выбралась из укрытия, вылезла через окно на крышу, проползла по черепице до самого края, спустила ноги вниз, ниже, ниже, и достала до первой перекладины садовой лестницы. Спустилась по ней и побежала в беседку. Здесь никого не было. Я устроила засаду и стала ждать Петю. Ему надо было немедленно все рассказать.
Многое оставалось неясным. Я чувствовала какую-то неловкость из-за Фиминой дочки Сони. Он часто приводил ее к нам. Но одно дело приходить в гости с отцом, другое - приходить в гости к отцу.
Почему они обе плакали, мама и тетя Ляля? Разве, когда любят, плачут? И почему Фима не хочет разойтись со своей женой, такой скучной, такой неинтересной?