* * *
На рассвете, когда над миром всходило солнце, пастора вывели к морю и расстреляли. Перед смертью он был спокоен, и конвоиров, сопровождавших его до места казни, попросил только об одном:
– Не будем спешить, господа… Сегодня такое замечательное утро, – так пойдемте же медленнее!..
Зарево над Суоми
Громадное зарево заглядывало в окна, окрашивало стены в кровавый цвет, – горели соседние деревни, вся Лапландия задыхалась в горьком дыму. Деревни горели потому, что он, Герделер, приказал: "Сжечь!" И вот они горят, и вот эта женщина, фру Андерсон, стоит перед ним на коленях.
– Возьми меня с собой, – плакала она.
– Уходи в Швецию, – сказал оберст. – Финны убьют тебя, если узнают все, и твой значок "Лотта Свярд" не поможет. А сейчас – встань, постарайся снова вызвать на провод Петсамо!
– Хорошо. – Фру Андерсон встала, вытерла слезы, села за аппарат. – Глупо, – сказала она, – глупо вызывать Петсамо, если из Корпиломболо перестали отвечать…
– Твоя Швеция, твоя родина, – усмехнулся фон Герделер.
– Моя родина, она не отвечает мне, – отозвалась телеграфистка, и мрачные тени обозначились под ее глазами.
– Но почему? – спросил оберст.
Фру Андерсон напряженно вращала диск настройки.
Она нервничала.
– Швеция, – сказала она печально, – Швеция видит, как горит ее сосед, Финляндия, и кто поджег ее? – ты!..
– Я всего лишь полковник.
– И ты не поджигал, твои руки не пахнут бензином?..
– Корпиломболо молчит? – строго спросил он.
– Мне все равно.
– А мне?
– Тебе, – ответила фру Андерсон, – плевать на меня, лишь бы Корпиломболо соединило тебя с Петсамо!..
– Вишня, – сказал он, – не сердись, я твоя последняя птица!
– Уходи, – встала она из-за аппарата, – уходи, или… У меня есть браунинг!
– Вот как? – захохотал инструктор. – Тогда покажи мне свой браунинг…
– Ты его не запомнишь, если я выстрелю.
– Ты – тоже, если я покажу тебе маузер.
– Ненавижу… уходи!
– Прощайте, фру Андерсон!..
– Кто-то еще выстрелит, – крикнула вдогонку ему телеграфистка.
– Я – раньше! – закончил фон Герделер и хлопнул дверью.
Остановившись на крыльце, собрал с перил полную ладонь рыхлого снега, жадно проглотил его. К нему подошел с коптящим факелом в руке фельдфебель-тиролец.
– Герр оберст, – спросил он, – а этот дом поджигать?
– Поджигай, только предупреди телеграфистку, пусть вынесет вещи…
По дороге, кивая длинными хоботами стволов, катились зачехленные орудия; вобрав головы в воротники шинелей, уныло брели замерзшие солдаты; дребезжали колесами санитарные фургоны; с закрытыми от усталости глазами покачивались в седлах офицеры когда-то непобедимой армии Дитма…
Засунув руки в глубокие карманы шинели, фон Герделер остановился. Из-под сугроба, наметенного за ночь возле обочины, высовывался острый локоть с бело-голубой нашивкой. Оберст ногой разрыхлил сугроб. Под снегом лежал сельский ленсман, убитый штыками, и, глядя на его ощеренный рот, полный окровавленных зубов, фон Герделер задумчиво сказал:
– Пе-ре-со-ли-ли!..
Да, на этот раз даже он был вынужден признать, что они "пересолили". Поначалу ему тоже казалось, что штык, огонь и петля – это единственное, чем можно заставить финнов смириться с пребыванием немецких гарнизонов в Лапландии. Об этом же говорили и секретные директивы, полученные перед отъездом от генерала Рандулича, который благодаря своей молодости и кипучей энергии оттеснил на задний план страдающего печенью старикашку Дитма. Но скоро оберст убедился, что так долго продолжаться не может; если финны, сорвав договорные сроки с Москвой, пока не выдвигают против них свои войска, то еще одна, две недели – и егерям все-таки придется столкнуться с бывшими союзниками. Фон Герделер взялся за дело: во все лапландские округа полетели его приказы: освободить заложников, пресечь мародерство, установить для населения выдачу продовольствия, спилить виселицы. Двух егерей, обвиненных в изнасиловании жены местного священника, инструктор велел вывести на площадь и расстрелять на глазах населения. Эти двое ветеранов-егерей так и свалились под выстрелами, непонимающе моргая глазами, а финны молча досмотрели казнь до конца, молча разошлись по домам, и… все осталось по-прежнему.
Вот именно! – все осталось по-прежнему, ибо никакой приказ, никакая сила, даже дикая воля фон Герделера не могли остановить этот террор. Наоборот, он продолжал разрастаться, захватывая все новые и новые области. Запылали города, начались облавы на финнов, не пощадили даже нищих лопарских вежей. И это в то время, когда русские, возвращаясь к своим границам, не тронули ни единого волоса с головы какого-нибудь суомэлайнена, который не успел вместе с войсками покинуть карельские земли. Озлобленность финнов достигла предела, и фон Герделер уже имел сведения о том, что на юге северных провинций вспыхнуло кровавое "ляскки каппина" – восстание лесорубов. Теперь ничего не оставалось делать, как усиливать террор, топить в крови любое сопротивление, убивать за недобрый взгляд или слово, брошенное в сторону егерей. Но в ответ на эти зверства финны отвечали тем же.
И вот вчера ночью случилось то, чего больше всего боялся каждый егерь: финны вдруг нанесли первый, неповторимый в своей ярости удар из района Вуоярви, где когда-то служил фон Герделер, и немецкая армия, собирая на развилках дорог разрозненные гарнизоны, медленно попятилась на север. Отступление вязло в снегах, тонуло в болотах, замирало перед жуткими лесами; кто-то подпиливал стропила мостов, и автомашины рушились в реки; крестьяне бросали в колодцы дохлых собак, разрушали в домах печи; немцы боялись оставаться на ночлег в деревнях, чтобы не быть зарезанными во сне. Лапландия – суровая, неуютная и дикая – вдруг обернулась для гитлеровской армии "вторым фронтом".
В полдень на улицу поселка ворвалась лошадь, на которой почти лежал, истекая кровью, раненый офицер связи. Фон Герделер выскочил из штаба, схватил спущенные поводья.
– Откуда? – спросил он.
– Из Петсамо…
– Что с вами?.. Финны?
– Здесь на третьем километре… кто-то… в грудь…
Фон Герделер с помощью выбежавших писарей снял офицера с лошади, на руках внесли его в помещение, положили на лавку.
– У вас пакет?
– Нет, – ответил раненый, закрывая глаза, – генерал Рандулич… приказано на словах… Лапландия… В грудь…
– Он умирает, – шепнул кто-то.
Инструктор заволновался:
– Говорите скорей! – приказал он.
Раненый с трудом разлепил потухающие глаза:
– Уходить… вдоль Лапландии… Генерал Рандулич приказывает… Гру-удь… Воды!
– Что, что? – закричал фон Герделер.
– …Протянуть "зону пустыни"… Генерал Рандулич… Надо… Надо… Он приказывает…
– Так что же он приказывает? – вне себя от бешенства снова крикнул оберст.
Раненый затих, медленно вытянулся всем телом.
– "Зону пустыни", – шепнул он и больше не сказал ни слова.
– Хорошо, – проговорил фон Герделер, складывая руки мертвого на окровавленной груди. – "Зона пустыни" будет…