- Как можно? На мужской половине Стремилов голова, а на женской няня Кирдина; утром к молитве все сходимся; помолимся, тут государыня придет, мы ей поклонимся и завтракать станем, если обедни нет, а есть - с нею к обедне идем; нас всех за золотой решеткой уставят, там мы литургию и слушаем; потом с Софьей Фоминишной дети пойдут наверх, там недолго остаются; воротятся - давай учиться; отошло ученье - пошли игры или в сад поведут. Потом кушать усядемся, а там опять играть; вот эту пору я больно люблю, потому что на утренние игры не всегда поспеешь, с вами засидишься. Зато вечером… Такой гром подымем, что государь сверху присылает, наказывает, чтобы дети потише играли… Ну да и этого скоро не будет; говорят, теремной каменный дом скоро поспеет, тогда государева рабочая палата от нас подальше будет…
- Вася! Вася! Да неужели ты хочешь навсегда в теремах оставаться?
- Как навсегда?
- Удивляюсь, что отец теперь уже не берет тебя с собой на войну…
- На войну! Да что ты это? С чего ты это взял? Оставить терема, матушку, моих друзей. Я умру с тоски…
Ласкир с нежностью смотрел на Васю; добродушная, невинная привязанность Василия обличала состояние сердечных дел его, но Вася сам не знал и не понимал, что таится в свежем сердце. Одно слово могло разрушить этот рай и тихо теплившиеся чувства обратить в страсть. Это разрушительное слово было уже на устах Ласкира, но ему как-то жаль стало Васю; не по расчету благоразумия, но из безотчетного сожаления, по какому-то инстинкту Ласкир смолчал и глядел на юношу с горькою улыбкой… Ласкир даже забыл про Зою. Задумавшись, оба шли к воротам, где Алмаз ворчал за поздние диспуты… Но едва они вышли на улицу, из других ворот, которые вели на двор Меотаки, выбежало несколько мужчин и женщин…
- Помогите, - больше других кричала известная нам соседка, жена Хаима Мовши. - Умерла…
- Кто? - воскликнул Ласкир, и хотя получил ответ, но ничего уже не слушал; схватив за руку князя, он бросился в дом Меотаки…
Смеркалось. В вечернем сумраке они увидели Зою; она лежала на софе бледная и холодная, как мрамор; Ласкир схватил ее за руку и с ужасом опустил руку…
- Вася! Если ты меня любишь, посиди при ней, а я притащу мистра Леона! Я ничего не пожалею…
Ласкир убежал; князь Василий не знал, что ему делать с больною, он приподнял ее голову; умирающий день осветил лицо ослепительной красоты; юноша задрожал и в испуге едва не уронил чудной головки, но легкий вздох, вырвавшийся из полуоткрытой груди, ободрил его и порадовал. Он вскрикнул от удовольствия, когда томные, черные глаза раскрылись и блеснули. Полагая, что причиною воскресения Зои было то, что он приподнял ее голову, Вася обхватил Зою обеими руками и, усадив ее на софу, хотел отступить. Как бы не так? Голова его была в руках Зои. Она повернула ее к свету, и руки ее задрожали, от них и от дыхания Зои стало жарко юноше…
Прошло мгновение, и Зоя осыпала юношу поцелуями, каких, конечно, не доставалось Васе испытать на своем веку; он обеспамятовал, голова его кружилась, он горел - и бессознательно, сам не зная, что делает, прижимал Зою, целовал ее как безумный… Крики и шум шагов заставили обоих опомниться.
- Я не пущу их, - вскрикнула Зоя и побежала к двери, но было поздно… В комнату с светильником вошли неотвязная соседка и какой-то мужчина…
- Сюда, сюда, мистр Иоганн, - сказала жидовка и едва не уронила светильник, увидев "покойницу" на ногах, с красными щеками.
- Так ты… - Жидовка не кончила, заметив князя. - Вот что! Ну, мистр Иоганн, извини; было так, как я тебе говорила, - стало иначе, сама выздоровела.
- Душевно рад, но после обморока я замечаю у этой госпожи горячку… Советую успокоиться… Верно, поразила ее какая-нибудь сильная нечаянность, испуг…
- Да, ее испугал Андрей! Объявил своей невестой…
- Что такое? - прошептал князь, и мысли его стали приходить в порядок…
Врач поздравил Зою, дал несколько полезных советов, взял приношение и ушел с жидовкой…
- Так это не сон?! - сказала Зоя печально, упав на софу, и рыдания заглушили ее голос…
Несмотря на то что Василий имел довольно времени прийти в себя и припомнить многое из прежних рассказов Ласкира, но рыдания женщины были для него совершенною новостью. Он опять забыл все и бросился к Зое…
- Что с тобой, Зоя?..
- И ты спрашиваешь? Да, я не скрываюсь, я люблю тебя; знаю, что это безумно, потому что я старше тебя. Но у меня есть к тебе просьба; если не захочешь исполнить ее, то лучше убей. Я должна спешить: могут помешать. Слушай, я выхожу замуж…
- Слышал!..
- Не но любви.
- Этого я не знаю, но верю…
- Замужество это и почетно, и хорошо…
- Тебе знать…
- Жена Палеолога может принимать таких больших гостей, как ты, князь…
- Если матушка позволит…
- Не зову на свадьбу, потому что это может быть неприятно для теремов…
- Ну!
- Не забудь своей должницы… Ты придешь?..
- Если позволят, - проговорил князь.
- Разве ты дитя?
- Но я приду посмотреть на тебя, непременно, а пока прощай…
- Не пущу… Дай слово.
- Ну, приду!
И Вася вышел. Ему было как-то и весело, и легко. Выбежав на улицу, он вскочил на коня и, вместо того чтобы повернуть в Москву, повернул на Жидовскую улицу.
- Князь Василий Данилыч! Куда ты это? - кричал Алмаз, с трудом догоняя Васю.
- К мистру Леону.
IV
НОЧНОЕ
Двор мистра Леона, не в пример другим дворам Греческой слободы, был обнесен высокой каменной оградой и снабжен огромными железными воротами; за оградой дома не было видно; по всей улице раздавались удары камня в железные ворота и разносился звонкий голос Ласкира. Напрасно, на дворе будто все вымерли; измученный Ласкир заметил, что калитка не плотно примыкает к воротам, и усиленными ударами надеялся победить ее. В это самое время прискакал Вася…
- Что ты делаешь, Митя?
- А! Это ты? Слезай проворней, помоги мне скорее разбить калитку… Я знаю обычаи этого лентяя: ночью ни за что не поднимешь! Что же ты, Вася?
- Сижу себе на лошади и тебе советую сделать то же. Все кончено.
- Умерла?
- Воскресла!
- Палеолог объявил ее при свидетелях невестой, и эта нечаянность была причиною, что она обеспамятовала…
- Сказки, князь!..
- Вся слобода знает и слышала! Мистр Иоганн при мне поздравлял Зою… Может быть, ты и теперь скажешь, что в теремах свадьбу сплели…
- Этому не бывать! Софья Фоминишна не позволит, будет бить челом государю…
- Эх, молодость зеленая! - с трудом удерживая коня, сказал Алмаз. - Бога ты не боишься, князь! Погубил ты тело мое грешное; Стромилову под плети отдал плоть мою старую; в терема и не показывайся, прямо ступай на конюшни государевы да перед Наумом-конюхом и ложись!.. Что у вас, глаз, что ли, нет? Ведь от солнышка уже и бахромки не видно, птицы спят, а вы тут ночью по чужим дворам шатаетесь… Как хочешь, князь, едем, а не то насильно повезу…
- Молчи, Алмаз! Чужие едут…
- То-то и беда, увидят, расскажут - поведут меня к Науму…
- Ну, ну! Едем, только молчи…
Ласкир поспешно вскочил на коня, и все трое тихо поехали по Московской дороге. Хотя и было уже довольно темно, но юноши могли рассмотреть всадников, ехавших к ним навстречу: их было двое. По всему было видно, что ехавший впереди был господин, а другой слуга. Еще можно было заметить, что оба были нерусские; первый был одет щегольски, перья развевались на его красивой шляпе; лошадь не шла под ним, а играла и, как животное разумное, сама остановилась у ворот мистра Леона. Всадник что-то сказал, ему отвечали из-за ограды, и он посмотрел на юношей, которые также наблюдали за этими ночными гостями…
- Я слышал, - тихо сказал Ласкир, - и не верил, но теперь начинаю подозревать, что у мистра Леона точно по ночам бывают недобрые сходбища…
- Ласкир, если ты мне друг, мы должны проникнуть к нему, узнать, что там делается. Может быть, там куют злое противу нас…
- Надо подумать!
- Чего тут думать - ясно, что тебя боялись пустить и что там сидят тайком. Видишь, ворота отворились, всадников впускают. За мной!..
- Ты с ума сошел. Тут надо иначе: надо бы перелезть через ограду с задней улицы, там, верно, сторожа нет, да пробраться садом под окна, или на крышу, или как ни есть вот этак… Но что скажет Алмаз?..
- Да что, Алмазу теперь все равно, - сказал старик. - Все одно поведут к Науму, вздуют: а если заправду поганый жидовин затевает какое зло, так не мешало бы его отправить к покойному Антону, живого сжечь…
- Он на всякое зло способен, - заметил Ласкир. - У нас люди верные толковали, что он нарочито залечил Меотаки, чтобы самому на Зое жениться…
- Ласкир! Он с неделю тому назад давал Леночке какое-то снадобье… Он говорил и Софье Фоминишне, что ей надо от кашля лечиться… Нечего тут рассуждать и медлить! Что будет, то будет, а я иду…
- И я…
- И я, - сказал Алмаз. - Постойте же, птенцы мои! Коли так, надо стариной тряхнуть. Вот теперь двадцать лет тому назад ровно, я в Казань охотником лазил… Где бы только лестницу достать…
- Не надо, - сказал Ласкир, поворачивая в переулок, - без лестницы дело обойдется. Только ты, Алмаз, крепко уцепись за ограду; я влезу на тебя, перейду на стену, а на стену, видишь, облокотились липы. Как помосту сойдем…
- Вишь, молодцы! - сказал Алмаз. И действительно, юноши очутились на ограде…
- Ну, а я? - спросил Алмаз.
- А ты у нас засада… Только, ради бога, отведи лошадей подальше…
- Глупый зверь, правда; ни с того ни с сего заржет, пожалуй, - я им подвяжу морды… Конь - друг человека; а из дружбы всякий труд не труден… Ну, коники мои…