Тут же Петр разделил радость с приятелем, гене-рал-фельдцейхмейстером Виниусом в далекой Москве: "Таким образом, через помочь Божию отечественная крепость возвращена, которая была в неправедных неприятельских руках 90 лет; правда, что зеложесток этот орех был, однако, слава Богу, счастливо разгрызен…" В первый день отправляли пленных, хоронили убитых, подсчитывали трофеи. Потом началось торжество.
- Назовем сию крепость по праву Шлиссельбургом, - сказал, открывая застолье, Петр, - ибо она есть ключ к нашему морю Балтийскому. Поручику Меншикову быть начальным комендантом сей крепости. Полковника Голицына прошу любить и жаловать.
Пировали несколько дней, как всегда, пили до помрачения ума. Не все выдержали непомерную нагрузку. Саксонский посланник Кенигсен перебрал до того, что в темноте, переходя ручей, свалился в воду и захлебнулся. Вытаскивал его Павел Ягужинский, с недавних пор адъютант Петра. Случайно в кармане саксонца он обнаружил любвеобильные письма к посланнику от Анны Монс. В отличие от только что "расколотого" Орешка, для Петра так и остались нераскрытыми тайные мотивы поступков любимой женщины. Ведь он уже подумывал жениться на своей фаворитке… Но протеже Лефорта вела двойную жизнь, оказалась легкомысленной и неверной.
Заныло где-то под сердцем у Петра. Прежде такого не испытывал. "Баба мне, царю Всея Руси, рога наставила".
Судьба моряка неразрывно связана с морем. На берегу он гость. Гость, он и есть гость…
Еще не прошло похмелье первой победы, а Петр устремился на Ладогу с Головиным и Меншиковым.
Во время осады Орешка все время под рукой был Федор Салтыков. Флотилия малых судов, построенная на Сяси, встретила петровские полки еще на Ладожском озере. На небольшой шняве Салтыков сопровождал караван судов к Нотебургу, сноровисто управлял судном.
- Пойдем поначалу к тебе на Сясь, - вспрыгнув на шняву, распорядился Петр.
На Сясьской верфи царя с небольшой свитой встретил Иван Татищев. На крайнем стапеле шпангоуты обозначили головной фрегат. Плотники начали обшивать их досками.
- Первенец наш на Балтике. - Петр погладил шпангоут.
Вдруг скинул кафтан, выхватил у растерявшегося плотника топор, согнувшись, полез к корме. Там плотники веревками притягивали к шпангоутам очередкую доску обшивки. Через минуту рядом зазвенел топором неразлучный Меншиков. Весь день не выпускал царь топор из мозолистых рук, посмеивался:
- Гляди, отвык топориком помахивать, волдыри вскочили.
Вечером обговаривал с корабельщиками планы:
- Отсель пойдем на Свирь. Будем глядеть место для новой верфи, поболее вашей. Весной отвоюем Ниеншанц, а там море. Флот зачинать будем Балтийский - силушку закладывать морскую.
По берегу Свири пробирались на лошадях. Облюбовали большую поляну на берегу.
- Быть здесь полю лодейному, - утвердил Петр.
Ни с кем из своих приближенных царь не общался столь часто и душевно в письмах, как со своим "дядькою" Федором Апраксиным. Из Воронежа к царю почта шла месяц, а то и больше. Но в походах по Северу, пробираясь сквозь крепостные заслоны к морю, где все побережье сплошь принадлежало шведской короне, Петр на коротких привалах ждал вестей с южных рубежей. Там под присмотром Апраксина на верфях Воронежа прирастала морская мощь для осуществления державных замыслов о выходе в Черное море. Он же, адмиралтеец, надежно правил всей обороной и на Азовском море, поступал часто по своему разумению, не ждал царского повеления.
Прибыло два полка Охраны верфей от набегов татар, но в Москве почему-то указали им рубеж обороны чуть ли не под Харьковом. Опять поступил по своему разумению, разместил полки поблизости от верфей. О всех событиях донес царю, который с полками был где-то на пути к Архангельскому. "На Воронеже ми-лостию Божей все благополучно, и вода была превеликая, какой давно не бывало, и кораблей выведено на устье 11, да еще ведут два корабля, "Божие предвидение", трудов твоих государевых, да "Черепаха" строения Осипа Ноя. Только безмерно жалею, что сей весны не отпустил в Азов, зело, государь, времени и воды жаль.
Еще милости твоей доношу: по указу твоему велено быть полкам для охранения Украины и стоять имвелено в Рыбном, а по моему размышлению, пристойнее им стоять в близости от Воронежа, чтоб верстах в 10, или как воля твоя для охранения флота, дабы злодей, мусульманин какой хитрости не учинил".
Когда провожал в Архангельский Крюйса и Памбурга, те недоумевали: "Для какой цели?" Апраксин шутя успокаивал офицеров:
- Там не Воронеж, государь вам скучать не даст, шпагами баловаться времени не будет.
Вчерашние морские забияки хохотали, не подозревая, что одному из них судьба уготовила смерть от шпаги в тех местах…
По указу царя Федор Матвеевич Апраксин отправил на Белое море сотню матросов и сам схватился за голову. Настало время самому плыть к Азову, а экипажей кот наплакал.
"Умилосердись, государь, - слезно просил он царя, - прикажи нанять матросов, ей-ей, смертная нужда и русские в расходе у города Архангельского120 человек, в Азов послано 150 человек, умерло человеке 150.
Об офицерах и писать не смею, сотвори, государь, милость, ей-ей, нужда".
Покидая верфи, наказал помощнику Игнатьеву:
- Гляди особо, Петро, за "Предистинацией", Скляеву штоб отказа в работных людях не было.
Прощаясь с добрым помощником и товарищем, не знал, что видится с ним в последний раз…
В Черкассах отряд Апраксина встречал капитан Бергман. Тот докладывал:
- Все исполнено, как ты указал, господин адмиралтеец. На стражу отрядил один корабль, другой на смену держу. Остальные без матросов и канониров, нет вовсе. В Таганрог доставляем припасы, исправляем суда, что в зиму пообветшали.
- Чинишь-то где, в Азове?
- Более негде, тут все под рукой.
- Там как дела?
- Все в порядке, токмо воевода Ловчиков занемог, свалился, вторую неделю дома лежит. Управляемся без него.
В Азове первым делом Апраксин поехал к больному дяде. Старик лежал в постели, виновато улыбался, шелестел:
- Удар меня свалил, Феденька. Невмочь ни рукой правой, ни ноженькой шевельнуть. Нынче-то ножка отходит помаленьку.
- Не тормошись, Степан Богданович, отлеживайся, я нынче здесь останусь до осени, разберемся.
В тот же день с помощниками осмотрел крепость, проверил орудия, запасы пороха. Бергману велел готовить галеру:
- В Таганрог завтра пойдем.
Но утром со стороны Азовского гирла раздались три пушечных выстрела; спустя час прискакал казак сторожевой заставы:
- Два турка пришли с моря. Сказывают, товары привезли. Досмотрели те суда, по две пушки на них, более зелья не видать.
"Доброе начало, - размышлял Апраксин, - стало быть, султан о торге заботится". Распорядился Бергману:
- Отправь к устью толкового капитана на яхте, пускай турецких гостей проводит к Азову.
Оказалось, турецкие суда привел грек, капитан Стоматия, привез разные товары, пряности торговать. С Апраксиным греческий капитан откровенничал:
- Нам торговать с вашим краем выгодно, мы всегда рады. Только хан крымский противится, подбивает Муртозу-пашу в Керчи не пускать нас с товарами.
- Торг должен к выгоде вам быть и нашим купцам, - выслушав грека, ответил Апраксин, - любо, ежели обе стороны выгодой располагают. - А сам размышлял: "Сей миг невозможно упускать. Через торговлю мир с турками укрепим. Наши гости купеческие выгоду обретут, державе на пользу".
Не отлагая Федор Матвеевич снарядил два корабля с товарами. Командира "Благого начала" капитана Лоби наставлял:
- Ты первый наш человек к туркам идешь. В Керчи не скупись на подарки, одаривай Муртозу-пашу. Просись идти в Константинополь, надобно нам через проливы в теплые моря подаваться, торговлю обустраивать…
"Благое начало" с первым попутным ветром подняло паруса, а галера с Апраксиным, лавируя между отмелями, ушла к Таганрогу. Там день и ночь наращивали крепостные стены, рубили срубы из бревен, опускали на дно, заполняли камнями, сооружали защитный мол для гавани…
Вернувшись через месяц в Азов, Федор Матвеевич разбирал почту. Первое же известие ошеломило. Скоропостижно скончался в Воронеже верный товарищ по адмиралтейским делам Игнатьев. Получил первую весточку от царя из Архангельского. Сокрушался царь, что не все суда в Воронеже спущены со стапелей, обещал прислать матросов, передавал поклон дяде.
"Отписать бы надобно, печется Петр Алексеевич о делах".
Поначалу отписал о Таганроге: "Доношу тебе, государь, в Троицкой милостью Божиею и дела по воле твоей строятся". Теперь и о своих печалях можно: "Болезнь дяди прибавила хлопот излишних. И о себе, государь, доношу, товарищ мой Петр Игнатьев волею Божиею скончался и что ныне на Воронеже делается, Бог весть".
Апраксин прислушался: в соседней комнате стукнул костыль, дядя пытался встать. Крикнул Козьму:
- Пойди к воеводе, подмоги в чем надо.
Распечатав следующий конверт, содрогнулся. Брат Андрей сообщал о кончине Пелагеюшки. Все случилось враз, писал брат, сначала пошла кровь горлом, потом схватило кишки. Ездили за лекарем на Кукуй, тот приехал, развел руками: внутренности, мол, прорвало напрочь, лекарства не помогут. Похоронили ее честь-честью.
Не дочитав, опустил руки, зарыдал… Потом писал сквозь слезы ответ… Перечитал написанное, присыпал песком. Завтра почта повезет письмо в далекую Москву, потом на Двину. Где-то там в Ингрии старший брат службу правит. Спохватился: "Надобно в церковь пойти завтра, панихиду отслужить по Пелагеюшке…"