Комнатка, - где он лежит, - дворянская. Собственно, тут дежурят квартальные. Но в настоящей арестантской камере все и без того занято. С утра перед ним проходила жизнь "съезжей". Он слышал из своей камеры голоса письмоводителя, околоточных, городовых, просителей. Какая-то баба, должно быть в передней, выла добрых два часа. Частный приходил раза три. С Палтусовым он обошелся мягко. Они оказались в шапочном знакомстве по Большому театру. Указывая на него дежурному квартальному, он употребил выражение "они". Квартальный - бывший драгунский поручик - пришел покурить, заспанный, даже не полюбопытствовал, по какому делу сидит Палтусов.
Зала квартиры частного примыкала к канцелярии. Палтусов слышал, как майор ходил, звякая шпорами, и напевал из "Корневильских колоколов":
Взгляните здесь, смотрите там:
Нравится ль все это вам?
Когда умолкла вся утренняя суета, Палтусов заглянул в опустелую канцелярию. У одного из столов сидел худой блондин, прилично одетый, вежливо ему поклонился, встал и подошел к нему. Он сам сказал Палтусову, что содержится в том же частном доме; но пристав предоставил ему письменные занятия, и ему случается, за отсутствием квартального или околоточного, распоряжаться.
- А по какому вы делу? - спросил его Палтусов.
- Я литограф… Привлечен… по подозрению насчет билетов, оказавшихся подложными.
И он сейчас же протянул Палтусову руку и сказал:
- Позвольте быть знакомым.
Надо было пожатьруку. Литограф вызвался заботиться о том, чтобы Палтусову служил получше солдат, вовремя носил самовар и еду. Пришлось еще раз пожать руку товарищу-арестанту.
На кушетке, в надвигающихся сумерках, Палтусов лежал с закрытыми глазами, но не спал. Он не волновался. Факт налицо. Он в части, следствие начато, будет дело. Его оправдают или пошлют в "Сибирь тобольскую", как острил один студент, с которым он когда-то читал лекции уголовного права.
Палтусов впервые проходил в голове свою собственную историю и спрашивал себя: полно, было ли у него когда в душе хоть что-нибудь заветное? Кто ему мог передать нехитрую, ограниченную честность? Отец - игрок и женолюб. Про мать все знали, что она никем не пренебрегала… даже из дворовых… Еще удивительно, как из него вышел такой "порядочный человек". Да, он порядочный!.. И с сердцем, и не трус… Увлекался же Сербией и там вел себя куда лучше многих. На войне в Болгарии не сделал же ни одной гадости. Возмущался и воровством, и нагайками, и адъютантским шалопайством, и бессердечием разных пошляков к солдату. Не может без слез вспомнить обмороженные ноги целых батальонов…
А вот теперь ему не стыдно своего "случая", а просто досадно. Если его что мозжит, так - неудача, сознание, что какой-нибудь купеческий "gommeux", глупенький господин Леденщиков, столкнулся с ним, заставляет его теперь готовиться к уголовному процессу, губит, хоть и на время, его кредит.
И все горче и горче делалось ему только от этого. За себя он не боялся. Но, быть может, с процесса-то и пойдет он полным ходом?.. Сначала строгие люди будут сторониться… Зато масса… Кто же бы на его месте из людей бойких и чутких не воспользовался? В ком заложен несокрушимый фундамент?.. Даже разбирать смешно!..
К нему постучались. Из полуотворенной двери показалась белокурая голова литографа.
- К вам посетительница.
Палтусов быстро встал с кушетки.
- Дама? - спросил он и подумал: "Верно, Тася".
- Да-с. Вы не извольте беспокоиться. Пристав приказал.
- Благодарю вас.
Голова скрылась. Из-за двери слышался легкий шорох.
XX
Палтусов вышел в канцелярию. У стола, ближайшего к его двери, сидела дама. Он не сразу в полутемноте узнал Станицыну.
- Анна Серафимовна! - тихо вскрикнул он.
Она встала в большом смущении. Палтусов нагнулся, взял ее руку и поцеловал.
Вуалетки Станицына не поднимала. Сквозь нее, в сумерках, виднелось милое для нее лицо Палтусова. По туалету он был тот же: и воротнички чистые, и короткий, модного покроя пиджак. Только бледен, да глаза потеряли половину прежнего блеска.
- Хворали? - спросила она, и голос ее дрогнул.
- В Петербурге, да… Садитесь, пожалуйста… Только… здесь так темно.
- Ничего, - сказала она.
Он не смущен. Лицо тихо улыбается. Ему совсем не стыдно, что его посадили на "съезжую". Так она и ожидала. Не может быть, чтобы он был виноват!..
В эту минуту она и думать забыла про то, что случилось в карете после бала Рогожиных. Ей все равно, что бы и как бы он об ней ни думал. Не могла она не приехать. А ее не сразу пустили. Да и самой-то не очень ловко было упрашивать пристава.
- Он вам родственник, сударыня? - спрашивает. Лгать она не хотела. Пристав усмехнулся.
Долго держал Палтусов ее руку. Она тихо высвободила и спросила:
- Зачем же вас сюда? Нешто нельзя было на поруки?
- Залог надо… - спокойно ответил он, - а следователь требует тридцать тысяч. У меня таких денег нет.
- Андрей Дмитрич… - чуть слышно вымолвила Станицына, - позвольте мне…
Она сидит почти без капитала… Но такие-то деньги сейчас найдутся! Ни одной секунды она не колебалась… Вся расчетливость вылетела.
Он молча пожал ей руку.
Когда он заговорил, голос его дрогнул от искреннего чувства.
- Славная вы, Анна Серафимовна, я вам всегда это говорил… Вы думали, быть может, что я так только, чувствительными фразами отделывался?.. Спасибо.
- Скажите, - продолжала она в большом смущении, - куда поехать, кому внести?
- Полноте, не нужно, - остановил он ее и выпустил ее руку. - Залог можно бы было найти. Я было и думал сначала, да рассудил, что не стоит…
- Как же не стоит?
Она подняла голову и оглянулась.
- Мне это зачтется.
- Как зачтется, Андрей Дмитрич?
- После… когда кончится дело.
- Дело! - повторила Станицына.
Его голос так и лился к ней в душу, и стало его нестерпимо жаль.
- Андрей Дмитрич… скажите… сколько вся сумма… Можно будет достать… скажите.
Щеки ее пылали.
Палтусов взял ее за обе руки.
- Спасибо! - горячо выговорил он. - Ничему это теперь не поможет… Дело началось… уголовным порядком… Внесу я или нет что следует, прокурорский надзор не прекратит дела… Да если б и не поздно было… Анна Серафимовна, я бы…
Он немного помолчал; но потом рассказал ей, что ему пришла мысль ехать к ней после визита Леденщикова… Он знал, что она способна помочь ему.
- Не могу я от женщин, даже от таких, как вы, принимать денежных услуг.
Эти слова не удивили ее. Такой человек и должен этак говорить и чувствовать. Ей сделалось вдруг легко. Она верила, что его оправдают. Украсть он не может. Просто захотел выдержать характер и выдержит.
Лицо ее Виктора Мироныча представилось ей. Тот - на воле, именитый коммерсант, с принцами крови знаком; а этот - в части сидит "колодником"… А нешто можно сравнить? Будь она свободна, скажи он слово, она пошла бы за ним в Сибирь…
- Вы довольны Тасей? - спросил он ее, видимо желая переменить разговор.
- Очень!
Анна Серафимовна начала ее расхваливать и намекнула Палтусову, что ей известно, кто поддерживал Тасю и ее старушек.
- Вот что, голубушка, - сказал ей Палтусов. - Она девушка хорошая, но дворянское-то худосочие все-таки в ней сидит. Теперь ей неприятно будет принимать от меня… Сделайте так, чтобы она у вас побольше заработала… Окажите ей кредит… А всего лучше выдайте замуж… Это будет вернее сцены… А потом счетец мне представьте, - кончил он весело, - когда я опять полноправным гражданином буду!..
И это тронуло ее. Она встала и начала прощаться с ним.
- Пускай Тася не волнуется - ехать ей ко мне или нет, - сказал Палтусов, провожая Станицыну до передней, - ко мне ей не надо ездить… Это еще успеется. Только такие, как вы, - прибавил он и крепко пожал ей руку, - умеют навещать "бедных заключенных".
И он тихо рассмеялся. Станицына уехала глубоко тронутая.
XXI
- Обождите, - сказала Пирожкову горничная, смахивавшая на гувернантку, вводя его в кабинет присяжного поверенного Пахомова.
Он уже во второй раз заезжал к нему - все по просьбе Палтусова. В первый раз он не застал адвоката дома и передал ему в записке просьбу Палтусова быть у него, если можно, в тот же день. Теперь Палтусов опять поручил ему добиться ответа: берет он на себя дело или нет?
Жутко себя чувствует Иван Алексеевич. Всего неприятнее ему то, что он сам не может разъяснить себе: как он, собственно, относится к своему приятелю? Считает ли его жертвой, или подозревает, или просто уверен в растрате? Палтусов говорил с ним в таком тоне, что нельзя было не подумать о растрате. Только приятель его смотрел на нее по-своему.
Но как отвернуться от него, не исполнить его просьбы, не заехать лишний раз к адвокату?..
Пирожков осмотрелся. Он стоял у камина, в небольшом, довольно высоком кабинете, кругом установленном шкапами с книгами. Все смотрело необычно удобно и размеренно в этой комнате. На свободном куске одной из боковых стен висело несколько портретов. За письменным узким столом, видимо деланным по вкусу хозяина, помещался род шкапчика с перегородками для разных бумаг. Комната дышала уютом тихого рабочего уголка, но мало походила на кабинет адвоката-дельца.