* * *
Три дня, не зная устали, отдыхая только с наступлением полной темноты, Худайберды-ага ходил по аулам. С карандашом он обращался бережно, как с величайшей драгоценностью. Не потому, что это была невиданная диковинка, а потому, что понимал: на кончике этой чудесной палочки таится счастье более чем шестидесяти семей, стоящих у костлявого порога голода.
Карандаш сломался на четвёртый день.
В поисках нужного человека Худайберды-ага зашёл в мектеб. Несколько стариков, собравшихся для послеполуденного намаза, ожидали, сидя у глинобитной кельи. Чуть поодаль разговаривала группа дайхан помоложе.
Худайберды-ага поздоровался и спросил, не знает ли кто Эсена Чары-оглы.
- Это я, - отозвался один из дайхан.
- Ты продал свою делянку на канале?
- Что было делать, яшули? Пришлось продать.
- Где воду возьмёшь для полива?
- Аллах знает, я не знаю…
- Умные люди тоже знают! Вот бумагу написали приставу, чтобы им воду дали. Тут и твоё имя стоит. Не хочешь, чтобы дети от голода плакали, - ставь печать своего пальца вот в этом месте!
- Ай, яшули, благослови вас бог! - обрадовался дайханин. - На такой бумаге два пальца приложить можно! - И он протянул руку Худайберды-ага.
Тот поплевал на палец и стал тереть его карандашом. Но палец оставался чистым. Окружившие их любопытные с сожалением заговорили:
- Не пристаёт ничего!
- Не хочет аллах, чтобы Эсен воду получил!
- Он же за воду деньги взял! Аллах знает.
- За такие деньги только джиназу по себе заказать у муллы - и то откажется, скажет, что мало!
- Не везёт, яшули, Эсену!
- Сломались чернила! - сказал Худайберды-ага. - Нож надо!
Кто-то притащил огромный нож, но он оказался тупым. Одни из парней побежал за острым ножом. В это время к дайханам подошёл мулла.
- Вот у нашего муллы есть острый ножичек.
- Он им калам затачивает.
- Дайте нам свой ножичек, мулла-ага! - попросили дайхане.
- Зачем он вам? - поинтересовался мулла.
- Сухие чернила резать будем!
Мулла взял из рук Худайберды-ага карандаш, повертел его, пренебрежительно протянул обратно:
- Ничего здесь нет. Даже дырки в середине нету. Я могу дать вам свой запасной калам, если нужно для благого дела. А это - просто оструганная палочка.
Худайберды-ага обиделся:
- Какая палочка! Внутри у неё - сухие чернила!
- Не говорите пустых вещей, которых не понимаете, - важно сказал мулла. - Сухие чернила не пишут.
- Эти чернила пишут! Если их намочить, они становятся, как ваши. Только ваши - чёрные, а эти - зелёные. Вот посмотрите, сколько печатей эти чернила сделали!
Взглянув на отпечатки пальцев, мулла поспешно спрятал вынутый было ножичек.
- Это не чернила, - сказал он. - И цвет у них отвратительный, совсем зелёный цвет. Кто знает, из чего их делают русские. Возможно в их составе есть что-то богопротивное, и писать ими арабские письмена - смертный грех. Я не могу, чтобы мой нож касался таких грязных вещей.
- Это вам - грязное! - сердито сказал Худайберды-ага. - А когда вы едите русский сахар и русские конфеты, вы не думаете, из какого состава их делают! Сахар сладок для вас, а эти чернила сладки для бедняков.
Вернулся парень, бегавший за ножом. Подошёл любопытствующий азанчи. Очиняя карандаш, Худайберды-ага ворчал:
- "Богопротивные чернила!.." Они для бедняков слаще мёда, слаще материнского молока! Всё можно грязным назвать, если не понимаешь! Грязное то, что приносит горе человеку, а эти сладкие чернила приносят радость!
Азанчи осторожно взял карандаш из руки Худайберды-ага, лизнул его. Наиболее любознательные тоже начали пробовать карандаш на язык, передавая его друг другу. Азанчи вдруг сморщился, плюнул зелёной слюной:
- Тьфу!.. Горечь хуже желчи!.. Тьфу!
Глядя на его позеленевшие губы, дайхане расхохотались. Те, которые пробовали карандаш на язык, тоже стали отплёвываться. Послышались шутки:
- Нашему мулле не надо теперь чернил?
- Суй калам в рот к азанчи - и пиши!
- У тех тоже рты чернильницами стали!
- Наймитесь к мулле чернильницами, эй, вы!
- Вот его возьмите, мулла, у пего во рту чернил больше!
Мулла рассердился. Неодобрительно глядя на Худайберды-ага, который мазал карандашом палец Эсена, сказал азанчи:
- Собирайте правоверных на молитву!.. А вы, которые лизали богопротивные чернила, нарушили святость омовения! Идите, отмойте свои рты от краски и заново совершите омовение!
Дайхане смеялись.
Худайберды-ага, вернувшись в дом Сергея, принёс на одиннадцать подписей больше, чем было фамилии в заявлении.
* * *
Ранним утром во дворе канцелярии Уездного комиссара, бывшего пристава Шубина, стали собираться люди. Здесь были и те, кто подал прошение, и просто пришедшие из чувства солидарности. Отворачиваясь от пыли, суматошными смерчами кружащейся по двору, они рассаживались возле стены дома.
- Нас уж кто-то опередил, - заметил один из дайхан, кивнув на коновязь, где нетерпеливо переступал и грыз удила тонконогий ахалтекинец.
- Раннему воробью - первый навоз, - невесело пошутил второй.
Третий, вытирая рукавом слезящиеся глаза, тяжело вздохнул:
- Эх-хе-хе, навоза всем хватает. С неба пылит, с земли пылит, - кругом пылит. Прогневался аллах на своих рабов.
- Хоть бы один аллах, а то и слуги его добавляют. Недавно сорвала буря мою кибитку. А сельский мулла, вместо того, чтобы утешить, собрал людей и говорит: "Аллах перстом на нечестивых указывает! Соседняя кибитка стоит, а кибитку Курбана ветер унёс. Это понимать надо! Мало благости и святости осталось. Не скупитесь, правоверные, делайте подношения, приносите жертвы - избавляйтесь от всего греховного!"
- Было бы что подносить!
- Самим в рот класть нечего!
- Нам - нечего, а мулла - находит!
- Мулла змею острижёт, из блохи жир вытопит!
- Верное слово говорите, люди! Вот я вам дальше расскажу… Когда моей жене передали слова муллы, плакать начала, причитает: "Погрешили мы перед богом! Отличил он нас от всех - свалил нашу кибитку!. Горе нам!.." Слушал я, слушал - терпенье лопнуло. Решил: пойду к родственникам погощу, пока она успокоится. Знал бы, ни за что не ушёл.
- Неужели не успокоилась?
- Успокоилась! Был у меня один хороший хивинский халат. Для праздников его берёг. Так она этот халат мулле пожертвовала - и успокоилась!
- Ай, да жена!
- Спасла вас, яшули, от гнева всевышнего!
- Больше ничего не пожертвовала?
- Больше ничего не было! Ругаю её, а она уставилась на меня глазами дурными, как у молодой козы, и твердит одно и то же: "Богу отдала!.. Не свалит он больше наш дом!" Ну, что ты с ней поделаешь! Не бог виноват, говорю ей, а верёвки гнилые, подпорки трухлявые у кибитки. Люди, говорю, к туйнукам мешки с зерном во время бури привязывают - им никакой ветер не страшен. А у нас - где эти мешки?.. Всё равно ничего не понимает!..
- У женщины весь ум волосами вырастает.
- Женщины тут не причём.
- Причём! Была бы умной, сохранила бы халат мужа!
- И умную курицу лиса ест!
- Да, люди, тяжёлые нынче времена! Я пять месяцев на четыре человеческих роста чёрную глину выкидывал. До того докидал, что в глазах черно стало. Либо сам глиной ложись, либо бросай работу. Пошёл к Бекмурад-баю: "Купи делянку!" Он и купил за пять батманов пшеницы. Съем я их, а дальше что?
- Дальше - всё равно глиной ляжешь!
- Вот таким, как Бекмурад-бай, муллы не говорят, что они делают богопротивное дело, смертный грех, забирать последнее добро бедняка!
- Подношениями от всех бед не отделаешься!
Подошёл Худайберды-ага. Часто моргая от пыльного ветра, сказал:
- Несу приставу прошение. Думаю, он говорить перед нами будет. Что бы он ни сказал, вы не расходитесь!
На крыльце канцелярии Худайберды-ага разминулся с вышедшим от пристава Бекмурад-баем. Оправляя тонкий, сарыкской работы чекмень, бай сделал вид, что не замечает старика. Прежде Худайберды-ага обязательно бы поздоровался сам, но сейчас он вызывающе задрал свою бородёнку и важно прошёл мимо, тоже не замечая Бекмурада. Тот гневно свёл брови, но смолчал и пошёл к коновязи. Жеребец тонко и зовуще заржал, раздувая чуткие ноздри и кося понимающим глазом.
- Ахов, Бекмурад-бай, скажите, откуда этот гнев аллаха? - обратился к баю старенький аксакал. - Сколько лет мы живём, а такой напасти не видели..
Подтягивая подпругу, Бекмурад-бай снисходительно бросил:
- Это ещё не самый большой гнев.
- Да-да, - аксакал потрогал ладонью сухую пыльную землю, сдул с руки приставший прах. - Кажется, своими глазами придётся увидеть, как идёт голод с раскрытым ртом.
- Придёт! - подтвердил Бекмурад-бай. - Всё в рот запихает, что проглотить сможет… Да стой ты, глупая лошадь!..
- Хорошо, если бы тебя первого проглотил! - прошептал один дайханин.
- Пока он в глотку голода пролезет, от других ничего не останется, - тихо сказал второй.
- Скажите какие-нибудь хорошие новости, - опять попросил аксакал. - Раньше всегда можно было услышать добрые вести, а сегодня даже надежды на них не осталось.