Она продолжала письмо к своей матери в Петербург, где в объективном тоне рассказывала про успехи Александра Ильича. Она знала, что ее матери все это было чрезвычайно приятно… Прежний Гаярин скрылся навсегда, для тщеславной и набитой сословностью жизни.
XIV
Лихач Ефим Иваныч только что отвез седока из дворянского собрания и вернулся на свою биржу покормить лошадь. Сегодня езды было порядочно, даже его бурый упрел немножко.
И опять притащился тот Ванька, что с неделю перед тем стоял тут и вступил в разговор насчет Александра Ильича Гаярина.
На этот раз сам Ефим Иваныч окликнул его.
- Ты, паря, - полунасмешливо обратился к нему, - барин-то, - и он показал кнутом на розовый дом. - Александр-то Ильич… Гаярин…
- Нешто? - отозвался мужичок.
- В предводители седни выбрали… в губернские… Чуешь?
- Так, так.
- Сейчас расходиться начало… собрание-то. Мне барин один сказывал… отвозил я его в гостиницу.
- В гору, значит, пошел?
- Надо полагать.
Больше Ефим Иванович ничего не сказал, а воззрился вдоль улицы и стал распознавать, чьи господские сани едут по направлению к перекрестку, тоже от собрания.
- Лушкиной сынок катит, - выговорил он. - Эк жиру-то нагулял! В мать!
Это был действительно Нике. Он полетел поздравить Антонину Сергеевну с избранием Александра Ильича.
Мать его осталась еще на хорах, где собралось давно небывалое количество дам. Все удивлялись тому, что не было Гаяриной. В городе знали про ее "красные" идеи, не прощали ей домоседства, малого желания принимать у себя, считали странной и надутой, жалели, что у такого блестящего мужчины, как Александр Ильич, такая поблекшая и неэффектная жена.
Нике сильно позвонил, не спросил у лакея, принимает ли Антонина Сергеевна, дал стащить с себя узкое, на пуху, пальто и без доклада пробежал залу и гостиную. Его заграничная обувь издавала скрип.
- Chère madame! - крикнул он в гостиной.- Je vous félicite! Pardon, что так вламываюсь к вам, но я хотел первым принести вам радостную весть!
Антонина Сергеевна лежала на кушетке. С утра она страдала припадками невралгии, но с этими приступами своей обычной болезни она давно помирилась, не сказывалась из-за них больной и в постель никогда не ложилась.
На хоры она не ездила с самого начала выборов, и Александр Ильич ни разу не спросил ее, отправляясь поутру из дому, думает ли она побывать в собрании.
Невралгия давала ей законный повод не выходить из спальни именно сегодня, но она не сделала этого нарочно.
Появление нестерпимо противного ей сына Лушкиной было началом сегодняшних испытаний. Она поздоровалась с ним любезно, с раз навсегда установленною улыбкой, даже извинилась, что принимает полулежа.
- Ваша невралгия должна пройти! - вскричал он, рассаживаясь около нее. - Ей наши дамы не поверят. Некоторые находят, что вы должны бы участвовать в торжестве вашего мужа, там, наверху… Но мы с maman нашли ваше поведение как нельзя более тонким… Вы - большой дипломат, Антонина Сергеевна!
Жирный смех заколыхал его женоподобное пухлое тело, затянутое в дворянский мундир. Шитый золотом красный воротник подпирал его двойной подбородок. Мундир был застегнут.
- Вы видите, я устремился к вам в полной парадной форме. Александра Ильича еще не скоро выпустят… Сегодня мы с maman y вас обедаем. Вы этого не знаете? Ха-ха-ха! Vous serez complimentée par toute une dépuration!
Голова у ней все сильнее разбаливалась, но она продолжала принимать гостей, перешла из будуара в гостиную и села на диван, говорила очень мало, всем улыбалась. Перед ней мелькали женские и мужские лица, некоторые мужчины подходили к руке, приехал и старичок губернатор, и до шести часов в гостиной гудел разговор, кажется, подавали чай. Чувствовалось большое возбуждение… Незадолго до обеда явился Александр Ильич, тоже в мундире… Она помнит, как в тумане, что он ее поцеловал, пожал руку и сказал:
- Merci, chérie!
За что он ее благодарил - она не знала. Лицо у него было бледное, благодушно-приветливое, и глаза блестели.
Потом был обед человек на двадцать… Половину мужчин она видела в первый раз… Кажется, это были все уездные предводители… Губернатор тоже остался обедать, сидел рядом с ней, посредине стола, против Александра Ильича.
Много тостов выслушала она… Ее здоровье пили несколько раз… Говорили и застольные речи. Какой-то уездный предводитель запутался и никак не мог найти подходящего выражения, краснел, отдувался, расплескал вино… И хозяину пришлось отвечать настоящим спичем на английский манер.
Слушала она его, точно совсем чужого, даже голос казался ей странным, и никак не могла схватить ни одной определенной мысли. Все ускользало от нее, расплывалось. Какое-то актерство в манере говорить и выражении лица подмечала она, однако, когда ее взгляд доходил до него через стол.
Благодаря головной боли, не позволявшей ей ни во что хорошенько вслушиваться и к чему-либо присматриваться, она не испытывала никаких новых неприятных ощущений. Но к десерту ей стало так плохо, что сидевший рядом с нею губернатор спросил ее:
- Антонина Сергеевна, что с вами? Вы перемогаетесь… Пошли бы вы отдохнуть.
В его добрых глазах она могла бы прочесть сожаление о женской слабой натуре, не совладевшей с радостным волнением. И он верил в то, что она сердцем сливается с мужем в одном чувстве успеха и всеобщего признания его достоинств.
Но будь она и совсем здорова, сиди он у ней один и выскажись в таком именно смысле, она не стала бы разубеждать его.
Наконец, и муж заметил ее мертвенную бледность и растерянный вид и через стол тихо спросил ее:
- Tu te sens mal, Nina?
Она покачала головой и готова была сидеть, но губернатор привстал и, обратившись к хозяину, сказал:
- Вы позволите?
За ним поднялись и все остальные.
Она совсем уже не помнила, как очутилась, одетая, за перегородкой, на постели. Никогда с ней не бывало обмороков, даже от сильнейших головных болей.
Невралгия начала ослабевать, перешла из брови и правого глаза к затылку. Но у ней все вылетело из головы: визиты, поздравления, спичи. Только минут через десять она вспомнила, что Александр Ильич - губернский предводитель.
Дверь в ее будуар затворили, но до слуха ее доносились мужские голоса… Должно быть, играют в зале, на нескольких столах. Помещичья жизнь начиналась… Так будет теперь каждый день. Дом у них должен быть "открытый".
Из дверки, выходившей в коридор, показалась ее горничная. В полутемноте она не сразу узнала ее.
- Это вы, Маша?
- Я-с. Вам не угодно раздеться, барыня?
Она ее называла прежде "Антонина Сергеевна", а потом "барыня". Почему же не "ваше превосходительство"? Вероятно, лакеи уже так говорят ее мужу.
- Нет, Маша, - слабым голосом ответила она, - я так полежу. Который час?
- Скоро десять.
- Я позвоню… Ступайте!
Она лежала одна, и это одиночество не пугало ее. С ним надо помириться на всю жизнь. Детей ей не возвратят… Когда они кончат курс, она не найдет в них того, о чем мечтала… Во всем городе у ней нет ни одной приятельницы, и в доме она теперь будет добровольной изгнанницей.
Дверь из гостиной позади портьеры тихо отворилась.
Антонина Сергеевна узнала шаги мужа и тотчас же закрыла глаза.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил он, подходя на цыпочках к кровати. - Не послать ли за доктором?
- Мне лучше… Не беспокойся.
Он нагнулся над нею и поцеловал ее в лоб.
- Бедная, - снисходительно выговорил он, - ты не привыкла к таким шумным приемам.
- Привыкну, - прошептала она и опять закрыла глаза.
В этом слове "привыкну" он не почувствовал иронии. Ему хотелось верить, что в его жене, после недавней бурной сцены, произошла благодатная реакция.
"Она умна, - думал он, - и должна была кончить этим".
- Тебя гости не беспокоят… из залы?
- Нисколько.
- Засиживаться они не будут.
- Пускай играют, - выговорила она таким тоном, что Александр Ильич вышел совершенно довольный ею.
XV
Поезд подходил к Петербургу. В отделении вагона первого класса Антонина Сергеевна ехала одна. Муж ее любил вагоны с креслами. Она проснулась еще до света. И мысль о скором свидании с детьми заставила ее подняться с трипового дивана.
Еще каких-нибудь два-три часа - и она увидит на вокзале Сережу. Он уже большой мальчик, носит треугольную шляпу. Лили не пустят… У них теперь поветрие "свинки" - неизбежная институтская болезнь. Она недавно только оправилась.
Но отчего же в ней нет захватывающей радости?.. Скорее тревога, точно она ждет какой-нибудь беды. Эта поездка случилась ведь гораздо раньше, чем она рассчитывала в начале зимы.
Да; но так понадобилось Александру Ильичу. Он, по утверждении в должности, - ей известно, как он трусил, что его не утвердят, - на радостях решил тотчас же ехать "представляться".
Ей он предложил сопровождать его, повидаться с детьми, с матерью, сестрой, кузиной. В доме кузины, княгини Мухояровой, они и остановятся. Нашлась целая квартира с мебелью, над бельэтажем.