- Не взыщите, голубчики! - говорил при этом скороговоркою хозяин, также суетившийся около стола. - Хлеб-то у нас с мякиной. Да и щи-то тоже, чай, не по скусу вам… Мы к дорогим гостям необычны, всех у нас богатеи наши отбивают - вон Кокша Семен, да Нилка Журавль, да…
- Ну, что пустое мелешь! - перебил его Сусанин. - В дороге какой уж взыск! И с мякиной хлебушка поедим. У нас ведь и свой домашний в возах-то есть, да так замерз, что его и не угрызть… Хлебом нас не удивишь, мы, слава Богу, у наших бояр всем сыты и довольны!
- А кто же ваши бояре будут? - спросил хозяин, помаргивая своими маленькими глазками.
- Мы романовские… Из костромских ихних вотчин с запасом на Москву едем. Чай, Романовых-бояр знаешь?
- Романовых? - протянул Арефьич. - Да это какие же Романовы? Опальные, что ли? Аль другие?
У Ивана Сусанина густые брови сурово сдвинулись. Он поднял голову и, смерив Арефьича глазами, проговорил строго:
- Кабы я не в твоем тепле да не за твоим столом такое бы слово от тебя услышал, так я бы только глазком своим ребятам мигнул, от тебя и от твоей избенки праху бы не осталось!
- Да что ты? Что ты? Братан крестовенький! - затараторил хозяин, напуганный и взглядом, и словами Сусанина. - Вы, значит, дальние, до вас и не дошло! Не знаете вы, значит, о боярах своих?
У Сусанина и ложка из рук выпала, все спутники его тоже переполошились.
- Да что же? Что с боярами нашими приключилось? Какая беда на них стряслась? Говори скорее! - крикнул Сусанин, поднимаясь с лавки.
- А как тебе сказать уж, право, и выговорить-то страшно! Наше, вестимо, дело сторона, а слух такой с Москвы идет, что на них опала царская. За приставы все взяты… Именье все и животы на государя отписаны, а их холопей точно что не приказали ни укрывать, ни на службу принимать… Вот почему и богатеи наши тебе ворот не отперли!
Слыша это, спутники Сусанина поднялись из-за стола и окружили хозяина плотною гурьбою.
- С нами крестная сила! - шептал Сусанин, крестясь и слушая невероятные речи харчевника. - Что такое, откуда на наших бояр туча грозная нагрянула?
И он в недоумении огляделся на своих спутников, молча стоявших кругом него.
- Да вот постой. Постой, стар человек! Вот кто тебе лучше моего рассказать сумеет! - проговорил вдруг юркий харчевник и метнулся в сторону к полатям, с которых свешивался край грязной овчины и торчали две босые ноги.
- Эй, дядя! А, дядя! - стал кого-то кликать Арефьич, привстав на приступок у печки и хватаясь за одну из этих босых ног. - Дядя, вставай скорее!
- А? Что? Чаво тебе? - послышался чей-то хриплый спросонья голос.
- Вставай, вставай скорее!.. Добрые люди тебя спрашивают, землячки твои.
- Земляки? - И спавший на полатях заворочался и стал с них медленно и осторожно спускаться, пожимаясь и почесываясь и по пути натягивая на себя зипунишко.
- Костромской тоже, - шепнул Арефьич Сусанину, мотнув головою в сторону человека, который наконец спустился с полатей и стал около лавки, протирая глаза и оглаживая густую бороду с проседью.
- Батюшки! Да, никак, Степанушка. Степан Скобарь? - воскликнул Сусанин, протягивая руки земляку.
- Сусанин? Староста домнинский? - отозвался Степан. - Вот встреча-то! Привел Господь, где столкнуться!
И старики поздоровались по-приятельски и присели на лавку, между тем как молодежь все еще стояла и не смела присесть за стол без Сусанина.
- Изволишь видеть, бос и наг на родину бреду! - проговорил Скобарь, показывая свой зипунишко. - Да и тому-то рад, что цел ушел. Не знаю сам, как вынес Бог.
- Да что случилось-то, скажи, сделай милость? - нетерпеливо перебил его Сусанин.
- Беда, друг, неминучая! Словно гроза Божия на наших бояр обрушилась! Молоньей выжгло, громом побило бы, легче было, кажись…
- Да где бояре-то?
- За приставами, по тюрьмам все… А Федор-то Никитич да князь Иван Черкасский и в застенке побывать успели… Боярыня в монастыре, тоже за решеткою посажена, и детки с нею…
- И Мишенька, любимчик наш? - дрогнувшим голосом спросил Иван Сусанин.
- И Мишенька с сестрицей и все их родичи, приятели, знакомцы…
- А мы с тобой, Богдаша, - обратился Сусанин к красавцу зятю, - мы-то Мишеньке салазки нарядные везли в гостинец!
- Не до гостинцев им, брат, теперь, горемычным! - грустно сказал Степан. - Не богаче нас с тобою! Добро их все разграблено: кое в казну, кое и мимо, по рукам пошло… Именье и животы боярские на государя отписаны… А что уж нам, холопам, претерпеть пришлось и от приставов, и от стрельцов, и от подьячих, что было на Москве об наши спины обломали, допрашивая нас да добиваясь меж нами предателей… Да ничего поделать не могли: изветчиков-то не нашли, хоть били, и пытали, и голодом морили нас… Вот покажи, мол, против бояр своих!.. Ну невтерпеж пришло, кто мог ушел. Пустились в бега, и я тоже, к вам на родину иду.
- Да за что же? За что вся эта напасть? - воскликнул Сусанин, хватая крепко Скобаря за руку. - Скажи, за что?
- Никто не знает… А так между речей допросных можно было понять, что обвиняют бояр наших в злых умышлениях на царя Бориса, на его государское здоровье. Коренья будто какие-то в их кладовых объявились, Бартенев-ключник и донес.
- Злые люди, значит, обнесли их, да и коренье лютое им в улику подкинули? - догадался Сусанин.
- Уж не иначе, как так, - печально проговорил Скобарь, разводя руками. - Мы ли своих бояр не знаем?
Оба старика в унынии опустили головы.
- Но как же быть теперь? Как мне-то быть? - заговорил немного спустя Сусанин. - Куда же мне-то с их боярским добром деваться?
- Да коли хочешь доброго совета моего послушать, - сказал Степан Скобарь, - так придется теперь же и поворотить тебе оглобли… Если вздумаешь добраться до Москвы, как раз ярыжкам в лапы угодишь. Добро боярское попусту загубишь да и сам-то тоже уйдешь ли цел от лиходеев? Пожалуй, ничем не побрезгуют, чтобы только напитать свою утробу ненасытную.
Сусанин опустил голову на руки, посидел с минуту в раздумье, потом поднялся с лавки и, крестясь на иконы, произнес дрожащим голосом сквозь слезы:
- Помилуй, Господи, бояр наших!.. Избави их от всякие муки и напасти… Спаси и сохрани в бедах…
И, опустившись на колени, положил земной поклон, его примеру последовали все его спутники. Затем Сусанин поднялся, отер полою слезы, навернувшиеся ему на глаза, и сказал:
- Ну, братцы, видно, последние времена пришли… Видно, придется стонать Русской земле и терпеть великие беды, когда у лиходеев на наших бояр Романовых руки поднялись… Быть бедам, быть бедам!
И могучий старик, потрясенный глубоким горем, опустился на лавку в тяжком унынии.
II
В СЕВЕРНЫХ ДЕБРЯХ
Серенький и очень прохладный денек, прохладный для июня месяца, чуть не в самые Петровки, близился к полудню. Солнце, скудное лучами, то скрывалось за облаками серыми и холодными, то выглядывало из-за них ненадолго и обдавало ярким светом Мурьинский погост на Белоозере, широкий водный простор и темную, мрачную полосу старого хвойного леса, который местами сплошною массой надвигался на самый берег, так что сердитые волны обмывали, плеща и шумя, корни прибрежных вековых сосен и елей.
Мурьинский погост был бедным поселком в том крае. Пять-шесть рыбачьих хижин лепились по отлогому скату берега, выдвинув к самому берегу черные бани. Крошечная церквушечка в виде пятистенка с высокою двускатною кровлей, украшенной небольшой главкой, крытой чешуйками, с деревянным покосившимся крестом наверху. Рядом с церковью попов дом, крытый соломой, и еще две избы, обнесенные одним общим частоколом. Вот и весь поселок. А если добавить к этому еще два гумна на задворках, да три-четыре амбарушки, да с полдюжины рыбачьих челнов на берегу, около которых на перевесищах постоянно сушились всякие рыболовные снасти, то мы получим полную законченную картину этого жалкого уголка, заброшенного в дикой лесной глуши за Белым озером, уголка, забытого всеми и как бы созданного для забвенья.
Как раз около полудня мурьинский поп, старик лет шестидесяти, стал снаряжаться на озеро за рыбой и кликнул внука, шустрого мальчика лет двенадцати, своего постоянного спутника в поездках по озеру.
- Вася! А Вася! Тащи-ка весла на берег, да захвати кошелку для рыбы, и прикормку не забудь… Я за тобою следом…
А сам по давнему обычаю заглянул в старые, рукописные святыни, в которых вел на полях запись важнейшим событиям своей немудреной жизни, и прочел:
"Мучениц Феклы, Марфы и Марии, преподобного Кирилла Александрийского, преподобного Кирилла Белозерского…"
Сбоку было приписано: "В сей день присланы к нам на житье, по указу великого государя, опальные: князь Борис Черкасский с супругою, боярыня Ульяна Романовна, боярышня Анастасия Романовых же, да боярчонок Михаил Федоров, младенец, с сестрою Татьяною, отроковицею".
Рядом было приписано: "Великий улов рыбы в канун сего дня".
"Вот оно что! - подумал старый поп. - Значит, год завтра минет, как в ссылку к нам бояр прислали… Время-то как летит!.. Вот, вот и попытаем мы сегодня закинуть около сухмени, где прошлым годом улов-то был богатый!"
И весь поглощенный мыслью о предстоящей ловле, старик натянул на плечи суконный кафтан, перекрестился на иконы и вышел на крылечко. Здесь он бережно стащил с крыши свои заветные удочки, прихватил сачок и направился мимо церкви к берегу.
"Э-э! Да вот и сам князь Борис, никак, тут и есть", - сказал про себя поп, поравнявшись с церковью.
- Что, князь Борис, на солнышко погреться вышел? - окликнул он издали высокого и худощавого мужчину, в суконном колпаке и поношенной суконной однорядке, сидевшего на песчаном бугре под откосом берега.