И Салюстий глубокомысленно кивал. Еще Нерон любил, чтобы Салюстий слушал его чтение, а иногда они вдвоем разыгрывали какой-нибудь отрывок. Император поправлял чтение Салюстия, а тот восторгался талантом Нерона, и порой в лице его был восторг, а порой в глазах слезы.
Салюстий был значительно умнее, чем могло показаться вначале. Император часто менял любимцев именно потому, что они зарывались - смотрели на окружающих с холодным превосходством, а то и с откровенным презрением, вмешивались в государственные дела, откровенно воровали. Короче, делали все, что делает человек, потерявший чувство меры и мнящий себя значительно выше, чем он есть на самом деле.
У Салюстия же хватило ума не поддаться подобным соблазнам. Он остался почтителен с окружающими, вежливо улыбался, если к нему обращались, и вообще старался быть в тени. Особенное почтение он выказывал в отношении Сенеки и даже несколько раз назвал его "хозяин". Когда Сенека заметил, что называть так его не нужно и что он давно уже не его хозяин, Салюстий приставил ладонь к груди и выговорил чуть дрогнувшим голосом:
- Так я чувствую здесь.- И добавил едва слышно, почти умоляюще: - Ты не оставишь меня, хозя... сенатор?
- Не оставлю, Салюстий, будь покоен,- пристально глядя в глаза актеру (пока тот не увел взгляд в сторону), ответил Сенека.
Он не верил в настоящую человеческую преданность, тем более в преданность раба. Человек может быть предан из выгоды, а не из любви. В такого рода преданности Сенека не только не находил ничего дурного, но считал эту преданность наиболее верной. Если хочешь, чтобы человек был тебе предан, веди себя в отношении его так, чтобы ему это было выгодно. И в отношении Салюстия Сенека вел себя именно таким образом. Он не раз с совершенно серьезным лицом говорил окружающим о замечательных душевных качествах своего вольноотпущенника и о его выдающемся таланте, зная, что его мнение обязательно дойдет и до Салюстия, и до императора. Если кто-нибудь при этом делал понимающее лицо (понимаю, сенатор, тебе нужно говорить именно так), с этим человеком он становился холоден и официален. Он словно чувствовал, что Салюстий ему обязательно понадобится для какого-то важного предприятия, и предчувствие его не подвело. Когда он стал думать, как приставить Никия к императору, то вспомнил о Салюстии - лучшей кандидатуры ему не найти.
Конечно, тут невозможно было говорить о непременном успехе, в этом плане имелись свои подводные камни, но время поджимало, и Сенека все же решился рискнуть. Собственно, ничего другого ему не оставалось.
Самое неприятное заключалось в том, что Салюстия так или иначе приходилось посвятить в свой план, пусть и частично. Неприятно иметь человека, от которого ты зависишь, тем более если этот человек не живет рядом и ты не можешь за ним наблюдать постоянно. "В конце концов,- приняв окончательное решение, сказал себе Сенека,- Салюстий, как и все, смертен, а смерть, как известно, может настигнуть человека совершенно внезапно". При этом он усмехнулся и щелчком пальца сбил пылинку с края стола.
Глава седьмая
Сначала Сенека окончательно переговорил с Никием. Он не стал заходить издалека и, лишь только Никий пришел к нему, спросил:
- Ты помнишь, как говорил мне, что император Нерон не человек, а чудовище?
- Я не сказал, что он чудовище,- поправил его Никий,- я просто сказал, что он не человек.
- Но разве ты не считаешь его чудовищем?
- Считаю,- после короткого молчания чуть настороженно выговорил Никий.
- Очень хорошо,- сказал Сенека и, пристально глядя на Никия, продолжил: - Я хотел сказать тебе, что тоже так считаю.
Никий не отвечал, хотя взгляда не уводил, и Сенека спросил:
- Что ты об этом думаешь?
- Я думаю,- спокойно отозвался Никий,- что каждый человек рано или поздно должен понять это.
- Очень хорошо,- повторил Сенека,- Теперь я хочу спросить тебя: как надо поступать с чудовищем?
- Ты говоришь об императоре? - в свою очередь спросил Никий, и Сенеке показалось, что губы его раздвинулись в чуть заметной улыбке.
- Ты меня правильно понял, я говорю об императоре,- почему-то почувствовав раздражение и стараясь подавить его, ответил Сенека,- Я повторяю вопрос: как надо поступать с чудовищем?
- Римскому сенатору это должно быть лучше известно, чем мне,- уклончиво ответил Никий.
"А он не так прост, как кажется",- подумал Сенека и сказал:
- Римский сенатор считает, что чудовище должно убить. Скажи, разве назареи считают иначе?
- Я не могу отвечать за всех.
- Отвечай только за себя,- проговорил Сенека.
- Спаситель говорил, что нельзя убивать,- помолчав и наконец уведя взгляд в сторону, произнес Никий; голос его при этом звучал не очень уверенно.
Сенека хорошо понял причину этой неуверенности и тут же спросил с улыбкой:
- Но разве он имел в виду чудовище? Как я понимаю, он говорил о людях. Или ты признаешь, что император Нерон все-таки человек, хотя и дурной?
- Я...- произнес Никий и запнулся (Сенека с волнением ждал ответа, зная, что это главный пункт всего их разговора).- Я... не знаю,- наконец выговорил он и посмотрел на сенатора виновато.
- Нет, Никий, ты знаешь,- голос сенатора прозвучал как никогда твердо,- ты знаешь, что он не человек. Он истребил тысячи твоих братьев и истребит, если его не остановить, еще многие тысячи. Ты знаешь, и я знаю, что он не просто убивает их, но истребляет, причем получая удовольствие от вида смерти, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей. Или я не прав, мой Никий?
Не поднимая глаз, Никий едва заметно кивнул.
- Вот видишь,- сказал Сенека,- мы думаем с тобой одинаково. Разве ты не убьешь змею, которая жалит ребенка? Разве ты не убьешь зверя, напавшего на женщину? И разве мы не убиваем взбесившуюся собаку?
- Я не знаю, что отвечать, сенатор,- вздохнул Никий.- И я... ты чего-то ждешь от меня?
- Да, Никий, я хочу, чтобы ты поразил чудовище,- шагнув к юноше и глядя на него сверху вниз, сказал Сенека.
- Я? - испуганно проговорил Никий.- Убить? Но ведь я не убийца.
- Именно поэтому я и разговариваю с тобой. Убийца убивает из мести, или за деньги, или для того, чтобы получить власть и привилегии. Так император Гай Калигула задушил Тиберия, так преторианцы убили его самого. За это же мать Нерона, Агриппина, отравила Клавдия. Деньги, власть и привилегии - вот причины, побуждающие убийц убивать. Но разве тот, кто, защищая женщину, старика или ребенка, убивает насильника, разве того можно назвать убийцей! А если можно спасти тысячи стариков, женщин и детей?.. Твоих братьев, Никий. Твоих ни в чем не повинных братьев!
- Спаситель учил...- начал было Никий дрожащим голосом, но Сенека его перебил:
- Знаю, ты скажешь, что человеку нужно дать шанс раскаяться, я правильно тебя понял?
- Да.
- Нерон не человек, а чудовище, но я согласен, ему тоже надо дать такой шанс. Если бы ты имел возможность дать ему такой шанс, ты бы дал?
- Да.
- Хорошо, давай сделаем это, ты согласен?
- Это... может... может сделать только Бог,- запинаясь, произнес Никий.
- Но разве твой Бог не может подсказать человеку, что ему делать? Скажи, может или нет?
Никий вздохнул и, посмотрев на сенатора снизу вверх, ответил:
- Может. Но для этого человек должен быть... должен быть таким, как учитель. Я еще молод и не достоин того, чтобы Бог разговаривал со мной.
- Говоря об учителе, ты имел в виду Павла?
- Да,- с удивлением кивнул Никий.
Сенека отступил и опустился в кресло напротив.
- Я уже говорил тебе о письме. Павел написал мне, что ты должен быть при Нероне, и просил меня помочь.
- При этом...
- При этом чудовище,- досказал за него Сенека,- Учитель считает, что если он все-таки человек, то у него есть шанс и ты поможешь ему воплотиться. Но если он все-таки чудовище и если Бог подаст Павлу знак, то ты должен поступить так, как должно поступать с чудовищем. Я ясно говорю? Ты понимаешь меня?
- Я понимаю,- неуверенно проговорил Никий,- но неужели учитель...
- Ты сомневаешься в учителе? - Сенека удивленно поднял брови.
- Нет, нет,- быстро и испуганно выговорил Никий,- но я хотел бы...
- Ты же знаешь, почему я уничтожил письмо,- нетерпеливо сказал Сенека.- То, что я мог погибнуть, если бы оно попало в чужие руки, не самое страшное - я старик, и моя смерть и без того близка. Но мог погибнуть ты, и тогда...- он прервался, прокашлялся, взявшись рукой за горло, и с трудом закончил,- и тогда у чудовища не будет шанса.
Никий долго молчал. Сенека его не торопил. Никогда он не думал, что его так взволнует этот разговор - пальцы дрожали, а дышать стало тяжело. Он старался дышать ровнее и придерживал одну руку другой.
Наконец Никий произнес:
- Хорошо, я сделаю то, чего хочет учитель.
Сенека не в силах был отвечать и только слабо улыбнулся Никию, превозмогая острую боль в левом боку.
Оставшись один, Сенека подумал с горечью, что все его теперешние усилия, быть может, совершенно бесполезны. Неужели все только ради того, чтобы продлить собственное благополучие? Но глупо продлевать благополучие, когда не можешь продлить жизнь. Неизвестно, сколько еще лет жизни отпустят ему боги - а может, уже и не стоит считать жизнь годами! Что ему по-настоящему нужно от жизни, он уже не смог бы сказать, а затеял он все это лишь потому, что не может сидеть сложа руки и теперь обманывает себя, прикрывая своим трепыханием страх перед смертью.