- Насчет партии, не мне, конечно, что-либо тебе указывать. Но в военном мире такой процесс произведет только самое отрицательное впечатление. Авторитетом командования накануне войны швыряться нельзя. Виновны - расстрелять. Но подрывать открытым процессом доверие красноармейской массы к своим командирам - значит ослаблять дух армии. Я очень боюсь, что Ежов, как и Ягода - люди невоенные, этого не понимают и заранее прошу твоей поддержки в этом остром вопросе. Сталин неопределенно качнул головой.
- Хорошо… Я подумаю над этим делом. И, во всяком случае, приму во внимание высказанные тобой соображения.
Отпустив Тухачевского и дружески пожав ему руку на прощанье, Сталин пригласил к себе Ежова.
- Ну, как с Ягодой? - сразу же спросил он нового наркома. - Уже держишь его в своей ежовой рукавице?
Тот довольно ухмыльнулся.
- Угу… Он парень, конечно, далеко не дурак и понимает, что к чему и почему, и что вылаза у него нет. Сидит тихонько, как мышь под метлой.
- Наркомпочтель он уже принял?
- Да, так - для виду… Вероятно, ищет путей, чтобы опять вылезть наверх или ускользнуть от судьбы.
- Ну, а судьба у него, по-твоему, какая? - усмехнулся Сталин.
- Да, обыкновенная, - ощерив свои мелкие зубы, отозвался Ежов, показывая жестом, как за спиной у человека вырастают крылышки и уносят его наверх.
- Да, да, конечно. Только нужно это ловчее проделать. Пройди к Жданову и потолкуй с ним. Потом я тебе дам окончательные директивы. Пока же не спеши и не показывай вида, что Ягода у нас в сетях. Ты, кстати, его таинственный шкаф выпотрошил?
- Свой служебный шкаф в его кабинете он мне, в порядке сдачи дел, раскрыл. Но там, ясно, ерунда оказалась. А где его настоящий архив, - пока неясно. Надо полагать, где-либо под боком, скрыт до чорта. Мы Ягодку-то нашу одного на Лубянку и никуда не пускаем - а то ведь он все уничтожит мигом. Но шкафчик этот я найду - ТАК ИЛИ ИНАЧЕ!
Слово "иначе" прозвучало с таким ударением, что Сталин поднял брови. Поглядев на жестокое лицо нового начальника политической полиции, он одобрительно кивнул головой. Этот, действительно, найдет и достанет. С жилами все вытянет…
- Ладно. Доставай. Между прочим, я тебе настоятельно рекомендую несколько усилить информационную сеть (Сталин не захотел сказать "слежку") вокруг руководителей армии… Так, на всякий противопожарный случай.
Умные темные глаза Ежова с напряженным вниманием впились в непроницаемое лицо Сталина. Он только что в кабинете секретаря встретил Тухачевского, который сухо и холодно, даже с каким-то барским пренебрежением, поздоровался с ним. Неужели и здесь что-то начинается?
- Хорошо, - коротко ответил он. - И… маршалов тоже? Сталин, не глядя, кивнул головой.
- Тухачевского? - совсем тихо спросил Ежов, не отрывая пристального взгляда от лица хозяина. Тот не ответил прямо, а изменил тему разговора
- Кстати, чтобы не забыть: твоя служба охраны на высоте?
- Конечно. А почему ты спрашиваешь?
- Да я, видишь ли, сегодня, пожалуй, пошел бы в театр. В МХАТ'е "Дни Турбиных" идут. Говорят - свежо и ново. А я давно уже не развлекался. Так ты ручаешься?
Ежов секунду помолчал.
- Да. Иди. Я сам лично присмотрю за всем.
- Хорошо. А для медицинского осмотра все готово?
- Все, Иосиф. Только профессор-то наш шибко капризный. На осмотре можно ждать от него всяких глупостей.
- Ну, ладно, ладно, - успокоительно усмехнулся Сталин. - Если старые профессора дурака валяют, - это ничего. А вот если молодые неучи - это, брат, мно-о-о-го опаснее!..
Глава 6
Сердце Сталина
Знаменитый венский профессор-кардиолог Аппингер был резко недоволен. Если бы не совершенно баснословный гонорар за простой осмотр и диагноз - он никогда бы не согласился на поставленные ему унизительные условия. А условия были действительно очень странными: советский полпред предложил ему вылететь в Москву на один только день к нескольким важным пациентам, имен которых ему сообщено не было. Профессор обязывался:
1. Не задавать пациентам никаких вопросов и получать нужные справки только у сопровождающего врача.
2. Не разговаривать ни с кем, кроме приставленных к нему официальных представителей.
3. Хранить в тайне результаты осмотра.
4. Беспрекословно подчиняться общим распоряжениям, принятым в Москве.
Похоже было, что его приглашают к каким-то важным заключенным. Профессор читал газеты и с большим интересом отнесся к догадкам журналистов, что "добровольные признания" политических обвиняемых достигаются в Москве применением специальных лекарств. Возможно, что злоупотребление этими препаратами вызвало у кого-нибудь опасные сердечные явления и этим объясняется срочная необходимость в его диагнозе.
Прилетев вечером в Москву, профессор был не прочь утром осмотреть красную столицу, но ему в этом было очень вежливо отказано. Прибывший к нему для сопровождения к больным профессор Плетнев, старый русский ученый, говоривший по-немецки, и какой-то изысканно одетый, вылощенный чиновник с острыми глазами, после завтрака повезли раздраженного немца в Кремль. Профессор узнал Кремль сразу, даже сквозь поднятое стекло шикарной машины. Там, в кабинете коменданта, какой-то низкорослый, широкоплечий человек, избегая смотреть на самого профессора, тщательно осмотрел его чемоданчик с врачебными инструментами. Потом маленький лысый профессор надел свой халат и, блестя громадными очками и высоким лысым лбом, направился по темному коридору дальше в здание Кремля. Неожиданно где-то раздался странный звонок и знатному гостю было предложено вернуться. В кабинете коменданта чиновник с чрезвычайной корректностью попросил профессора оставить здесь все имеющиеся у него металлические вещи.
- Да какие же вещи? Ведь не могу я без инструментов производить осмотр?
- Нет, нет, профессор. Мы не про эти инструменты говорим. А про вещь, находящуюся лично при вас. Раздраженный немец вспылил.
- Да говорите же ясно, наконец! Что вам от меня нужно? - У вас, господин профессор, в левом кармане жилета имеется какой-то металлический предмет.
Тот с удивлением посмотрел на чиновника. - Да… Есть… Но откуда вы знаете?
- Наша обязанность - все знать. Оставьте этот предмет здесь, битте.
- Но… Но какое вам дело до этого? - удивленно спросил профессор, вынимая из жилетного кармана большие старинные часы-луковицу. - Вы про это говорили?
(Профессор не подозревал, что во время его продвижения по коридору мощные рентгеновские установки сигнализировали коменданту о нахождении какого-то металлического предмета в кармане гостя.)
- Да, господин профессор. Не угодно ли оставить их здесь? Эти часы пока вам не понадобятся.
Немец возмущенно пожал плечами.
- Ну, знаете… Я в свое время осматривал немецкого и французского президентов, английского короля, голландскую королеву и многих больных рангом пониже. Но это в первый раз, чтобы… - Не волнуйтесь, профессор. Такие у нас правила.
Опять возмущенно пожав плечами, профессор положил на стол свою луковицу, очевидно, дедовский подарок-талисман, и молча последовал за своими спутниками. После ряда поворотов коридора знаменитого гостя ввели, наконец, в какую-то комнату. Навстречу ему из-за стола, где он что-то писал, поднялся среднего роста человек в военном кителе. С первого же взгляда Аппингер узнал в нем Сталина и понял причину таких странных на первый взгляд условий его визита. Действительно, не только ни один человек, но, вероятно, ни один заяц в Европе не имел стольких врагов и преследователей, как этот мрачный грузин, теперь вежливо поднявшийся при появлении в дверях приезжего венца.
- Гутен таг, - коротко сказал профессор, сразу почувствовав себя только врачом при виде пациента во плоти и крови. - Начнем? - повернулся он к Плетневу.
- Как вам будет угодно, коллега. - Пока я буду приготовлять свои инструменты, попросите пациента раздеться до пояса.
Через несколько минут массивный, особо чуткий фонендоскоп профессора прильнул к волосатой груди Сталина. В тонкие резиновые трубки вошел шум биения сердца.
Чу… Шу-у-у… Чу… Шу-у-у… Ровный сильный звук был ясен и ритмичен Профессор передвинул мембрану фонендоскопа к устью аорты. Сердечная машина и там была в достаточном порядке.
Оторвавшись от аппарата, профессор исследовал зрачковые рефлексы, чувствительность кожи и коротко кинул:
- Рентген, битте.
Все нужные материалы были приготовлены заранее. Плетнев сейчас же протянул профессору требуемое. Пленка негатива была ясна и бесспорна. Слабыми, но четкими линиями обрисовывалась сердце нормальных размеров. Сосуды сердца были заметны на снимке только чуть более темными извилистыми змейками за черным, словно тюремным, переплетом ребер, грудной кости и позвоночника.
- Сколько лет пациенту? - Шестьдесят.
- Странно… По состоянию сердца я не дал бы ему больше 46–47. Курит? Пьет?.. Та-а-ак… Вы не ошиблись ли, показывая мне этого пациента? - Нет, коллега.
Аппингер пожал плечами.
- Ну, что ж… Для его возраста сердечно-сосудистая система не дает данных для опасения. Конечно, есть неврастения, зависящая, очевидно, от злоупотребления табаком и спиртным. Может быть, имеются и постоянные тревоги и заботы в размерах, превышающих нормальные… А в общем - ничего серьезного.
- Будьте добры, коллега, все это изложить на бумаге.
Тот, пожав плечами, присел за стол и написал несколько строк.
- Как назвать пациента?