- Да, да, как все это неприятно, - пробормотал Борис Львович, комкая в руке салфетку. Искоса он все время поглядывал на Женю, а та смотрела прямо, открыто, гордо. И я подумал: неужели в ней нет ни капельки снисхождения, жалости? В чем бы ни была причина их размолвки, но Борис Львович уже с лихвой заплатил. Он прошел испытание временем, он до сих пор тянется к ней, ищет в ней какую то опору. И если это не любовь, то что же? Или я ничего не понимаю, или у сестры есть веские основания вести себя именно так, как она себя и ведет.
- Так, так, так, - продолжал бормотать Борис Львович. - Выходит, вот как? Да. Досадно, досадно.
К кому относилось это его "досадно"? Скорее всего, к себе. Наверное, он уже сожалел о том, что пришел сюда. А чего он ждал? Что Женя встретит его с распростертыми объятиями? Но всех козырей Борис Львович еще не выложил, это я чувствовал очень хорошо.
- Ты ведь знаком с Павлом Слепцовым? - спросил вдруг Михаил. - Завтра приезжает. Коля вон ждет не дождется.
- Да, кажется, мы виделись, - рассеяно отозвался Борис Львович. - Достойный, вполне достойный человек. И… ведь он, вроде бы, постриг принял?
- Нет, - отрезал я. - Но не сомневаюсь, что рано или поздно это произойдет. Все пути у него ведут именно к монашеству. У него, если хотите, это на лбу написано, аршинными буквами.
- Николай считает, что Павел - это со временем будущий Патриарх России, - фыркнул Заболотный.
- Да! И считаю, - воскликнул я. - Я с первой нашей встречи это понял. А потом у меня сон был, видение. Будто это Никон был в патриарших ризах, но лицо - Павла. Ведь Никон тоже был из простых, из деревенских? И Павел. И сила веры у них одна, и жажда к истине.
- Ну-у… - протянул Миша. - Будет Павел Патриархом, так начудит, как твой Никон. Век в себя приходить будем.
- Ничего, полезно, - сказал я. - А то слишком много ереси в наших церквях завелось. Хорошая метла требуется.
- А ты к нему в келейники метишь? - ехидно спросил Миша.
- Я за ним куда угодно пойду, - ответил я. - Ты, я вижу, все улыбаешься, а нам таких людей, как Павел, отчаянно не хватает. Россия без них тонет. Пузыри пускает, потому что они - соль земли. Нестяжатели. Камни, которые во главу угла ставят.
- Ой-ой-ой! - нарочито простонал Миша. - А мы-то кто? Я, например?
И Женя, и Борис Львович во время нашего разговора молчали.
- Ты - попутчик, - ответил я. - Идешь, идешь по дороге, а потом свернешь в сторону.
- Так если поводыри слепые, что ж не свернуть? Или за всеми - в пропасть? За Павлом твоим? А ну как он сам в ереси? Вот еще поглядим, с чем он к нам завтра заявится. С какой своей спасительной идеей.
- Поглядим, поглядим. Только тебе нечего смеяться. Не помнишь разве: спасайся сам и вокруг тебя спасутся тысячи. Может быть, этим-то Павел и силен?
- Ну-у, куда хватил! - Миша даже развел руками. - Праведника из него сделал. Так я тебе докажу…
- Хватит! - вмешалась вдруг Женя. - Устроили тут диспут. Может быть, мы все-таки выслушаем Бориса Львовича? Ему, думаю, есть что сказать.
- Да-да! - поспешно отозвался тот. - Сейчас скажу.
Я начал разливать чай по чашкам. Миша вновь принялся за торт.
- А нельзя ли нам остаться наедине? - робко спросил Борис Львович.
- Нет уж, говори при своем после, - усмехнулась Евгения. - Да и Коля не помеха. Он еще маленький.
Меня несколько покоробили ее слова, но я пропустил их мимо ушей. Борис Львович махнул рукой и словно бросился головой в воду:
- Ладно! Секрета большого нет. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне. Я многое за это время пересмотрел, передумал. Переоценил. Скажу, что мне было тяжко - все равно не поверишь. Но это правда, я действительно очень сильно переживал нашу… размолвку. Не надо было разводиться, теперь я это понимаю. Потому что ты все время, все эти годы была вот здесь, - он приложил ладонь к груди, и в этом театральном жесте было что-то фальшивое. Я заметил, что даже Миша ухмыльнулся. Но Борис Львович продолжал:
- Ты ведь знаешь, что я потом пытался как-то забыть тебя, даже снова женился, но тот брак оказался скоротечным. Еще бы! Никакого сравнения с тобой. Я все время о тебе помнил, Женя. Я бросался в разные крайности, сейчас об этом говорить не хочется. Ушел с головой в бизнес, и это меня держало на плаву. Дела мои идут блестяще, скрывать не стану. Но что такое деньги? Лишь средство к осуществлению иных, главных целей. Важнее власть, слава. Но и это не главное. Еще важнее любовь, любимая женщина. Это ты. Мы должны, мы обязаны быть вместе. Пойми это.
- Обязаны? - переспросила сестра.
- Если я виноват, прости по-христиански, - отозвался Борис Львович. - Господь прощал и нам велел. Разбойника первым ввел в Царствие Божие. У него нет ни эллина, ни иудея, все любимые дети. Если есть покаяние и вера… и любовь…
- Отлично сказано, - пришел к нему на помощь Михаил. - Канонически.
- Трогательно, - согласилась Евгения. - И что же?
- Как? Разве я не ясно выражаюсь? - вскинул брови Борис Львович. - Выходи за меня замуж. Делаю вам, Евгения Федоровна, официальное предложение. Не сочти меня идиотом, но я люблю тебя.
- Браво! - сказал Миша. - Между прочим, Ричард Бартон и Элизабет Тейлор женились и разводились раз пять. Если не ошибаюсь.
Борис Львович разгладил свою серебристую бороду. Не знаю, как сестра, но я был несколько ошарашен его предложением. А Женя молчала. Смотрела куда-то поверх головы Бориса Львовича. Словно видела другого, за его спиной.
- Все будет иначе, поверь! - поспешно произнес Борис Львович. - У тебя - полная свобода действий. Мы заключим брачный контракт, теперь это принято. По-европейски. При регистрации ты сразу получишь… я положу на твое имя восемьдесят… нет, сто тысяч долларов. А ежели мы снова решим разойтись, то в качестве откупного эта сумма удвоится. Нет, утроится, как скажешь. Словом, обсудим это своим чередом. Не проблема.
Я следил за выражением глаз Жени, они все больше сужались. Зря он повел речь о деньгах. Но такая уж у Бориса Львовича натура, природу не скроешь. Он, тем временем, продолжал:
- Жить переедем в мой дом, я недавно купил, ты еще не видела - прелесть. Тебе понравится. Разумеется, венчание и все такое. Но это еще не все. Федора Александровича отправим в хорошую клинику, за ним будет полный уход. А Николаша… - он поглядел на меня. - Николаша у нас пойдет учиться, продолжать образование. Поедет в Париж, в Сорбонну. Я имею на него определенные виды. Хочу, чтобы со временем он стал моим первым помощником.
- Ты и меня не забудь, - проворчал Михаил. - Я ведь им тоже родственник.
- Все сказал? - произнесла Женя. Голос мне ее не понравился.
- В общих чертах, - попытался улыбнуться Борис Львович.
- Значит, и венчание, и контракт, и Сорбонна, и клиника. Всех купил? Смешал и Бога и Мамону. А выставку мою в Манеже устроишь?
- Обязательно! Как же я об этом забыл! Выставку непременно, в лучшей галерее. Мне твои работы всегда нравились. Я и клиентов найду. И картины зарубеж повезем. Не сомневайся.
- Не сомневаюсь. Денег тебе и ума не занимать, Боря. И оборотистости. Ты своего добиваешься всегда. Надо будет - влезешь куда угодно, в игольное ушко. Что там дом, церковь купишь! Контракт с Богом составишь. С откупными, когда надо будет обратный ход дать. Но ведь я тебя очень хорошо знаю, Боренька. Знаю, что ты за человек.
- Погоди! - остановил ее Борис Львович. - Не торопись. Ты не права. Подумай. Я с тобой честен.
- Не торопись, - повторил вслед за Борисом Львовичем Миша. Евгения взяла в свою руку тарелку с тортом. Подержала ее, покачивая.
- Ты знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? - с улыбкой спросила она. - Вот этим тортом тебе в рожу вмазать. Как в фильмах у Чарли Чаплина. Смешно будет, правда? Разрядиться? Сделать?
Борис Львович сидел, выпрямившись, как кочерга. Он стал очень бледен, а Михаил, наоборот, покраснел, как рак. Я же со своим стулом отодвинулся в сторонку, чтобы и меня не задело тортом. Евгения продолжала покачивать тарелку в руке. Некоторое время длилась напряженная пауза.
- Может, тортами-то будем после свадьбы бросаться? - проговорил, наконец, Миша. - Оно как-то по-семейному и не плохо.
- Но почему? - произнес Борис Львович и встал. - Какая же ты, все-таки, Женька, дура.
Сестра опустила тарелку на стол и захлопала в ладоши.
- Очень славно! - сказала она. - Начал с роз, а кончил "дурой". Ты неисправим. Уходи, пока я по-настоящему не рассердилась.
Михаил пододвинул к себе злополучную тарелку и налег на торт.
- Евгения Федоровна, Евгения Федоровна! - пережевывая, сказал он: - Вы совершаете большую ошибку!
- И ты убирайся! - прикрикнула на него сестра, - Тут тебе не кондитерская.
- Послушай, - сказал я. - Может быть, я и не вправе тебе что-то советовать, но на что ты злишься? В тебе сейчас старые обиды говорят, а не…
- Еще один прорезался! - перебила меня сестра. - Что, мальчику в Сорбонну захотелось? Быстро же тебя Борис Львович обработал. Одним взмахом руки. Павел, значит, по боку? Эх ты, иждивенец, приживал несчастный!
Я вскочил так резко, что стул опрокинулся. Потом выбежал в коридор.
- Да, да! Приживал! - крикнула мне вслед Евгения.
Пока я натягивал куртку, в коридор вышли и Борис Львович с Мишей. И мы все слышали, как из кухни доносится смех Жени. Такой дикий смех, что мурашки по коже бегали. Словно там сидела не женщина, а салемская ведьма.
- Пошли! - сказал Миша, отпирая дверь. - Хорошо хоть без крови обошлось.
Пока мы спускались по лестнице, Борис Львович беспрестанно повторял:
- Я хотел как лучше, хотел как лучше…