Она не знала, я не говорил ей о том, что есть существо, которое… словом, о котором я много думал последнее время и… Но я еще сам не разобрался в своих ощущениях. Когда пойму, тогда, конечно, сестре-то и исповедуюсь в первую очередь. Хотя боюсь, что существо это моей строгой Жене не понравилось бы. Сестра вообще принадлежит к другому поколению, а если говорить более жестче - то и к другой эпохе. Все-таки, сознание ее сформировалось еще при том, прежнем режиме. Она успела увидеть другую жизнь, всякую там пионерско-комсомольскую. И при всей своей внутренней независимости все равно почерпала ложкой из общего котла. Хороший там был суп или плохой - не важно. Точно так же, как и Павел, Я же почти сразу очутился там, где мы все сейчас и находимся. Мне не пришлось перешагивать рубеж, как Жене и Павлу. А всего-то восемь лет разницы. Целее море. Ладно, сестра молодая женщина, она не забивает свою голову политикой, она делает свое дело - и хорошо. Она востребована. У Павла тоже путь, который лежит вне времени и вне эпох. А каково старикам, каково было моему отцу? При мысли о нем у меня у меня всегда щемит сердце. И дрожат руки. Я даже расплескал чай, когда ставил на стол чашку.
- Ты что? - спросила сестра. Она очень чутко улавливает мое настроение. Будто читает мысли. - Когда был у отца?
- На прошлой неделе.
- Узнал?
Я молча кивнул головой. Да, узнал. Пока он еще меня узнает. Женю уже нет. Вновь продребезжал трамвай. В этих звуках было столько горького и сладостного, они как бы возвращали меня в мое детство, где все мы в семье были счастливы. И я подумал о том, что, наверное, хотел бы остаться там, в детстве, ребенком, чтобы время остановилось.
- Ну-ну! - сказала Евгения. - Что-то ты совсем загрустил. Ничего, завтра приедет твой Павел…
В это время раздался звонок в дверь.
- Кого еще черти носят? - проворчала сестра.
Я пошел открывать. На пороге стоял Миша Заболотный. Признаться, меня в его поведении и внешности многое раздражало. Я не мог понять, как это человек, готовящийся к церковному поприщу, проучившийся пару лет в семинарии, бывший послушником в одном из монастырей, может себя так вести, так одеваться. Вот уж полное отличие от аскетического Павла. Заболотный носил изящные дорогие вещи, кожаный пиджак, лакирование туфли - все темного, монашеского цвета, к поясу был приторочен сотовый телефон, на пальцах - колечки, а парфюмерией от него разило так, что хоть отворачивайся. У него были круглые кошачьи глаза, желтоватого цвета, полноватое лицо, крепкие белые зубы, узкие плечики. Не скажешь, что воевал в Чечне вместе с Павлом. Может быть, писарем, в штабе? Он был постоянно в курсе всех церковных новостей: куда кого в какую епархию назначили, кого сняли, кто в чем-то оплошал и вообще - какие ветры дуют в Патриархии. Язык у него был бойкий, слух отменный. Я его знал с детства, поэтому не слишком-то церемонился.
- Павел завтра приезжает, телеграмма пришла, - сказал я, пропуская братца в квартиру.
- Отлично! - потер он руки. - Заварим кашу.
- Какую кашу? - чуть не рассердился я. - Повар, что ли, к нам едет? Чего ты мелешь?
- Ну, я так, вообще. Каждый приезд Павла для меня праздник. Как глоток чистой воды. Как свежий ветер.
- Опять врешь. Ты всегда какую-нибудь выгоду ищешь. Не зря про "кашу" упомянул. Тебе она всюду мерещится.
- А вот и нет.
Мы уже прошли на кухню, к Жене. Гость потянулся к печенью. Он любил сладкое. Сестра положила ему в чашку сразу несколько ложек сахара. Посмотрела на него своим "фирменным" взглядом.
- Ну, рассказывай… - насмешливо произнесла она.
- Позавчера обокрали настоятеля одной церкви. Имя называть не буду, - охотно начал Миша. - Скажу только, что это тот, который по литру в день выпивает. Так вот, вытащили у него из подушки двадцать тысяч долларов. Каково? И ведь кто-то из своих, из братии. Я так думаю, что дело это получит широкую огласку. У них вообще в приходе не чисто. Мне одна прихожанка рассказывала…
- Слушать тебя противно, - перебил его я. - Все-то ты врешь. А если и правда, то что сор из избы нести?
- Ты только с этим пожаловал? - спросила Евгения.
Братец откинулся на спинку стула, потрогал свои кошачьи усики. Ему, кажется, даже было приятно, что я злюсь. А для сестры у него был приготовлен "сюрприз". Это было видно по тому, как он довольно щурился.
- Я, собственно, не один, - сказал он небрежно. - Я тут человека захватил. Там он, внизу, в машине.
- Какого человека? - насторожилась сестра. Миша лукаво подмигнул и тихо засмеялся. Я, кажется, начал догадываться - что это за "человек" в машине.
- Я тут вроде посла, - продолжил Миша. - Миссия, на меня возложенная, имеет к вам, Евгения Федоровна, самое прямое отношение. А равно и к Николаю Федоровичу. Имею цель сделать вам предложение… впрочем, я всего лишь посредник. Мост, так сказать, туннель.
- Да говори ты толком! - возмутилась сестра.
Я вышел на балкон и посмотрел вниз, на улицу. Там стоял белый "мерседес" Бориса Львовича, бывшего мужа Жени. Да и сам он прохаживался возле машины, поглядывая на наши окна. Завидев меня, он помахал рукой. Я ответил тем же… Вот, значит, кто тут послов рассылает. Я лично к Борису Львовичу, в отличие от сестры, никаких неприятных чувств не испытывал. И почему они разошлись - не могу понять до сих пор. Нормальный мужчина, с благообразной внешностью, борода с проседью, черные, как смоль волосы. Ну, старше Евгении на десяток лет, так разве это проблема? Он занимался каким-то там торговым бизнесом, преуспевал, имел совместные предприятия. Но ведь не уехал же из России в свою землю обетованную, напротив, всегда подчеркивал, что его родина - здесь. Принял Православие и стал до того фанатичным верующим, что не пропускал ни одного церковного праздника, всегда постился, ездил в Лавру, имел там духовника. А главное, продолжал до сих пор любить Женю. Она вышла за него замуж рано, лет в девятнадцать, я в то время был еще ребенком, а по прошествии трех лет развелась. Без видимых причин. Мы все считали это просто женской блажью. Поскольку внешне отношения у них были самые превосходные. Борис Львович вначале куда-то исчез с нашего горизонта, вроде бы, опять женился да неудачно, а года два назад снова проявился. Наверное, Евгения для него значила слишком много, не вытравишь из сердца. И чем она его околдовала?
Я вернулся на кухню, где застал их обоих, чуть ли не орущих друг на друга. Глаза у Жени пылали, румянец разошелся по щекам еще больше. Миша ходил из угла в угол.
- Ты можешь его хотя бы выслушать? - прокричал он.
- Не хочу! - отвечала она. - Не буду!
- Нет, правда, - вмешался я. - Почему бы вам не поговорить по-человечески? Что от этого изменится?
- И ты туда же? - Женя окинула меня таким взглядом, словно кольнула булавкой. - Спелись?
- Он ждет, - напомнил Миша. - Ты поступаешь не по-христиански. К тому же, он действительно предлагает реальные вещи.
- А ты, Мишутка, за комиссионные стараешься или как? - спросила сестра.
- Эх, Женя, Женя!.. - Заболотный сделал вид, что обиделся.
- Я сбегаю, позову его? - предложил я. Сестра вновь посмотрела на меня долгим взглядом и вдруг усмехнулась.
- Ладно, зови, - спокойным голосом сказала она.
Но мне не пришлось бежать. Миша поспешно вытащил свой сотовый телефон и набрал номер.
- Боря, заходи! - произнес он всего два слова. И мы стали ждать. Через несколько минут бывший муж уже стучался в дверь нашей квартиры.
Борис Львович явился с букетом роз и коробкой торта. Если он и нервничал, то искусно скрывал это, стараясь выглядеть непринужденно. Улыбаясь, заглянул Жене в глаза, крепко пожал мою руку.
Сказал что-то насчет погоды. И затих, промокнув белоснежным платком лоб. Сестра молчала, я тоже. Инициативу взял в свои руки Михаил.
- Куда цветы-то поставить? - спросил он.
- Куда хочешь, - ответила Жена.
Заболотный сунул розы в пустой кофейник, наполнил его водой. Затем стал резать торт.
- Чай, чай давай, - обратился он ко мне. - Заваривай по-новому. А ты, Боря, не стой, как чучело, садись куда-нибудь. Да поближе к Жене, не чужие все ж.
- Ты чего тут раскомандовался? - сказала сестра. - Впрочем, присаживайтесь, Борис Львович. Вам угодно было меня видеть? Зачем? Я была уверена, что мы уже давно все решили. И ваша странная настойчивость вызывает у меня неподдельное удивление. Извольте объяснить цель вашего визита.
- Объяснит он, объяснит, - ответил за Бориса Львовича Михаил. - Дай ты человеку отдышаться. Немного прийти в себя. На нем лица нет.
- Есть на нем лицо. И даже не одно, а несколько, - заметила сестра.
- Ну, зачем ты так, Женя? - негромко произнес Борис Львович. Он почему-то как-то оробел - так мне показалось. Я ему искренно посочувствовал, зная умение сестры подавлять и додавливать. А тут был какой-то особый случай. Сестра выглядела, как амазонка перед боем, того и гляди начнет пускать стрелы. Мало не покажется.
- А папа в больнице, - зачем-то сказал я. Борис Львович встрепенулся, торопливо заговорил:
- Да, да, я вот хотел узнать о нем, собственно, и пришел… Как он, что? Неужели все так плохо, как мне говорили? Может быть, врачей новых… лекарств?
- Ничего не надо, - отрезала Женя. - Болезнь Альцгеймера.
- У президента США Рейгана было то же самое, - вставил Миша. - Ты что-нибудь об этом слышал, Борис Львович? Скверная штука. Лучше ешь торт. Коля, где чай?
- Заваривается, - ответил я. - Рейгана бог наказал, а отца за что?