Они поравнялись наконец с батареей, на которой увидели Преображенских солдат, и насчитали на ней двенадцать мортир. Из всех этих мортир стреляли залпами, и двенадцать огненных змей разом взвивались с батареи в воздух при оглушительном громе. Батарея стояла боком к Неве, почти на самом берегу. Вдруг несколько брандскугелей, брошенных из мортир, разлили ослепительный блеск на всю батарею. Стало светло, как днем, или, лучше сказать, как при неперестающей молнии. Густав и Василий ясно рассмотрели тогда капитана, который стоял на краю батареи, со шпагой в руке, и командовал солдатами. Подле него виден был другой офицер, который, почтительно выслушивая приказания капитана, подходил то к одной мортире, то к другой и потом опять возвращался к капитану. Оба они были высокого роста, но капитан был выше офицера. Черные волосы развевались из-под его невысокой треугольной шляпы. Того же цвета усы и густые брови придавали ему вид несколько суровый, но вместе с тем на всем лице его было разлито какое-то необыкновенное величие. Ни Василью, ни Густаву, конечно, не могло никак прийти в голову, что они видят капитана и поручика бомбардирской роты Преображенского полка: Петра Великого и Меншикова.
С неизобразимым любопытством и с тайным каким-то приятным страхом смотрели они на грозное и величественное зрелище. Кровь их сильно волновалась. Они совершенно забылись. С берега никто их не замечал, потому что глаза всех обращены были на крепость; да если б и заметил кто, то два человека, сидевшие неподвижно в лодке, не обратили бы на себя никакого внимания. Наконец довольно близко от них прожужжало ядро. Вслед за ним другое взбрызнуло высоким столбом вспененную воду саженях в четырех от их лодки.
- Не пора ли нам назад? - сказал Густав.
- Да кажется, что пора. Ведь перед нами не потешное сражение, а настоящий приступ.
Густав круто поворотил лодку, удалился к другому берегу и быстро понлыл вниз по Неве.
- Как бы желал я быть на той батарее, - сказал Василий, - под командой этого высокого офицера, который стоял на крае так спокойно, как будто бы из крепости стреляли холостыми зарядами. Он должен быть очень храбрый человек.
- А я очень желал бы быть теперь на стене Ниеншанца, - сказал Густав.
- Для чего так?
- Для того, чтобы отражать русских. Ах, если бы их порядком разбили!
- Ну посмотри, что они возьмут Ниеншанц!
- Не бывать этому!.. Сто чертей!..
- А вот увидишь.
- Не спорь со мной, Василий! Мы поссоримся. Ты забыл, кажется, что во мне шведская кровь?.. Тысяча бочек чертей!..
- А ты, Густав, забыл, что во мне русская?
- Ты подданный нашего короля.
- Не присягал я вашему королю!
- А отец твой?
Этот вопрос облил холодом сердце Василья. Разгоряченный зрелищем битвы, подавленный сильными впечатлениями, он позабыл все на свете, позабыл даже об участи, ожидающей его отца в случае победы русских. Он задумался. Молча приплыли они домой.
- Ну что? - спросили в один голос старики - отцы их и Христина, когда Густав и Василий вошли в комнату.
- Русские! - сказал Василий.
- Русские!.. Боже мой! - воскликнул Илья Сергеевич.
- Неужели русские в самом деле, Густав? - спросила Христина, устремив умоляющий взор на брата, как будто его упрашивая, чтобы он отвечал противное.
- Ну да, конечно, русские! Надеюсь, впрочем, что их отобьют. Из крепости пальба такая, что небу жарко.
- Да, да, жарко! - повторил расслышавший только последнее слово Карл Карлович, дрожа и махая на себя колпаком. - Мне очень жарко! Русские! Ах, боже мой! Да это ужасно и даже, можно сказать, чрезвычайно плохо! Сущая гибель и беда!
Всю ночь не смыкали они глаз, потому что пальба продолжалась до рассвета. В пятом часу утра (это было 1-го мая 1703 года) крепость Ниеншанц сдалась Петру Великому. По подписании капитуляции фельдмаршалом графом Шереметевым Преображенский полк занял город, а Семеновский введен был в контр-эскарп. Победителям достались восемьдесят две пушки, несколько мортир и множество разных военных припасов.
IV
Когда оба старика, утомленные тревожною, бессонною ночью, легли наконец и уснули, когда Христина, сидя у стола и протянув на нем свою белую ручку, прилегла на это мягкое изголовье разгоревшеюся от тревоги щекой и погрузилась в сон, Василий и Густав вышли тихонько на берег, снова сели в лодку и отправились по речке на Неву. Солнце уже поднялось из-за леса и осыпало рябевшую от утреннего ветерка речку дождем ослепительно блестящих искр. Воздух был напоен весеннею свежестию; птички громко пели, в лесу, нисколько не заботясь, что война нагрянула на пустынную, спокойную сторону, где они вили свои гнезда.
- Позавидуешь птицам! - сказал Василий. - Вечно веселы, вечно поют. Не то что мы, бедные люди. Как бы эти певуньи могли понять, что у меня и у тебя теперь на сердце, то наверное перестали бы петь.
- Да, признаюсь! - сказал Густав. - В сердце у меня такая теперь тревога и тоска, что в воду готов прыгнуть. Что-то, отстояли ли Ниеншанц?
- А вот увидим, - продолжал Василий. - Не знаю, что делается со мною! Боюсь, чтобы русские не взяли крепости, и желаю, чтобы они ушли отсюда, а сердце вот так и дрожит от радости при мысли, что мы, может быть, увидим теперь на стенах Ниеншанца русское знамя.
Густав нахмурился и проворчал сквозь зубы:
- Будь спокоен, не увидим!
Они выехали на Неву и поплыли к Ниеншанцу, чтобы взглянуть, что там делается.
- Смотри, смотри, Густав! - вскричал вдруг Василий радостно. - Какой на крепости-то флаг? Ведь белый, с двуглавым орлом.
- Ты ошибаешься, - возразил тот, напрягая вдаль зрение.
- Да уж не ошибаюсь! Крепость взята! Ай да наши!
- Послушай! Ты лодку опрокинешь. Ну для чего ты вскочил? Я с тобой поссорюсь, если ты будешь так глупо радоваться, как будто помешанный.
- Ах, Густав, не сердись! Я в самом деле боюсь помешаться. Как подумаю о русском царе, о котором чудеса рассказывают; как подумаю, что я русский; как подумаю потом об отце, что он шведский подданный, то, признаюсь, сердце разрывается на части, и хоть стыдно, а вот так и хочется заплакать.
В это время, заметив, что их догоняют две шестивесельные лодки, они принялись грести из всех сил, но лодки, их преследовавшие, были гораздо быстрее на ходу. Вот они все ближе и ближе к ним, с каждою минутой! Василий и Густав рассмотрели в обоих лодках каких-то офицеров; вместо гребцов сидели на скамейках солдаты в зеленых мундирах, с красными воротниками и, положив подле себя ружья, дружно взмахивали веслами, а на корме каждой лодки стоял усач-капрал и правил рулем.
- Кажется, они прямо едут на нас? - сказал Василий.
- Кажется, так, - отвечал Густав. - Чего они хотят? Не взяться ли нам за ружья? Уйти от них, я вижу, невозможно.
- За ружья? Что ты! Можно ли нам двум защищаться от стольких.
В это время одна лодка обогнала их, перерезала им дорогу, и кто-то закричал по-шведски: "Стой! Причаливай сюда!"
Густав взял в руки ружье, а Василий, правя веслом, подъехал к лодке.
- Что вам угодно? - спросил он офицера, который рассматривал их внимательно.
- Ах, ты русский? - сказал офицер.
- Русский.
- И ты также? - продолжал офицер, обратись к Густаву.
- Нет, я швед.
- Швед, а между тем говоришь так чисто на нашем языке.
- С детства все жил вместе с русскими, так и научился их языку.
- Что вы за люди?
- Здешние жители, - отвечал Василий.
- Давно ли вы в этой стороне живете?
- Я вырос в здешней стороне. Вероятно, дед мой или прадед был в числе тех русских, которые уступлены Швеции по Столбовскому миру.
- А зачем у вас ружья?
- Мы охотники.
- Вот что! Ну слушайте, любезные! Вы, конечно, очень хорошо знаете здешнюю сторону, все тропинки в лесах, все острова и островки, все реки и речки. Поэтому один из вас сядет ко мне в лодку, а другой - вот в ту, которая теперь подъезжает к нам. Нам нужно подробно осмотреть все здешние места. Вы будете нашими языками. Ну, перелезай же хоть ты, русский, ко мне. Вот, подполковник! - продолжал он, обращаясь к Преображенскому офицеру, сидевшему в другой лодке, - я и нужных для нас языков достал. Бери к себе этого шведа.
- А если я не позволю, чтобы меня взяли, - сказал гордо Густав.
- Ну так тебя сейчас же убьют, любезный, если станешь противиться. Вы теперь оба мои пленные, так уж поневоле надо меня слушаться. Я шлюссельбургский губернатор Меншиков. Если исполните ваше дело хорошо и будете верными языками, то я через несколько дней отпущу вас. Если же как-нибудь измените, нас обманете или наведете на неприятельскую засаду, то сейчас же велю вас расстрелять. Впрочем, вы, кажется, оба добрые малые. Надеюсь, что мы с вами не поссоримся.
Василий весело прыгнул в лодку Меншикова, а Густав, надувшись, пересел в другую лодку, которою командовал Преображенский подполковник Карпов, тот самый, который за полгода перед тем, бывши еще майором, отличился при взятии Шлиссельбурга и был тогда тяжело ранен. По приказанию Меншикова у Василья и Густава отобрали ружья и положили их в лодку, которую привязали к корме лодки Карпова. Поплыли. При истоке Большой Невки из Невы Меншиков и Карпов расстались. Первый продолжал путь прямо, а второй поворотил в Большую Невку. Перед подполковником лежала на маленьком низком столике доска с наклеенною на ней бумагою; тут же был компас, карандаш и несколько математических инструментов.