Пропретор решительно двинулся вверх по лестнице. Это был человек мрачный, резкий в движениях. Все изобличало в нем плебея: и угловатость, и дерзость, с которой он расталкивал народ, и заносчивость. Он наткнулся на клиентов, окружавших молодого патриция (они стояли в полосе света, проникавшего из булочной), и крикнул:
- Эй вы, бездельники! Дорогу воину, который проливал за вас кровь! Иначе - клянусь богами, охраняющими Рим! - вам придется познакомиться с моими кулаками!
Клиенты испуганно шарахнулись. В одно мгновение собралась толпа, предвкушая если не уличную свалку, то яростную ссору. Навстречу пропретору выступил молодой патриций и, оглядев его с ног до головы, сказал:
- Странник, ты, я вижу, прибыл из далеких краев, не бывал никогда в благословенном богами городе Ромула и принял по ошибке Рим за деревню. Но успокойся: люди и законы всюду одинаковы.
Пропретор смотрел в голубые глаза патриция, на красное лицо, усыпанное белыми пятнышками, на золотистые волосы и на мгновенье растерялся. Но сообразив, что патриций насмехается над ним, он ухватился за меч.
- Что ты там болтаешь, как пьяная торговка? - крикнул он, сделав шаг вперед. - Дорогу! Будь я не Марий, сподвижник Сципиона Эмилиана, если не проучу тебя за дерзость!
Патриций вспыхнул:
- Клянусь Немезидой! Я бы научил тебя вежливости, сподвижник великого Сципиона, если б не видел, что ты человек неотесанный и грубый! Но я не петух, чтобы сцепиться с тобой на потеху толпы!
Марий бросился па него с кулаками, но клиенты загородили знатного римлянина, который, посмеиваясь, продолжал:
- Что же касается того, что ты отличился, быть может, в боях с варварами и Фортуна покровительствовала тебе - мне нет никакого дела! Не забывай, что ты - в Риме, а Рима ничем не удивишь…
И, отвернувшись, он сделал знак клиентам следовать за собою.
- Кто ты? - вскрикнул Марий, сжимая кулаки (толпа гоготала, подзадоривая его оскорбительными замечаниями), но патриций, не ответив, медленно уходил к громадам зданий. - Кто он? - повторил пропретор и смотрел, как недовольное сборище людей, ожидавшее свалки, уже расходилось.
Чей-то голос тихо выговорил за его спиною:
- Это Люций Корнелий Сулла, друг Опимия, убийцы Гая Гракха.
Марий тяжело перевел дух, обернулся к римлянину; он успел увидеть на его руке золотое кольцо - знак всаднического сословия - и разглядеть бледное лицо, синеватые веки и слезящиеся глаза развратника.
- Я Тит Веттий, - сказал всадник после некоторого молчания. - Я понял из вашего спора, что родом ты - плебей…
- Я - батрак, - гордо ответил Марий, - я дослужился до претуры благодаря трудолюбию и храбрости, а не покровительству нобилей… Я был военным, потом народным трибуном, и…
- Знаю.
Веттий вспомнил, что Марию покровительствовал Цецилий Метелл. Своим законом о голосованиях Марий ограничил влияние оптиматов в комициях, выступил против консула Котты, а затем всего сената и потребовал тюрьмы для консула, если он не отменит сенатского решения, а когда и Метелл поддержал Котту, Марий приказал вызвать виатора и отвести в темницу самого Метелла.
- Скажи, где думаешь остановиться? Не знаешь?.. Мой дом открыт для тебя. У меня бывает много друзей, и я познакомлю тебя с влиятельными мужами. Они по могут тебе в будущем, если ты станешь добиваться консульства… О, прошу тебя, не отнекивайся, ведь я - клянусь Громовержцем! - сразу заметил, что ты честолюбив…
- Не больше, чем любой человек…
- Ты не так уже молод, чтобы не мечтать о консулате, - усмехнулся Веттий и хлопнул его по спине. - Не будем спорить! Фортуна изменчива. Но я готов побиться об заклад, что ты в случае нужды не задумался бы сорвать с ее глаз повязку!
Марий покраснел.
- Почему так думаешь? - сдержанно спросил он.
- Я сразу тебя раскусил: душа твоя мятежна, а сам ты - человек насилия…
Оборвав свою речь внезапным смехом, всадник прибавил:
- Хорошо, что ты враг оптиматов. Твоя ссора с Суллой заставила меня подумать: вот безбоязненный человек, который добьется чего захочет!
Так беседуя, они шли узенькими уличками.
Выйдя на большой пустырь, прилегавший к стене Сервия Туллия, они добрались, наконец, до Тригеминских ворот. Рослые рабы, оба нумантийцы, вывезенные Марием из Испании, едва поспевали за ними.
Тит Веттий жил против храма Меркурия и проводил время в пирах, забавах и увеселениях. Дом его был открыт для всех. Как большинство римской молодежи, Веттий жил в долг, занимая деньги под большие проценты, и ростовщики не отказывали ему, зная, что он - единственный наследник богатого дяди. Но старик, которому давно уже было пора умирать, продолжал жить, хмурый, одинокий, раздражительный.
Это был один из богатейших всадников Рима - Муций Помпон; сын его Помпоний и племянник Леторий погибли во время восстания Гая Гракха, защищая вождя до конца, Веттий неоднократно обращался к дяде за помощью, но скупой старик резко отказывал: "На пиры и развратных девчонок не дам ни асса, а понадобятся деньги на дело - приходи, побеседуем". Однако дела все не было, да и Помпон не поверил бы без поручительства лиц, заслуживающих доверия, и Веттий брал ссуды у знакомых менял, или аргентариев, как их называли, и выдавал долговые обязательства, спокойно проставляя на пергаменте чудовищный процент L и обещая возвратить заем в недалеком будущем.
- У меня сегодня соберется несколько человек, - сказал всадник, входя с Марием в обширный атриум, устланный Attalice vestes - коврами, вышитыми золотом, выработка которых началась при Аттале I. - А вот и дорогой друг Луцилий! - закричал он с веселым смехом. - Скажи, какие добрые боги вняли моим мольбам и внушили тебе вспомнить обо мне? Э, да вы, кажется, знакомы! - удивился он, видя, как Луцилий пожимает руку Марию. - Тем лучше! Боги способствуют приятным встречам доблестных мужей!..
- Да замолчи! - прервал его Луцилий. - Неужели ты будешь доволен, если я опишу тебя в сатире болтливым амфитрионом, который угощает гостей словесной жвачкой вместо кушаний?
- Пощади! - не то шутливо, не то с испугом взмолился Веттий, воздевая руки. - Я обращусь к Фебу-Аполлону и божественной музе Полимнии с пламенной мольбой, чтобы они на тот раз лишили тебя вдохновения!..
Луцилий, улыбаясь, взял его под руку:
- Все тот же шутник и весельчак! Покидая Тринакрию, я помолился Меркурию, Нептуну и Эолу, и они милостиво сопутствовали мне.
- Расскажи, как живешь в Тринакрии? Спокойно ли там? Много ли написал и кого осмеял? Прочти что-нибудь, пока соберутся гости…
- Живу хорошо, пишу мало, читаю Гезиода, Гомера, Энния, иногда путешествую по острову. В Тринакрии спокойно, но мне кажется, что боги варваров готовы помогать рабам…
- Что ты говоришь? - вскричал Веттий с заблестевшиими глазами.
Луцилий улыбнулся.
- А может, я и ошибаюсь. Вот Марий слушает нас и удивляется: болтуны, бездельники - не так ли? А ведь быть таким храбрым воином и мрачным оптиматоненавистником - не много ли сразу? Но успокойся, Гай Марий!
Сципион Эмилиан ценил и любил тебя, несмотря на то, что ты враг нобилей…
- Ошибаешься, благородный Луцилий! Эмилиан любил и ценил меня за военные подвиги, - уклончиво ответил Марий и, подумав, прибавил: - Откуда он мог знать о моей ненависти к оптиматам? Да и есть ли она во мне?
- Не хитри, прошу тебя…
В это время вошли Люций Апулей Сатурнин и Гай Меммий. Сатурнину было шестнадцать лет, а Меммию побольше, но Меммий жадно прислушивался к суждениям своего друга. Считая себя учеником Меммия, Сатурнин ошибался: скорее он был последователем Гракхов. Меммий знал это и, сам преклоняясь перед погибшими братьями, высоко ценя полезную их деятельность, думал, что друг его будет продолжать дело Тиберия и Гая.
Плечистый краснощекий Сатурнин и смуглый полнотелый Меммий подняли руки в знак приветствия и одновременно воскликнули:
- Слава доблестным мужам, надежде Рима! Веттий поспешно подбежал и подвел их к Луцилйю и Марию:
- Знаменитый поэт, бесправный всадник. А это - пропретор…
- Да мы знакомы! - перебил Меммий, сжимая руку Мария.
- Оба готовы нам помочь, - продолжал Веттий. - Так ли я говорю, друзья?
- Ты не ошибся, - сказал Луцилйй, а Марий молча наклонил голову.
Мне кажется, - осторожно замети Меммий, - что нашим новым друзьям мало известны цели, ради которых мы собираемся. Боги и справедливость на нашей стороне. Но кто не знает положения народов, населяющих нашу республику? Всюду стоны, разорение, спекуляции и уменьшение деторождения. Жить, квириты, становится все труднее… Положение земледельцев до сегодняшнего дня было таково. Несколько лет назад комиции решили отменить аграрный закон Гракхов и суммы, вырученные с арендованных общественных земель, распределить среди городского плебса. Это был ловкий ход со стороны сената - ход Афродиты! Хлебопашец имеет участок и делится доходом с горожанином. Братская помощь - не так ли, квириты? - злобно засмеялся он.
- Но городской плебс и так получает даровой хлеб, а деревенский бедняк - ничего (не жрать же ему землю!), и он не в силах заплатить за аренду своего поля. Да и сбывать овощи все труднее, и заморский хлеб вытесняет на рынке наш, римский… Так ли говорю? А сегодня этот подлец Спурий Торий сумел провести закон…
- Какой закон? - прервал Марий. - Неужели оптиматы опять нажимают на нас?
- Общественная земля объявлена частной собственностью, - сказал Меммий, - ее внесли в ценз, и отныне хлебопашец может продавать ее, дарить или оставлять в наследство кому угодно. А хуже всего - что гракханские наделы уничтожены, древний ager publicus исчез и пострадали римляне, латины и союзники…