- Вот где нам суждено было богами встретиться! - захохотал он. - Много лет назад ты обозвал меня, плебея, дерьмом, а теперь и я скажу тебе: "Ты, патриций, дерьмо и с дерьмом сгниешь". Центурион! Тело и голову бросить в нечистоты!
И, обернувшись, взглянул на Мульвия:
- Зачем пришел?
- Цинна передал Серторию отряд Немезиды и твоих бардиэев…
- Лжешь! - крикнул Марий, и его жирная шея налилась кровью.
- Клянусь Немезидой!
Марий оглядел собеседников бешеными глазами.
- Люций Корнелий! Прошу тебя ко мне…
Голос его прокатился по атриуму, заставив всех насторожиться. И когда Цинна в сопровождении Фимбрии, вышел из таблинума, Марий закричал:
- Что это значит, Люцнй Корнелий? Почему ты передал моих бардиэев Серторию?
Цинна, сильно подвыпивший, а потому более дерзкий и задорный, чем обыкновенно, сказал:
- Это значит… это значит, что так нужно…
- Люций! Разве бардиэи - не мои сателлиты?
- Я тебе дам других…
- Нет! Ты не посоветовался со мною, омрачил нашу старую дружбу. Ты…
- Я консул, дорогой Гай, и нахожу, что в республике больше не осталось тел, которые должно дырявить копьями… Скоро наступит Saturnia regna, и жизнь станет иной… Ты любишь детей, они называют тебя дедушкой, и не для них ли ты хочешь создать светлую жизнь? А если так, то пусть новую жизнь не омрачат больше убийства невинных.
Марий глубоко вздохнул, седые волосы его зашевелились. Да, он любил детей. Нередко на площадях он, старый, грузный, принимал участие в их играх, и тогда лицо его светилось смехом, а глаза юношески сверкали.
- Пусть боги воздадут нам за наше человеколюбие, - улыбнулся Марий.
Цинна захохотал.
- Человеколюбие? Ха-ха-ха! Слышишь, Фимбрия? Оно известно всей Италии… Впрочем, ты прав. Во имя человеколюбия совершили мы страшное кровопускание римским оптиматам, ибо опасались, как бы полнокровие не привело их к удару. Сенат сильно поредел благодаря нашим заботам, и мы, с помощью богов, пополним его…Обдумай, кого из достойнейших хочешь ты выставить кандидатом, прикажи скрибам составить списки.
Марий задумался.
- А всё же я прошу тебя, Люций, оставь мне моих бардиэев…
- Если ты настаиваешь, пусть будет так. Но помни: насилия нужно прекратить…
- Конечно, тем более, что я согласен с тобою…
А сам подумал: "Он слеп, еще не все оптиматы истреблены, и не я буду Гай Марий, если не уничтожу злодеев".
Цинна отвернулся, заговорил о чем-то с Карбоном, но Марий перебил их:
- Еще одно слово, Люций! А как же отряд Немезиды?
- Он останется в ведении Сертория.
- Почему? Вот начальник отряда Мульвий, которого ты ценишь…
Цинна быстро взглянул на Мульвия:
- Привет тебе! Рад, что ты пришел. Подчиняйся Серторию и полюби его. Это лучший борец за дело угнетенных…
Мульвий замолчал. В его сердце росло недовольство к вождю-консулу, который казался ему недальновидным.
"Разве Серторий не мягкий, слабовольный человек? Он испортит всё дело, на которое ушло столько трудов и сил, и мы станем легкой добычей Суллы…"
А Цинна, как бы угадывая его мысли, прибавил:
- Ты не предполагаешь, какой душевной силой, непреклонной волей и храбростью наделили боги этого мужа!
XXIV
Тукция сидела на ложе и бранила рабыню за опоздание.
Невольница должна была будить госпожу чуть свет, приготовлять для нее лаватрину, причесывать, одевать, потом убирать ложе и подметать кубикулюм.
Выйдя по настоянию Суллы замуж за Ойнея, она не испытала радостей супружеской жизни: грек оказался человеком хитрым и жадным, но слабовольным, и она с первых дней подчинила его себе.
Вначале ее радовало освобождение от постыдного ремесла, одна мысль о котором угнетала день и ночь, а потом, став хозяйкой, Тукция загрустила. Патриций, вытащивший ее из грязи, не приходил, а образ его стоял перед глазами. Она ожидала, что он будет гостем на ее свадьбе, и внимание, уделенное ей, бывшей блуднице, возвысит ее в глазах присутствующих. А он так и не явился.
Подчинив себе Ойнея, Тукция прибрала к рукам всё хозяйство: пища для блудниц готовилась под ее наблюдением, одежды она закупала сама, а плату с гостей хотя и получал муж, однако он должен был давать ей точный отчет.
Она имела рабов, приобрела лектику, безделушки, драгоценности и появлялась на улицах свежая (опытный глаз мог бы заметить притирания и румяна), веселая, окруженная толпой блестящих бездельников. Но это не удовлетворяло ее.
Кровавые дни господства Суллы, а затем Цинны и Мария не отразились на ней. Она не понимала, чего хотят эти мужи, за что борются; но одно было ясно: гибнут люди.
Ойней был хитроумнее Тукции - знал, к чему стремятся Марий и Сулла, но подлая душа его искала извилистых троп, чтобы уцелеть. Когда Рим занимал Сулла, Ойней, чувствуя себя в силе, выдавал ему марианцев, пытавшихся укрыться в лупанаре или по соседству. А после захвата города Цинной принялся вылавливать сулланцев. Он сумел так ловно повести дело, что обе стороны считали его своим. Жадный, он старался заработать побольше (ему платили с головы), и это удавалось.
Ойней перестал сидеть у входа в лупанар. Теперь деньги с посетителей взимала Тукция и злилась, что муж пропадает. Она спорила с ним, обвиняя его в темных делах, требовала, чтобы он не уходил из дому, и грек обещал, клянясь троицей богов, но как только наступала ночь - незаметно исчезал.
Решив однажды его дождаться, она не легла отдохнуть с утра, как это вошло у нее в привычку, а сидела, греясь на утреннем солнце, у водоема. Статуя Приапа, потрескавшаяся от зноя и почерневшая от дождей, стоили рядом. Бог плодовитости видел ее входящей в этот дом и теперь смотрит на ее благополучие. Но увы! Детей у нее нет: разве от этого лысого грека можно зачать? И вообще способна ли она стать матерью после пьяной, развратной жизни простибулы?
- Что не легла? - послышался веселый голос мужа. - Неужели захотелось взглянуть на румяноперстную Эос и поклониться златокудрому Фебу-Аполлону?
Тукция вскочила:
- Мне надоело это, понимаешь? Я не буду больше встречать гостей, принимать от них плату! Клянусь Венерой - если ты не прекратишь своих тайных дел, я расскажу о тебе нашему господину, когда он вернется!
Ойней смутился, глаза беспокойно забегали.
- А сегодня, - продолжала она, - я посажу у входа девушку: пусть она получает деньги!
Жидкость проснулась в нем.
- Что? Девушку? Чтобы обворовывала нас? Побывает по посетителей, а она скажет - сорок.
Тукция схватила его за грудь и трясла с такой силой, что грек побледнел от бешенства.
Что-то тяжелое упало к его ногам. Тукция проворно нагнулась. Это был кожаный мешочек: зазвенели монеты, когда она принялась его развязывать.
Но Ойней старался вырвать его из рук жены.
- Отдай, - шипел он, - отдай, подлая! Эти деньги мои…
Грек ударил её по руке. Она, вскрикнув, уронила мешочек: серебряные динарии, звеня и прыгая, покатились по двору.
Ойней подозрительно огляделся. Кроме него и жены, во дворе никого не было. Упав на колени, он принялся дрожащими руками собирать серебро, и губы его шептали проклятия.
Бледная, Тукция смотрела на мужа.
- Берегись, супруг мой, - тихо вымолвила она. - Я не знаю, за что тебе платят, но боюсь этого серебра! Унеси его, куда хочешь, чтоб никто не увидел!..
Ойней овладел собою.
- Боишься? - скривил он губы. - А чего? Эти деньги я заработал…
- Где? Как?
- Не твое дело, - пробормотал он, пряча мешочек на груди. - Меня не будет дома еще две-три ночи, а потом вернусь… навсегда…
- Не верю! - перебила Тукция. - Твое место здесь!
Она топнула с такой силой, что гладкие камешки, которыми был обложен водоем, рассыпались, и, не глядя на Ойнея, вошла в лупанар.
XXV
Серторий решительно вошел в дом Цинны. Шагая грязными калигами по блестящей мозаике и пушистым коврам атриума и оставляя на них мокрые следы, он спросил раба, выбежавшего из перистиля:
- Консул здесь?
- Ты говоришь, - шепнул молодой невольник, с испугом оглядываясь на дверь таблинума, - но господин занят и велел его не беспокоить.
Серторий, пожав плечами, постучал и распахнул дверь.
Цинна вскочил. Ярость исказила его лицо.
- Я приказал никого не впускать! - крикнул он. - Я занят… Эй, атриенсис, двадцать плетей…
Молодой Марий и Фимбрия, полулежавшие за столом, сели на ложе, опустив ноги на пол.
- Раб не виноват, - сказал Серторий, - я пошел насильно… У меня важное дело, вождь, и я не мог ждать… Отпусти сперва слугу, а затем выслушай меня…
- Говори.
- Прости, но я хотел бы беседовать с тобой наедине…Молодой Марий криво улыбнулся, а Фимбрия покраснел.
- Изволь, - сказал Марий, - мы можем уйти, если ты считаешь нас лишними…
Марий и Фимбрия, нахмурившись, встали.
- Я ухожу, Люций Корнелий, и буду ждать тебя у отца, - сказал Марий. - Придешь?
- Только не сегодня. Обилие дел заставят меня провидеть весь день дома.
Когда они ушли, Цинна нетерпеливо спросил:
- Какие у тебя такие важные дела? Ты поставил меня в глупое положение…
- Вождь, бардиэи продолжают убивать, насиловать, грабить… Пора положить этому конец!
- Старик уверял меня, что преступления не повторятся…
- Старик, старик!.. Они врываются даже в дома наших сторонников… И кто порукою, что сегодня или завтра они не нападут на тебя, консула, и иных вождей?
Цинна побледнел.