Еще недавно он, magister equituin, собирал легионариев, объединял коллегии Клодия, разыскивал ветеранов, колонистов и приверженцев Цезаря, возмущая их речами, направленными против аристократов; потом, повинуясь демагогической политике Антония, пригласил Брута и Кассия на обед, на котором они оба восхваляли "освободителей отечества". Став вскоре после смерти Цезаря верховным жрецом, Лепид поселился во дворце Нумы Помпилия, называемом "Regia". Новые обязанности изменили его прежнюю жизнь: он должен был наблюдать за фламинами, весталками и иными жрецами, вести каждый год списки магистратов, анналы, жреческие книги, записи понтификов. Работы было много, но он не мог отказаться от политики и взирал на борьбу сословий с философским спокойствием. Даже казнь Герофила и бегство Брута и Кассия из Рима не могли вывести его из душевного равновесия.
"Подкупив Долабеллу, Антоний умно повел дело", - раздумывал Лепид, рассеянно поглядывая на папирус, полученный от Аттика. Это было сочинение покойного Нигидия Фигула об оракулах и искусстве вызывать тени умерших; оно было написано тяжелым и туманным языком, и Лепид не мог понять многих мест.
"Пусть Цицерон восхваляет "героев", предательски умертвивших Цезаря, пусть он твердит, что "мертвый Цезарь управляет Римом", пусть мечется между Долабеллой и Брутом, пусть ожидает помощи от Секста Помпея, - словами и действиями он доказывает свое бессилие. Но предложить ли ему, чтобы он последовал учению своего друга Фигула и вызвал тень Цезаря? Может быть, он успокоится, когда Цезарь скажет, что продолжателем его дела будет Антоний, который отомстит за него.
Раб возвестил, что в атриуме дожидается Антоний. Лепид поспешил ему навстречу.
- Знаешь, пес Октавий опять возбуждал против меня плебс и ветеранов, - заговорил консул, приветствуя хозяина. - Он стал демагогом. Я пригрозил, что посажу его в тюрьму, и представь себе, дорогой мой, хитрость Октавия: ветераны якобы потребовали, чтобы он примирился со мной, и этот ночной горшок Цезаря прибыл на рассвете к моему дворцу. Ветераны кричали: "Мир, мир!" И, когда я вышел к ним, я увидел Октавия, который дружески приветствовал меня. Пришлось пригласить его к себе, хотя он вызывает во мне отвращение.
Лепид в раздумье смотрел на него.
- Как-то вечером, - сказал он, - появилась большая комета, и Октавий, говорят, кричал на площадях, что это душа Цезаря, вознесшаяся на небо и занявшая место в сонме богов.
- Знаю, поэтому я решил обожествить Цезаря. Он, конечно, заслуживает этого. Но знаешь - больше всего меня беспокоит противодействие аристократов закону, отнимающему у Децима Брута Цизальпинскую Галлию. Меня и Долабеллу обвиняют в желании вызвать гражданскую войну.
- Разве ветераны не требуют передать Цизальпинкую Галлию стороннику Цезаря? - удивился Лепид.
- И, несмотря на это, находятся мужи, вроде Пизона, которые якобы пекутся о спокойствии в республике, а на самом деле, несомненно, помышляют о личном благополучии, о легкой наживе!
- Надоели мне эти распри, и я решил уехать в назначенную мне провинцию. А ты что думаешь делать? - спросил Лепид и, взяв серебряный колокольчик, позвонил. Вбежал раб. - Подай нам кайкубского и фуданского вина. Так ты говоришь, Марк…
- Я говорю, - нахмурился Антоний, - что положение становится тревожным. С одной стороны усиливаются ветераны и колонисты, якобы ненавидящие убийц Цезаря; конечно, они никогда не любили диктатора, а стремятся сохранить милости, дарованные или обещанные императором. Ты скажешь, что ветеранов и колонистов поддерживает плебс? А что такое плебс? Толпы нищих, ремесленников, вольноотпущенников и земледельцев, толпы бедняков, обремененных долгами. И действительно ли плебс поддерживает ветеранов? Я знаю, что положение его мало улучшено Цезарем. И потом, ремесленники, вольноотпущенники и земледельцы скорее пойдут за Брутом и Кассием, чем станут поддерживать ветеранов. С другой стороны нам угрожают все эти "отцы отечества", "Демосфены великого Рима", не сумевшие стать у власти после умерщвления Цезаря; они обижены, завидуют нам, честолюбие не дает им спать. И я решил провести законы, чтобы успокоить взволнованные умы. О, Цезарь, Цезарь! Зачем ты даровал амнистию псам-помпеянцам?
- А зачем мы даровали амнистию псам-убийцам? - отозвался Лепид, вставая. - Вот вино и фрукты. Возляг, прошу тебя, рядом со мною. Ты мне расскажешь о намеченных новых законах. А где же виночерпий? - обратился он к рабу. - Опять опаздывает? Скажи ему, что больше не буду марать своих рук о его варварское лицо!
Не успел раб выйти, как вбежал испуганный виночерпий. Это был лысый грек, с брюшком и маслянистыми глазами.
- Снова опоздал? - вымолвил Лепид свистящим шепотом. - Ступай к атриенсису, - пусть пришлет сюда Халидонию. Подожди. Не забудь сказать ему, чтобы он дал тебе тридцать ударов.
Грек упал на колени.
- Господин мой, - крикнул он с ужасом. - Прости меня еще раз… Ради высокого твоего гостя, друга трижды божественного диктатора! - И, обратившись к Антонию, заговорил по-гречески, умоляя его сжалиться над ним.
- Прости его, - сказал Антоний, - пусть наша дружба не будет омрачена криками истязуемого.
Лепид привстал на ложе.
- Встань, - сурово сказал он греку. - Я прощаю тебя последний раз. Позови Халидонию.
Когда вошла гречанка, настроение Антония изменилось.
- Поглядеть на нее - хороша! - воскликнул он.
Девушка была в легкой льняной тунике, обнажавшей колени, и в светлых сандалиях. От нее пахло духами - Лепид любил, чтобы рабы и невольницы, прислуживавшие за столом, душились.
Узнав консула, Халидония опустила глаза. Антоний подозвал ее. Гречанка хотела поцеловать у него руку, но он, не стесняясь Лепида, обхватил ее стан.
- Как живешь? - спрашивал он по-гречески. - Довольна ли? Господин отпустил тебя на волю?
Узнав, что она продолжает оставаться рабыней, Антоний шутливо обратился к Лепиду:
- Ты, наверно, влюблен в кого-нибудь, если не исполняешь обещанного.
- Не влюблен, а забываю, - ответил Лепид. - А забывчивость в такое тревожное время простительна.
- Я напоминаю тебе.
- Завтра она будет отпущена на волю. Антоний задумчиво поглаживал плечи девушки.
- Я хотел бы, чтоб она покинула твой дом и переселилась в мою виллу… Габии недалеко от Рима, и она могла бы бывать в Городе…
- …и видеться с тобою? - подсказал Лепид. - Понимаю. У тебя хороший вкус, Марк Антоний!
Девушка зарделась и, мягко освободившись из объятий консула, поспешила наполнить фиалы вином. Прислуживая, она избегала взглядов Антония: впервые ее удостоил внимания высший магистрат, и впервые она, бедная гимметская пастушка, могла помечтать о лучшей жизни.
Она слушала звучный голос Антония, но слов не понимала.
А консул говорил:
- Я изменю закон божественного Цезаря о судах: к декуриям всадников и сенаторов прибавлю третью декурию, которая будет состоять из центурионов и воинов. Таким образом в число судей должны будут выбираться центурионы и воины наравне с сенаторами и всадниками. Я возобновлю обжалование гражданами судебного приговора, уничтоженное Суллой и Цезарем: отныне каждый гражданин, обвиненный в преступлении против общественного порядка, не будет зависеть от воли продажных магистратов. И, наконец, предложу закон об обожествлении Цезаря.
- Твои законопредложения делают тебе честь, - сказал Лепид, подымая фиал. - Я должен обратить твое внимание на недовольство, которое вызовут выступления против законов Цезаря: противодействие твоих врагов…
Антоний тряхнул головою.
- Муж, предком которого был Геркулес, не страшится подлых нападок помпеянцев. Разве может меня уязвить стрела презренного Октавия, место которого было под ложем Цезаря?
Лепид засмеялся.
Допив вино, Антоний простился с другом, потрепал по щеке Халидонию и направился к двери.
VIII
Около восьми месяцев вел Цицерон упорную борьбу против Антония, и эти восемь месяцев подорвали его здоровье.
Сперва он написал I филиппику против Антония, в которой порицал его политику, обвиняя в нарушении законов Цезаря и в чрезмерном честолюбии, советуя следовать теории Аристотеля - быть первым гражданином среди граждан. Боясь македонских легионов, на которые мог опереться Антоний, чтобы уничтожить амнистию, оратор подстрекал друзей к неурядицам, советуя возбуждать воинов, сеять среди них рознь и недовольство. Когда Антоний и Фульвия отправились в Брундизий навстречу македонским легионам, аристократы склонили на свою сторону Октавиана, и тот поспешил в Капую под предлогом продажи вилл, принадлежавших его матери, а на самом деле - чтобы набрать себе телохранителей среди ветеранов Цезаря.
Переехав в Путеолы, Цицерон следил за деятельностью Октавиана, который распространял среди воинов эпистолы с обвинением Антония в измене делу Цезаря. Легионарии чуть не взбунтовались, и только обычное хладнокровие и присутствие духа спасли Антония: он велел казнить подозрительных центурионов в своем доме, в присутствии разъяренной Фульвии, - стареющая матрона выказала себя кровожадной гиеной, принимая участие в пытках людей, - одежды ее были забрызганы кровью.
Цицерон знал о злодействах Антония. Он стал писать II филиппику и, закончив ее, послал Аттику.
Шагая по холодному атриуму, в который врывался ноябрьский ветер, Цицерон говорил Тирону, оторвавшись от работы над трактатом "De officiis".