- Клянусь Вестой, я ничего не понимаю! При чем тут Тертуллия и Кальпурния?
- Тертуллия имеет влияние на Муцию, не подумай - любовное - нет, нет! Кальпурния дружит с Тертуллией со времени гибели Красса и его сына. Понял теперь? Подражай Цезарю, действуя через женщин.
Антоний хлопнул в ладоши и повелел рабыне подать вина и фруктов.
- Мысль хороша, но я предпочитаю, Фульвия, действовать через тебя…
- И напрасно. Я ненавижу и презираю жен триумвиров, хотя часто бываю у них. Действуй сам. Если нужно, сделай их своими любовницами…
- Тертуллию? Старуху?.. Ха-ха-ха!
- Что ж, ты не брезглив. Впрочем, все пути хороши для достижения цели.
Она привлекла его к себе и, когда вошли рабыни с вином и фруктами, добавила:
- Я тоже старею, но разве это помешает нам пить, веселиться и любить друг друга до самого рассвета?
V
Гай Октавий находился в окрестностях Аполлониды, где стояли лагерем римские легионы, ожидавшие приказания двинуться в поход, когда прибыл Диохар, старый гонец Цезаря; он разыскал с большим трудом Октавия и сообщил ему об "отцеубийстве", повергшем Рим и весь мир в ужас.
Рыжеватый юноша, с густыми, сросшимися бровями, побледнел, губы его полураскрылись, обнажив гнилые зубы, точно он собирался заплакать. Прихрамывая на левую ногу, он прошелся по шатру и, подойдя к своему другу Агриппе, смуглому юноше с толстыми красными губами, сказал:
- Слышал, Марк Випсаний, какой удар нанесла нам Фортуна?
- Удара не слышу, - тихо вымолвил Агриппа, - но чувствую его: сердце у меня не на месте.
- Расскажи, старик, как это случилось, - приказал Октавий.
Диохар сообщил ровным старческим голосом подробности убийства, а чего не знал, придумывал, - он любил украсить речь небылицами, поразить слушателей своей осведомленностью. А тут дело касалось диктатора и императора, величайшего мужа! И Диохар стал сочинять: он говорил, что Антоний, желая помочь Цезарю, бросился в курию Помпея; заговорщики удерживали его, и консул разбил лица в кровь нескольким сенаторам, а Брута и Кассия, обратившихся в бегство, назвал предателями; Цицерон же, рукоплескавший убийцам, получил от Антония пощечину.
Старик болтал без умолку - -он клялся небожителями, что сам видел тень окровавленного Цезаря, бродившую по форуму с мечом в руке и искавшую своих убийц.
- Его тень, - продолжал он, - являлась Антонию, Лепиду, Кальпурнии и Долабелле: она требует мести… Ветераны и плебеи волнуются. Антоний не знает, что делать… он бессилен…
Когда гонец вышел, Агриппа взглянул на Октавия.
- Гай Октавий, не медли, - сказал он, - стань во главе легионов, иди на Рим…
- Мне, на Рим? - испугался Октавий. - Да ты шутишь, друг! Итти против сената, против друзей Цезаря, против…
- Нет, против помпеянцев! Соединись с Антонием, и вы продолжите дело Цезаря…
Октавий нерешительно покачал головою. Агриппа продолжал убеждать его; он употребил все свое красноречие, но Октавий отмалчивался.
Вскоре собрались друзья и военачальники.
- Легионы уже знают о смерти Цезаря, - сказал ветеран-примипил, - и требуют итти на Рим. Не медли же, наследник Цезаря, научись создавать с юных лет величие Рима…
- Он верно говорит, - кричали военачальники, - покажи себя достойным потомком Ромула!
Однако Октавий нерешительно поглядывал на преданные лица друзей. Он испытывал робость школьника, застигнутого строгим учителем во время совершения недозволенной шалости; можно еще вывернуться, спастись, свалив свою вину на одного из товарищей, но страшно его увесистых кулаков, а еще страшнее беспощадных ударов учителя ребром дубовой линейки по ладоням.
И Октавий колебался, избегая взгляда Агриппы и умоляющих глаз примипила.
- Я подумаю, - вымолвил он и встал.
В шатер ворвались громкие крики легионариев, вошел караульный легат.
- Вождь, легионы волнуются. Они строятся перед Преторией.
Октавий понял. Он должен выйти к легионам и успокоить их. Может быть, обещать даже поход на Рим. Но сдержит ли он свое слово? Нужно решить теперь же.
И вдруг он улыбнулся. Лица военачальников просветлели. Агриппа, знавший хорошо Октавия, обрадовался: победа его над этим "нерешительным стратегом", как он подумал, могла быть началом влияния на него и в будущем.
Выйдя на преторию, полководец произнес речь. Он проклинал убийц и притворно, закрыв руками лицо, всхлипывал. Потом, опустив глаза, развел руками:
- Идти нам, римляне, на Рим - значит начать гражданскую войну. Народ устал, не желает войны, и сенат двинет против нас Испанию, Галлию, Африку и Азию; мы будем раздавлены, как клопы. Не благоразумнее ли будет, если я с несколькими друзьями отправлюсь в Рим, чтобы получить наследство Цезаря? Там я увижусь с товарищем диктатора Антонием и другом его детства Лепидом и тогда уже решу, что делать.
Военачальники были ошеломлены. Агриппа растерялся. "Влиять на Октавия? - думал он. - Легче жениться на весталке. И все же я добьюсь первенства".
Легионарии молчали. Они считали бездействие полководца трусостью и неверием в их силы. В задних рядах послышался ропот, и Агриппа подумал, что, если не удастся успокоить воинов, может произойти страшное возмущение.
- Римляне, - воскликнул он, подняв руку, и ропот затих, - решение полководца мудро. Вы останетесь не без выгод, когда наступит время выступить и поработать мечами, копьями, стрелами и дротиками!
Он кричал звучным голосом на весь лагерь, и его толстые красные губы прыгали. Легионарии смотрели на Агриппу и старались понять, действительно ли не трусят военачальники.
- А пока мы будем в Риме, - добавил Октавий, - не ослабляйте бдительности: помните, что здесь - недовольные Римом племена, а там - раздраженные Цезарем помпеянцы.
Прибыв в Рим, Октавий узнал, что Антоний под влиянием жены Фульвии и брата Люция, народного трибуна, решил захватить, опираясь на ветеранов, верховную власть. Всюду говорили, что Антоний обратился к народу с речью, в которой восхвалял Цезаря, называя его величайшим гражданином. Ветераны рукоплескали ему, призывая отомстить за Цезаря. Антоний не мешал им выражать свои чувства. Сенат возмущался действиями консула: по записям, найденным якобы в папирусах Цезаря, Антоний даровал сицилийцам права гражданства, а Дейотару вернул галатское царство. Ходили слухи, что Сицилия уплатила ему большие деньги, а Дейотар выдал синграфу на десять миллионов сестерциев.
Октавий слушал Агриппу, не прерывая. По обычаю, он, приемный сын, должен был преследовать убийц отца, но амнистия препятствовала этому.
- Как обойти ее? - говорил он. - Не отомстив за Цезаря, я не могу принять его имя. Для всех я - Гай Октавий.
- Нет, Цезарь, - льстиво ответил Агриппа. - Для нас ты именно Цезарь… Воля диктатора и императора священна, и скоро весь Рим, провинции и легионы назовут тебя этим именем.
- Но амнистия, амнистия, - простонал Октавий, - Неужели боги не научат меня, что делать?.. Должен ли я получить наследство Цезаря? Тесть не советует принимать, а Цицерон отмалчивается…
- Цицерон - хитрец. Ты обворожил его, а мы, твои приближенные, не понравились ему; оттого оратор был мрачен во время беседы с тобою. Его коробило, что мы величали тебя Цезарем, и он нарочно называл тебя Гаем Октавием.
- Все это так, и душа моя печальна, - сказал Октавий и стал объяснять Агриппе причину наглого обращения с ним оратора. Цицерон, конечно, знал, что убийца Цезаря Децим Брут, прибывший в Цизальпинскую Галлию, был признан легионами вождем, а Секст Помпей заключил мир с Антонием, и его испанские легионы находились на стороне заговорщиков. Располагая войсками Децима и Секста, аристократы ободрились, и Цицерон открыто радовался. Затем Октавий стал говорить о надеждах аристократии.
- Оратор удручен, - прервал его Агриппа, - бесполезность умерщвления Цезаря очевидна.
Это было верно. Так называемая "казнь Цезаря всем Римом" оказалась простым убийством. Вместо спокойствия надвигалась новая гражданская война: Антоний объединял ветеранов, возбуждая их слухами о посягательствах сената на решения Цезаря. Он говорил, что аристократы желают отнять у ветеранов милости, дарованные Цезарем, а уступить - значит лишиться всего; единственная мера против посягательств сената - это отпор ему, борьба на смерть. В доказательство правильности своих слов Антоний занялся основанием новой колонии в Кизилике. Однако ветеранам этого было мало: раздраженные неустойчивым положением в республике, они обвиняли Антония в бездеятельности. "Почему не мстишь за Цезаря? - кричали они. - Что медлишь? Скажи слово, и наши мечи дружно заработают по головам и спинам врагов".
- Что нам заботы и горести Цицерона? - пожал плечами Октавий.
Агриппа сказал вполголоса:
- Я беседовал с Аттиком. Он говорит, что оратор решил, который уже раз, уехать в Грецию: "Старость делает меня угрюмым. Все опротивело. К счастью, жизнь моя кончена". Аттик советовал, чтобы он для спасения республики заставил сенат ввести военное положение.
Слушая Агриппу, Октавий думал. Рим был во власти ветеранов и плебса. После бегства заговорщиков аристократы рассеялись. На кого опереться? На Антония? Но Антоний заискивал перед ветеранами и плебеями - людьми, которых Октавий не любил. Однако выбора не было: ветераны и плебеи - сила, при помощи которой можно добиться власти. И Октавий решил: "Нужно стремиться, чтоб сила работала на меня. Плебс ожидает денег, обещанных Цезарем, а так как я - сын диктатора, то народ примет меня с радостью, если я объявлю, что эти сестерции сын выдает за отца".
Размышления его были прерваны оживленным смехом и говором друзей, входивших в таблинум.