VIII. Май 1918 года. Гости из России
Солнечные блики дрожат и вспыхивают на рябой под ветром поверхности пруда. Мальчик медленно входит в воду, осторожно ступает, нащупывая дно ногой при каждом шаге. Оступился, передернул узкими плечами, поймал равновесие. Потом повернулся назад всем корпусом. Оказалось, что у мальчика связаны руки. Обращенные внутрь ладонями, они связаны в запястьях несколькими обводами матерчатого пояска. Вытянув вперед связанные руки, лег на воду и поплыл прочь от берега, энергично работая ногами, выбрасывая из воды руки с растопыренными пальцами. Вода захлестывает его, летят, сверкая, брызги.
Мальчик ничего не слышит, кроме плеска воды и своего учащенного дыхания. Впереди, за накатывающейся толщей воды, он видит белый дом с флигелем, часть колоннады и крыльца, у которого растут высокие кусты жасмина. Дыхание его учащается, становится хриплым. Вода закрывает белый дом, исказив пейзаж, как в кривом зеркале. Совсем закрыла.
Вот дом возник снова, на крыльце - высвеченная солнцем женская фигура в белом платье. Выбежала из дома еще одна женщина, потом маленький мальчик. Снова все исчезло, сквозь воду мутным пятном светит солнце.
И снова дом, какие-то люди бегут к воде, к нему, к пловцу. Впереди женщина в белом платье и белой косынке. Она далеко обогнала всех, подхваченный ее рукой край длинной юбки полощется на бегу…
- Алеша! - кричит женщина издали. - Алексей!..
- Алексей! - сказал голос Елизаветы Витальевны. - Да проснись же, Алекс…
Кромов лежал в гостиной на маленьком диване в неудобной беспомощной позе. Он заснул одетый, успев снять только пиджак.
Проснулся, сел, провел ладонью по волосам, по лицу, с трудом приходя в себя.
- Прости, Лиз, - пробормотал он сонно, - мне сейчас приснилось…
- Я не умею угадывать сны. - Елизавета Витальевна была настроена решительно. - Но я хотела бы знать, правильно ли я поняла твой отказ от предложения военного министра?
- Отказ? Откуда ты узнала о моем отказе?
- К сожалению, не от тебя, Алекс, я тебя не понимаю. Я - твоя жена. Зачем ты сразу не доверился мне, почему я должна узнать все от третьих лиц? Где мы теперь будем жить: в Америке? В Швейцарии? В Англии? Почему ты мне ничего не отвечаешь, Алекс?
Он внимательно изучал ее лицо, словно видел впервые.
- А почему ты думаешь, Лиз, что мы не можем остаться жить во Франции?
Она пожала плечами:
- Мне кажется, это неудобно. Ты уверен, что нас все поймут правильно? Французы - да, они практические люди. Но наши, русские… Русскими уже сейчас полон Париж, и я думаю, их здесь будет становиться все больше. Конечно, нам придется их поддерживать, тех, кто особенно нуждается, но зависть… Бог знает что начнут говорить, будут требовать у нас эти деньги. Нет, Алекс, во Франции оставаться невозможно, - заключила Елизавета Витальевна.
- Теперь я тебя не понимаю. - Он продолжал внимательно ее разглядывать. - Отказываюсь понимать…
- Я говорю о деньгах, которые теперь никому не принадлежат. Ведь получить их можешь только ты. Мосье Манжен сказал мне…
- Ах, мосье Манжен…
- Он наш друг, Алекс…
- Ваш друг, графиня.
- Ты ревнуешь? - Она кокетливо выпятила нижнюю губу. - Это так необычно… У меня гораздо больше оснований для ревности, однако я… Эта певичка… О! Какой грозный вид! Думаю, ты не станешь меня бить, как этого твоего офицерика?
В дверях появилась молоденькая горничная:
- Извините, к вам гости, мадам.
- Гости? - Елизавета Витальевна поправила прическу. - Так поздно? Мы никого не ждем… - И вопросительно взглянула на мужа.
- Скажите, что нас нет дома, - буркнул Кромов.
- Я могу сказать, мосье. Но это ваши мать и брат. Из России.
Софья Сергеевна Кромова, величественная седая старуха, сдерживая рыдания, раскрыла навстречу сыну объятия:
- Алеша, все погибло… Алеша…
Младший брат Алексея Алексеевича - Платон смотрел виноватыми глазами. На его лице застыло удивленное выражение.
Потом они засиделись за столом допоздна. Брат Платон то и дело подливал себе вино в большой бокал зеленого стекла.
- Мне все еще кажется, что я плыву, - признался Платон, вытирая усы салфеткой и подкладывая себе новую порцию. - Это не приведи господь, как нас с мама трепало в открытом море. Шторм - десять баллов!
- Не слушай его, Алексей, - сказала старая графиня. - Он все время преувеличивает. Капитан говорил - четыре балла.
- Вы, мама, тоже мне говорили, что я преувеличиваю, когда я вам доложил, что мужики в Кромовке заняли весь наш дом. - И к брату Алексею: - Мне староста успел написать. Ты знаешь, кто теперь там всем заправляет у нас в Кромовке? Артемка! Паршивец! Помнишь его?
- Подожди. Это кучерский сын, - сказал Алексей. - Рыжий?
- Именно, рыжий. - Платон подлил себе вина. - Вообрази только: сын нашего кучера - хозяин Кромовки, родового имения. Каково? - И удивленно поднял брови.
- Может быть, это ненадолго, - предположила Елизавета Витальевна.
- Ненадолго? Это вам так представляется здесь, в Париже. Помнишь, Алеша, отец наш говорил: вот когда народ пойдет с топориками…
- Это уже случалось в русской истории.
- Но чтобы армия была на стороне революции - так не было. Это, брат, не фунт шоколада. Я до сих пор не могу поверить, что мы здесь, у вас. Мне все это кажется сном. А помнишь, Алеша, как ты на спор переплывал пруд со связанными руками и чуть не утонул? Мне влетело, а тебе ничего не было. Мама тебя баловала.
- Опять преувеличение. Я Алешу никогда не баловала. Тебя баловала, ты - младший.
Алексей Алексеевич улыбнулся:
- А помнишь, как ты произносил "свёкла" и "клюква"? Получалось: клёкла и клюкла.
- Не помню.
- А я помню.
- Что ни говорите, а нет кухни лучше французской. - Софья Сергеевна поднялась из-за стола. - Проводите меня, душечка, - попросила она Елизавету Витальевну, - а то я стоя усну.
Женщины ушли.
- Алексей, - сказал Платон, - я не хотел говорить при мама. В Петербурге, в Москве - повсюду аресты, расстрелы. Я как подумаю, что там у нас в Кромовке, со мной что-то нехорошее делается, ей-богу… Что ты думаешь предпринять, когда вспыхнет гражданская война?
- А она вспыхнет?
- Фактически она уже началась. Я думаю, французы нас поддержат. И англичане.
- Интервенция? А чем будем расплачиваться?
- Россия велика… чем-то, конечно, придется поступиться… В одном я твердо убежден: или мы - или они. Третьего не дано.
IX. Июнь 1918 года. Разрыв с семьей
Софья Сергеевна Кромова водила Алексея Алексеевича и невестку по комнатам небольшой квартиры. Повсюду в беспорядке громоздились вещи, лежали распакованные чемоданы.
- Здесь будет гостиная, - сказала Софья Сергеевна. И к невестке: - Пойдемте, Лиз, я вам покажу, как я думаю обставить свою спальню.
Женщины вышли, оставив Алексея Алексеевича одного. Он подошел к столу, на котором были свалены фотографии в рамках, лежал толстый, в сафьяновом переплете семейный альбом.
Кромов открыл его с конца, стал перелистывать. Вот он сам в полевой форме поручика… Вот группа молодых прапорщиков в новых офицерских мундирах… опять он в кавалергардском крылатом шлеме…
…Вот белый дом с колоннадой, высокое крыльцо, кусты жасмина… Потом фотография молодой женщины в белом платье и белой косынке, а рядом с ней мальчик в матроске…
- Доброго здоровьица, Алексей Алексеевич, - прогудел глухой старческий голос.
Старик с ворохом белья в руках остановился в дверях. Совсем седые, закрывавшие пол-лица усы топорщились в улыбке.
- Федор! - воскликнул Кромов. - Как же я рад тебя видеть, старый!
Он обнял старика, который бочком прижался к нему, не выпуская своей ноши.
- А уж я-то как рад, ваше сиятельство, - загудел Федор. - Евдокия Кузьминична моя все, бывало, любовалась на вас. Молодой, говорит, граф наш - голуба душа. Очень она вас обожала, покойница.
- Няня умерла? - У Алексея Алексеевича опустились руки. - Когда?
- Летошний год. Тихо так прибрал господь.
- Что же мне ничего не написали?
- Где ж было писать, ваше сиятельство? Все кверху дном пошло. Ничего, скоро мы с ней свидимся, даст бог.
- Что ты, Федор, зря бога гневишь?
- Нет, бога я уважаю. Он меня на трех войнах уберег. Только я - русский человек. Без ржаного хлеба долго не протяну… И какая здеся жизнь? Чужбина, известно, все чужое.
- Федор! - послышался голос Софьи Сергеевны. Старик засеменил через комнату.
- Домой возвернетесь, так на могилку ее сходите. В церковной ограде погребли. Непременно сходите, ваше сиятельство. Очень она вас обожала.
- А если мне дома не бывать? Но старик уже вышел из комнаты.
В этот вечер Вадим Горчаков был единственным гостем Кромовых. Кончили ужинать. Горничная убирала со стола. Подали кофе.
- Как видите, Вадим Петрович, - сказала старая графиня, - мы тут очень неплохо устроимся. И до Алеши совсем недалеко.
- Сегодня получено очень важное предписание Гран Кю Же. Просят меня освободить квартиру, - отозвался Кромов.
- Почему? - Софья Сергеевна с недоумением смотрела на старшего сына. - Что это за Гран Кю Же?
- Главная французская штаб-квартира. Особняк я занимал как представитель союзной армии. Ну, а теперь… - Алексей Алексеевич пожал плечами.
- Где же вы будете жить?
- Пока переберемся в какой-нибудь отель.
- С милым рай и в шалаше. - Елизавета Витальевна встала из-за стола и перешла в кресло в углу комнаты.